Химич О. «И горло жизни смерть перегрызала…»
О чем мечтают в 14 лет? О звездном небе... О первой любви... О дружбе навеки... О светлом рассветном дне новой взрослой жизни...
Заглядывал в свое "завтра" и Иван Соколов. Когда удавалось не сразу заснуть после тяжких трудов - старший из пятерых в семье, он "тянул" на себе "воз обычных для военных времен забот: пас коров, кормил домашний скот, подрабатывал прицепщиком за колхозным трактором...
Даже в страшном сне не могло привидеться Ване-Ванятке то, что уготовила темно-русому веселому частушечнику судьба...
...Это теперь мы знаем зловещий перевод немецкой фразы: "Ieden das seine". Но тогда, летом 44-го, для него первая отметина пропуска лозунга "Каждому - свое" на воротах Бухенвальда запеклась новыми ударами на почерневшей еще полгода назад худющей спине.
5 плеточных свинцовых "горячих" были для "русского политического" обязательным посвящением в узники концлагеря.
А тот ждал их дулами автоматов палачей-эсэсовцев, длиннющими бараками-блоками, мертвенно мерцающими плитами апель-плаца, столбом пыток, устрашающей башней-трубой крематория: то смрадно дымящейся, то настороженно ожидающей очередные жертвы.
...Лай овчарок, резкая гортанная речь фашистских служак.
Теперь это будет постоянным в жизни украинского паренька...
Две толстых "амбарных" книги дневниковых записей, поседевшая с юных лет голова, рубцы на сердце, кошмарные сны... Память.
Она хранит все: и два неудачных побега из Германии, и тревожный стук вагонных колес с беспрестанным безответным "Куда?", терзающим душу до конечной остановки в пути.
А он был долгим и невыносимо жестоким, начавшись с неудобной брички, переполненной сельской молодежью, угнанной в далекую Неметчину.
Иван в хуторе Чернов (недалеко от села Каменка Лутугинского района) на пороге родной хаты, крытой соломой, оставил заплаканную мать, троих насмерть перепуганных сестер и младшего братишку. Об отце они уже знали - погиб на фронте в 42-ом...
ДВА ПОБЕГА
С первой попыткой обратить его в раба Иван не смирился сразу - уже через пару дней после определения на работу на цейсовский завод оптического стекла (город Йена) он с тремя товарищами решил бежать. Полиция выловила и сдала "бауэру". Село Шкаудиц и хозяин Карл Овиденбог почти на 2 года "затмили свет в окошке". Но и здесь неугомонный Соколов отыскал единомышленника - с черниговцем Виктором Литвиненко вновь отправился искать дорогу на Восток - на этот раз на велосипедах.
Через город Цейц беглецов переправил сосед хозяина - немецкий коммунист Вайспис: приодел в старые костюмчики, на глаза напялил изношенные шляпы, усадил в коляску своего мотоцикла и вывез за город, снабдив сигаретами и "двадцаткой для откупа от полиции, если попадутся. (За поимку одного беглого вручалась "премия" - 10 дойчмарок).
Увы, свобода не успела вскружить голову: собаки напали на след, клацнули наручники, и пригородный поезд увез их с другом в неизвестном направлении.
То был город Галле, где смелых и отважных высекли плетьми из березовых кореньев, "начиненных" свинчаткой...
Уложив на топчан и затолкав голову в обычный книжный шкаф, двое палачей под громкую музыку приемника усердствовали не шутя: Иван 22-й удар еще помнил, остальные не чувствовал...
Чуть пришли в себя - строем погнали на вокзал.
Прохожие, угрожая, улюлюкали, плевали: "Руссиш швайн!" Пацанва бросалась камнями. Одному из рядом идущих в колонне выбили глаз: кровь хлещет рекой, никто - ничего... В товарняке кое-как рану перевязали, затихли, думая каждый о своем. А впереди - вновь неведомое.
В Веймаре продержали 4 месяца: жили в фанерных палатках, выкорчевывали пни. Мерзли, голодали. И опять - в строй, и тот же стук колес.
На сей раз их доставили к самому страшному...
БУХЕНВАЛЬД
...Удары сыпались резко и быстро. Избежать их - невозможно: с "Кровавой дороги" (так назывался бетонированный подъездной путь, пропитанный потом и кровью тысяч замученных людей) вход через ворота Бухенвальда один и только сквозь плеточный визг. А там...
Для начала раздели догола - и в баню, под холодную воду. Леденящей душу машинкой выстригли "полосу" волос - по этой отметине лагерного везде и сразу "вычислят". Выдали полосатую робу и такую же бескозырку. Сунули прямоугольный кусочек ткани - лагерный номер. Рядом с клеймом "OST" его пришивали сами. №19249 - это теперь вместо имени...
Погнали в длиннющий барак - блок № 52 для малолеток, человек на 200. Распихали по четырем ярусам с настилами: солома вскоре перетерлась на труху и после каждой ночи тело (а вернее, кости да кожа) болело и ныло, словно от побоев. Одно одеяло на троих-пятерых (кто больше натянет!) ничуть не согревало.
Кормежка 1 раз в день - 100-150 граммов вязкого хлеба, кусочек маргарина и миска брюквенной похлебки. Если зазевался и ковш раздатчика скользнул мимо - останешься голодным.
Позже научились делать "тушенку": собирали на свалке картофельные очистки, отряхивали их от мусора и волос (рядом - офицерская парикмахерская), набивали ими консервные банки с того же мусорника, затрамбовывали бумагой и землей. И - в костер. Готово. Ели без соли, но на отсутствие аппетита не жаловались...
Работали по 12-14 часов в сутки - на каменоломнях. Глыбы грузили вручную: тачки таскали под дулами автоматов: в ход шло все - крики, нагайки, приклады, собачий рык... Ноги-руки пухли до бесчувствия. Душил кашель - но к лагерным медикам Соколов не обращался, боялся крематория... Туда в первую очередь отправляли ослабевших, провинившихся. Чаще людей уводили просто... в баню. Больше оттуда не возвращались - и всем было понятно, почему.
Господь миловал раба божьего Ивана - о страшной той печи знал он по рассказам да по дымящейся трубе. И об остальном слышал от других, но многое видел сам, немало испытал и на собственной шкуре...
Скрип виселиц. Обреченность газовых камер. Глухие подвалы с липкими от крови ступенями. Костры из полутораметровых по высоте пирамид, где деревянные настилы чередовались с рядами мертвых тел. Остервенелые собаки, рвущие на куски у всех на глазах твоего вчерашнего товарища. Изощренные публичные казни. (Многие их не выдерживали, сходя с ума или бросаясь на колючую проволоку ограждения, подключенного к электричеству). Издевательства над детьми на виду у матерей. Кара над женщинами. Замораживание. Насильственное купание в ледяном бассейне. Особой жестокостью отличались пытки над коммунистами и евреями - так, например, нелюди жидким гипсом, моментально застывающим, заливали рты военнопленным... Выдирание золотых коронок... Медицинские опыты и эксперименты...
Жизнь лагерного живого скелета стоила не дороже пачки сигарет, которую порой получал верный пес охраны за прицельно выпущенную автоматную очередь.
С 6 утра до 18 вечера через громкоговорители радиоточек кричала фашистская Германия луженой глоткой Геббельса, вбивая свою пропаганду в мозги полумертвых обитателей бухенвальдского государства в государстве - прообраза ада на земле...
Сквозь муки и страдания, сквозь деревянный топот своих ног, обутых в колодки, сквозь шепот (говорить вслух разучились) они шли к надежде и мечтали об освобождении...
Да и дух сопротивления в лагере до смерти не забили. Мальцы из 52- го знали: у них в блоке прячут оружие - антифашисты готовят восстание. До них доходили известия о работе "туалетного похоронного бюро", в котором узники-активисты топили наиболее обнаглевших предателей. Ребята видели пытавшихся бежать, с содроганием перенося их последующие казни.
На руках у Ивана умирала после побоев девушка, мучительно цепляясь за его руку, как за жизнь... Может, взгляд ее уходящих очей, тепло остывающего тела дало его отчаявшейся душе новую силу. И он держался из последнего...
* * *
Кто-то видел и слышал, как ночью привезли и расстреляли Эрнста Тельмана (это было 18 августа 1944 года). На рассвете многих построили и увезли в филиал Бухенвальда - концлагерь у городка Ляйтмариц. Каторжный труд в штольнях, зверский холод, от которого пытались спастись, одеваясь в бумажные мешки из-под цемента, все те же бараки, голод, побои и остервенение "надсмотрщиков", нутром чуявших свой близкий бесславный конец.
ДОМОЙ
И только через год вернется Иван Соколов в родной хутор. И только 26 августа 45-го совсем седой головой в свои 17 лет прильнет к теплой материнской груди и поцелует натруженные ее руки, которые, не переставая, снились ему в немецкой неволе.
И только победным летом он наконец-то напьется кристальной воды из криницы, выкопанной им самим накануне войны, и испробует духмяного маминого хлеба с румяной хрустящей корочкой, испеченного на капустном листе. О, сколько раз он видел его во сне! Как часто до головокружения и спазмов в желудке вдыхал такой реальный и такой недосягаемый его чудный, божественный запах!
Он бережно поднесет заветный ломоть к пересохшим губам, посолив его счастливой слезой вернувшегося домой солдата. Который так и не был на войне... Но видел ее из цепких лап лагерей и верил в Победу.
* * *
"И кто не горел в том страшном огне
Пусть не судит нас сурово", -
записал Иван Никитович Соколов в своем дневнике. Сегодня о том времени говорят многие и говорят разное, пытаясь переоценить ценности в истории Отечества. Но бесспорно одно: "Горло жизни не должно перегрызаться смертью". И сыну Виктору, ныне живущему в Москве, и 13-летнему внуку Саше свой жесткий наказ дед Иван передать не забыл, чтобы прошлое не повторилось в новом обличье недочеловеков с их звериными идеалами совершенства.
И хоть сейчас старики не устают повторять, что они родились в той Отчизне, которой больше нет, бывший мастер-взрывник Иван Соколов в свои неполные 75 лет знает: люди, крещенные той страшной войной, новой, пока живы, не допустят...
* * *
...А льготы, которые дает статус узника фашистского концлагеря, пока только ищут нашего героя. С трудом его жена Любовь Ефимовна уговорила мужа сделать официальный запрос и оформить соответствующие документы.
Не так давно из Веймара из Международной поисковой службы Красного Креста пришла справка, подтверждающая, что действительно "И.Н. Соколов с 07. 07. 1944 года по 11. 04. 1945 года являлся узником фашистского концлагеря Бухенвальд под номером 19249."
Возможно, вскоре Иван Никитович, одолеваемый многочисленными недугами, но по-прежнему не сдающийся им, получит положенное ему по закону.
Пока же он занят обсуждением итогов выборов в Украине и подготовкой к новому дачному сезону, обеспокоенный угрозами весенних заморозков.
Душа же его холодам неподвластна, открытая для искреннего и доверительного общения: "Здравствуйте, люди! Дорожите тем, что есть... И не забывайте того, что было…"
О. ХИМИЧ
Источник: газета "Слава Краснодона" за 13 апреля 2002 год.
