Яркое южное солнце, ласковые воды неглубокой реки, городок Лубны, утопающий в зелени садов и вишневом белоцветье, — вот детские впечатления остроглазого еврейского паренька.
Рохе-Лэя — мама, славная мама, всегда недосыпавшая, кормившая, обстирывавшая и согревавшая огромную семью. Мамочка, «а идише мамэ», она никогда не кричала на своих сорванцов, не шлепала их, лишь укоризненно качала головой, когда кто-нибудь огорчал ее. Это случалось нечасто: дети любили свою «мамэлэ» и старались помочь ей, чем могли.
Их убили в сорок втором: Рохе-Лэю вместе с мужем Лейбой, дорогим Лейб-Иосифом. Ему, отцу семейства, выпала нелегкая доля: не гнушался никакой работы, был пекарем, чернорабочим, приказчиком в обувном магазине, поездил с семьей по всей черте оседлости, насмотрелся и натерпелся лиха.
О Лейб-Иосифе осталась память не только как о неутомимом труженике — он лечил людей травами, знал и хорошо объяснял им законы, умел помочь заболевшей домашней скотине. А уж сколько веселых историй и присказок знал! И для каждого находил доброе слово.
Первые уроки русского языка и арифметики дети получили у отца. В семь лет Володя бегло читал по-еврейски и по-русски, складывал и вычитал в уме трехзначные цифры, узнавал по голосам породы певчих птиц...
Братья, сестры, родные... Крепкие корни дают хорошие побеги. С честью воевал, получил двадцать боевых наград полковник Евгений Вильшанский (брат Хаца), в сорок втором на фронте погиб брат Лазарь, прошел всю войну брат Хаим.
От рук фашистов погибли не только их родители. В Краснодаре были замучены все дяди и тети со стороны матери — Гуревичи. Дядю Вейвла вместе с женой Ханой долго скрывала русская семья Тополевых. Их выследили и в канун сорок третьего расстреляли — всех, и Гуревичей, и Тополевых...
В 23 года Владимир Вильшанский окончил Одесскую артиллерийскую школу и получил назначение в легендарный Кронштадт.
Золотая осень, неяркая северная красота сразу полюбились молодому командиру, он словно чувствовал, что жизнь надолго свяжет его с Балтикой и Севером.
Вот что писал сам Владимир Львович в автобиографии:
«В дальнейшем служба в Вооруженных силах СССР проходила в следующем порядке. С сентября 1926 года до ноября 1932 года служил на разных должностях в 1-й артиллерийской бригаде береговой обороны Балтийского флота.
С ноября 1932 года по 14 мая 1936 года — слушатель Военно-морской академии им. К. Е. Ворошилова.
С 14 мая 1936 года до 26 марта 1939 года — начальник штаба и комендант Беломорского укрепленного района Северного Флота».
В напряженные предвоенные годы Вильшанский снова на южных рубежах страны — он комендант Керченско-Кавказского укрепленного района и начальник Новочеркасской военно-морской базы Черноморского флота.
Война. Скупо пишет Владимир Львович о том периоде своей биографии, который навсегда вписан в историю войны: «С 13 сентября 1941 года и до 21 апреля 1942 года — командир 8-й отдельной бригады морской пехоты Черноморского флота. С 30 октября 1941 года по 2 января 1942 года бригада действовала на Севастопольском фронте и вела тяжелые бои при отражении первого и второго наступления немецко-фашистских войск».
Фашисты называли их «черной смертью». Они шли в атаку широко, по-флотски, зажав зубами ленточки своих бескозырок. Они не знали страха. Им доверяли самые трудные участки фронта.
Но именно они, морские пехотинцы, десантники, береговики, члены экипажей потопленных кораблей, плохо знавшие окопную тактику, были поначалу удобной мишенью для врага. Это о них писал поэт Леонид Хаустов: «И падал в соленую воду матрос, оставив волне бескозырку...». Сколько их, «занесенных в смертные реляции» и до сих пор числящихся среди пропавших без вести, осталось лежать на полях, в горных ущельях, на топком речном дне...
31 октября 1941 года бригада заняла оборонительный рубеж между долинами рек Бельбек и Кача. На фронте шириной около десяти километров, в узком, хорошо простреливаемом противником пространстве в течение двух месяцев морские пехотинцы Вильшанского непрерывно изматывали противника, нанося ему тяжелые потери.
В ночь на 7 ноября штаб бригады спланировал дерзкую вылазку: на участке шириной до девяти километров пять стрелковых рот с пулеметами должны были на рассвете внезапно атаковать противника, в ходе разведки боем выбить его с трех основных обороняемых высот, захватить пленных и с наступлением темноты отойти на исходные позиции, оставив на высотах оборонительные отряды.
«Наиболее напряженный бой в тот день разгорелся за высоту 158,7, — вспоминал Владимир Львович. — Уже через час после начала наступления все подразделения третьего и четвертого батальонов вели бои в окопах противника на западных и юго-западных склонах этой высоты».
Предпринятая под командованием Вильшанского операция оказалась столь неожиданной для противника, что командующий 2-й немецкой армии расценил ее не менее чем начало наступления по всему фронту севернее Севастополя! Фельдмаршал Манштейн писал, что уже 8 ноября немецкое командование срочно выделило на подкрепление группировки, противостоявшей бригаде, 22-ю пехотную дивизию, которую пришлось для этого перебрасывать из района Ялты через Симферополь и Бахчисарай. По умелому использованию фактора неожиданности, смелости замысла и четкости организации действий эта «разведка боем» должна занять достойное место в учебниках тактики.
Планируя «блицкриг», германское командование, между прочим, делало ставку на неопытность и безынициативность молодых военачальников, сменивших тех, кого смыла кровавая волна больших репрессий. Но нацистских стратегов часто ждало разочарование. По крайней мере здесь, где на узком участке суши отряд морских пехотинцев изматывал неизмеримо более мощную группировку вермахта с сильными и надежными тылами. С сентября сорок первого по апрель сорок второго полковник Вильшанский вел этот по всем существующим законам войны безнадежный поединок и вел его не «любой ценой», не рискуя понапрасну жизнями людей.
С апреля сорок второго Вильшанский руководит Батумским укрепленным сектором береговой обороны Черноморского флота, а с 12 декабря 1944 года — он начальник штаба Управления береговой обороны Черноморского флота. Между этими двумя назначениями был правительственный указ о присвоении Владимиру Львовичу звания генерал-майора береговой службы.
Еще шла война, еще лилась кровь, но уже было ясно, что нацистская Германия обречена. В канун победного сорок пятого Владимир Львович назначается начальником кафедры тактики береговой обороны и военно-инженерного дела Военно-морской академии им. Ворошилова. В последующие 15 лет он руководил кафедрой береговой обороны и морской пехоты — в этой же академии, кафедрой тактики, береговой артиллерии и сухопутных войск — в Военно-морской академии им. Крылова, кафедрой тактики ракетных и сухопутных войск командного факультета.
Богатый боевой опыт, солидная теоретическая подготовка и эрудиция поставили генерала Вильшанского в ряд крупнейших военных ученых страны, сделали его одним из авторитетных специалистов в мире по береговой артиллерии и морской пехоте. Начиная со статьи, написанной по следам недавних боев в апреле 1944 года и названной предельно лаконично «Оборона немцев в Крыму», Владимир Львович написал около тридцати научных работ, посвященных опыту противодесантной обороны японской армии, разработке новых идей в области тактики боевых действий, в том числе «Курс тактики береговой артиллерии», работы по тактике применения баллистических ракет...
Над Лубнами, как встарь, по весне зацветают «вишнэвиньки садочки», наполняя воздух упоительным ароматом жизни и радости. Давно минуло военное лихолетье. Новые проблемы, порой очень серьезные, занимают наши умы. Но неизменно в самый светлый праздник — в России, на Украине, в Беларуси или Кыргызстане — в любой точке Земли мы обязательно вспоминаем героев, отдавших жизнь за то, чтобы фашизм не топтал тела и души людей. Среди тех, кого мы вспоминаем — замечательный сын еврейского народа и сын России Владимир Львович Вильшанский.
Вот что писал морской пехотинец Иван Миничев своему боевому командиру, генерал-майору Вильшанскому через много лет после боев под Севастополем: «Мы стояли за тебя, Севастополь, не на жизнь, а на смерть. Нас в бой водил командир Вильшанский. Мы не дрогнули перед фашистским зверем...».
Что можно добавить к этим словам?!
Семен Лаевский
[11; 430-434]