Канищев Д. "Символ свободы"

Я был схвачен гитлеровцами в 1942 году близ города Щигры, когда пытался выйти из окружения. Подозревая в шпионаже, меня допрашивали в мюнхенской тюрьме. Били. Связали руки назад и вздернули на дыбу. Лили на темя холодную, горячую воду. Каждая капля - удар молотка. Терпел... Мне было восемнадцать лет. Имел разряд по боксу. Здоровье и сейчас отличное.

Больше месяца меня продержали в одиночке. Вдруг накормили досыта и вновь потребовали признаний. Молчу. Какой я шпион? Солдат-пехотинец...

- Получай на закуску! - заорал гестаповец и пытался втолкнуть пятиконечную звездочку мне в рот.

Я стиснул зубы - не разожмёшь. Гестаповец взял клещи и с силой вдавил звездочку в шею. Очертания звезды и сейчас ясно видны на горле.

Концлагерь Дахау. Отсюда попал на подземный ракетодром - в Альпы. Сотни узников завели в штольни - никто их больше не видел. Остальных заставили разравнивать взлетные площадки.

Утром охранники вызывали людей уносить в горы погибших товарищей. Носильщики в барак не возвращались...

Однажды из штольни выбежал немецкий политзаключенный.

- Всех сожгут в крематории! - крикнул он. Эсэсовские овчарки настигли его, повалили, стали терзать.

- Уходить надо...- сказал я Симону Марселю, офицеру-коммунисту из Парижа, попавшему в плен на линии Мажино.

Мы спали рядом. Симон говорил по-русски. Он познакомил меня с молодым черноволосым французом Жаном. Втроем обдумали план побега. Путь к свободе - восстание. В бурю, часто здесь бушевавшую, в проливной дождь обезоружим конвой – и в Италию, к партизанам. Граница близко...

Жан работал в слесарной мастерской. Тайком отшлифовал стальную пластину. Посредине выгравировал красный треугольник политзаключенного в обрамлении колосьев пшеницы, внизу - французский революционный призыв: «Свобода, Равенство, Братство».

- Хлеб, жизнь, свободу добудем в борьбе! - воскликнул юноша.

- Сюда бы изображение Ленина, - посоветовал я.

Жан кивнул. И вот на фоне красного треугольника сияет вырезанная из желтой латуни голова вождя трудящихся.

Мы поклялись победить или умереть. Торжественную клятву дали двести подпольщиков - русские, французы, немцы, югославы. Среди них был Рагитник, шофер такси, сидевший со мной в мюнхенской тюрьме.

Ночью эсэсовцы выволокли из барака Симона Марселя. Кто-то донес на него.

Колокол возвестил построение. На аппель-плац въехал роскошный лимузин. Высокий эсэсовский чин и адъютант-шофер прибыли на экзекуцию. Эсэсовцы отвели в сторону сорок заговорщиков. Номер Жана вызвали вслед за моим. Мы встали рядом. «Предательство, предательство!» - с горечью думал я. Взвод автоматчиков застрочил в упор. Мне ожгло щеку. Я кинулся на землю. Жан упал па меня.

- Кто собирается бежать, отправится на тот свет! - глухо донесся каркающий голос переводчика. Загремели, удаляясь, колодки узников.

Я задыхался под трупами. Напрягая силы, пробился к воздуху. Перед бараками - никого. Лишь приехавшие в лимузине медленно двигались от расстрелянного к расстрелянному. Эсэсовский чин раскрывал стеком рты, адъютант вырывал щипчиками золотые зубы.

Начищенные сапоги, по которым хлопал стек, приближались. Что делать? Дальнейшее произошло молниеносно. Я резко дернул эсэсовца за ноги, и тот упал навзничь, стукнувшись затылком о твердую землю. Я приколол мародера его же кортиком.

Адъютант в некотором отдалении склонился над убитым, увлекшись выдиранием зуба. Я оглушил его камнем.

Медлить нельзя. Сдернув с эсэсовцев фуражки и шинели, с вальтером в руке я помчался к лагерной бане, где работал Рагитник. Таксист, длиннолицый, начинающий лысеть, увидев выходца с того света, в изнеможении опустился на тюк грязного белья.

- Переодевайся! Едем...- сказал я.

Рагитник нехотя натянул шинель. Я нахлобучил ему адъютантскую фуражку. Мы вышли из бани, сели в «опель-капитан» и вынеслись на большой скорости за зону ракетодрома. Постовые торопливо распахивали перед «начальством» ворота и вскидывали правую руку вверх.

Горная дорога вела в Австрию. Навстречу катил мотоцикл с коляской. Хотят перехватить нас?

Я крикнул Рагитиику: «Сбивай!»

Таксист затрясся.

Мотоциклетка с фашистами затормозила, прижимаясь к скалистой стене. Видя нерешительность товарища, я крутанул руль. «Опель-капитан» врезался в мотоциклетку, смял.

Рагитник был близок к обмороку. Я вытащил его из машины, встряхнул, заставил двигаться. Вдвоем столкнули автомобиль, мотоциклетку и полуживых врагов в пропасть. Карабкаясь по скалистой стене, убрались с дороги.

- Пойдем, пойдем на Шпиталь,- нудил Рагитник.

- Нет! Не намерен сдаваться в плен.

Солнце село. Хлынул дождь. Мы перевалили горный хребет.

- Отдохнем? - спросил Рагитник.

Я согласился.

- Спать будем по очереди,- предложил таксист и вызвался бодрствовать первым.

Я прилег на землю, но заснуть не мог. Зачем идти на Шпиталь? Зачем? Что за тип, Рагитник? В тюрьме его не били, как всех. Почему он так испугался, увидев меня живым?

Возле уха загремел камешек. Чья-то рука лезла ко мне в карман - за вальтером. Я вскочил на ноги. Рагитник выпрямился, отшатнулся.

- Чего тебе? - спросил я, будто спросонья.

- Зажигалку... Прикурить...

Но таксист - некурящий!

- Ложись, отдохни, - сказал я. - Выронил где-то зажигалку.

На рассвете пошли дальше. Внизу светлела Драва. Спустились с кручи к реке.

Рагитник оступился, простонал:

- Ох, подвернул ногу!

Я незаметно вынул обойму из вальтера и предложил:

- Садись на спину, понесу...

Рагитник проехал на спине метров двести, сунул руку в мой задний карман, выхватил пистолет и наставил на меня. Неподалеку виднелись домики.

- Шпион! Коммунист! завопил таксист.

Носком ботинка я выбил у него вальтер и зарядил.

- Прости...- взмолился Рагитник, встав на колени.

- Ты предал Симона Марсели?
Молчание.

- Ты подвел нас под расстрел?

- Помогите! - истошно завопил Рагитник.

Я выстрелил в предателя и сбросил его в воду…

На итальянской границе напоролся на жандармов. Шпитальская тюрьма... Опять Дахау...

- Был здесь? - спросил эсэсовец.

- Нет...

В ревире подвергся замораживанию. Обледенел, едва  дышал, но крепко сжимал в кулаке значок с Лениным. Немецкие узники-санитары с усилием разжали мои пальцы. Они сохранили значок, а меня выходили. Чтобы эсэсовцы не смогли меня найти, дали мне номер умершего от тифа поляка. На 16-м польском блоке появился Иозеф Метельский.

Я близко узнал Дона Макса, старшого блока, Генриха Кракволля, Ганса Райхса, Туника Гайне, Вальтера Лайтнера, других немецких и австрийских политзаключенных. Показал им заветный значок, рассказал о расстреле на ракетодроме и своем побеге.

Сперва меня устроили в кабель-команду, которая монтировала электрооборудование для «мессершмиттов». За порчу кабелей у всех на глазах повесили серпуховчанина Николая Чубукова. «Надо действовать иначе»,- решил я.

Электрооборудование поступало на склад, находившийся в одном бараке с кантине - лагерным магазином. Я упросил друзей - подпольщиков перевести меня в кантине. Целыми днями копошился среди бочек с безалкогольным пивом, ящиков, наполненных горчицей, бумажных мешков с отрубями, солью. За стеной лежали кабели.

Нужно достать швейные иглы. Их принес мне советский патриот Гремезовский, работавший в команде портных. Бетонный бункер холодильника не доходил до потолка. Я влез на бункер, приподнял спиной лист пресс-картона - из таких листов состоял потолок - и, пройдя по чердаку, очутился над складом. Привязав к стропилам веревку, уверенно приподнял потолочный лист и проник в склад.

Помещение загромождали ящики с многожильными разноцветными кабелями. Достал иглу. Волнуясь, загнал ее медной пуговицей в кабель. Отломил заранее подпиленное ушко и положил в карман. Ящик, другой... Время от времени я поглядывал в окно и продолжал свое. Вгоняя иглы, шептал: «За Чубукова... За Чубукова...» Хватит, надо вылезать. Ухватился за веревку и почувствовал - нет силы в руках. Посидел на ящике. Передохнул. Взялся за веревку и, помогая себе ногами, поднялся на чердак.

Я наведывался в склад, пока не вышли все иглы. Точно помню, Гремезовский принес шестьсот штук.

Грузовик с прицепом отвозил ящики в Аугсбург, где окончательно собирали самолеты. Николай Иванович Черняев, 1908 года рождения, которого я встретил во время побега, присылал мне с оказией из «филиала» концлагеря записки в авторучках. Он сообщал, что сборка «мессеров» приостановилась.

Не случайно кабель-команду убрали за пределы Дахау.

Значок с Лениным всегда был со мной. Я ношу его на груди рядом с боевыми наградами.

Дмитрий Канищев

[10; 29-34]