Федорович А. "Два побега"

Мы прибыли в Ченстохов в конце сентября - начале октября 1942 года, спустя два дня после массового побега военнопленных. Поляки, работавшие в концлагере, отключили ток высокого напряжения, пропущенный через колючую проволоку, погасили прожекторы. Сотни людей вырвались на волю, и поляки надежно их спрятали.

Осенью 1942 года вместе с другими пленными я оказался в Черповицах. Там гитлеровцы передали нас румынам. Мы попали под конвой «саксов» - колонистов, выходцев из Германии. Они считались надежнее румын.

«Саксы» стояли вокруг лагеря, находившегося в километре от Тимишоар, близ румынско-венгерской границы. Мы сразу же начали подготовку к побегу. Два офицера ушли раньше времени, никого не предупредив, и осложнили обстановку. Наиболее «подозрительных» заперли в «изолятор» посреди лагеря.

Беглецов вскоре поймали, и наблюдение за «изолятором» ослабло. 28 июля 1943 года моей пятерке удалось остаться после поверки в уборной. Остальных офицеров загнали в «изолятор».

Была безлунная ночь. Прорезав ножницами проволоку, мы вышли в офицерскую зону. В этот момент послышались выстрелы, взвились к небу ракеты. Товарищи, находившиеся в зоне, также совершили побег, но были замечены.

Нам предстояло преодолеть еще две ограды - вокруг офицерской зоны и внешнюю, вокруг зоны красноармейцев. Внимание охранников направлялось в другую сторону, и мы, не мешкая, выбрались из лагеря, нырнув под пулеметную вышку.

На заре, отбежав порядочное расстояние, залегли в низкорослой пшенице, надеясь, что здесь нас не будут искать. В ста метрах, на дороге, урчали грузовики с жандармами. Остановятся или нет?.. Грузовики проносились мимо.
Стараясь не двигаться, пролежали до позднего вечера. Губы потрескались от жажды. Поздним вечером, продолжая путь, отыскали колодец и выпили впятером деревянную бадью воды.

За три-четыре дня отшагали километров семьдесят. Питались черешней. Голод заставил подойти к деревне. Окно крайнего дома светилось. Вошли. За столом сидел... жандарм.

- Бунисара! (Добрый вечер!) - приветствовали мы по-румынски.

- Бунисара... Русские? - спросил жандарм и отодвинул от себя миску с мамалыгой.

- Русские.

- Садитесь.

Он - один, не считая жены, нас - пятеро. Устойчивое равновесие обеспечено. Румын в жандармском мундире не был настроен против русских. Хозяйка радушно подала на стол мамалыгу, сало.

Тут вошел крестьянин с уздечкой и заговорил с хозяином о побеге. Мы насторожились. Оказывается, из концлагеря ушло девяносто военнопленных. Вероятно, жандарм принял нас за кого-то из этих бежавших. Он видел перед собой не пять, а, по крайней мере, пятьдесят готовых на все узников.

Я решил укрепить его в таком мнении и, сославшись на боль в животе, вышел на улицу. Ребята потом рассказали, что жандарма сильно напугало мое исчезновение. Он дал им три больших хлеба и увесистый кусок сала.

- Никому, прошу вас, не говорите обо мне,- умолял он и добавил: - Жаль, но вас поймают... Советские офицеры бежали из Тимишоар,- сообщил он. - Повсюду облавы.

Облавы оттеснили нас в горы. Путь преградила быстрая, переполненная талой водой река Мура-Мурешта. Вскочить на подъеме в поезд и переехать реку по мосту не удалось. Наручники, сдавившие запястья рук, и папироса во рту - так закончились мои блуждания.

Восемь жандармов повели нас в каталажку примарни - сельской управы. А вокруг, несмотря на поздний час, толпилось человек двести крестьян. Некоторые, глядя на нас, плакали. Посыпались подношения. Мы нагрузились до отказа, не успевая благодарить.

- Довольно, люди, довольно! Расходитесь...- оттеснял доброжелателей примарь.

Мы сели, чтобы поесть, и попросили снять наручники. Когда насытились, жандарм хотел надеть их снова, но примарь сказал:

- Не надо. И так не убегут...

Запер каталажку, увел жандармов к себе и тотчас вернулся.

- Я социал-демократ. Жил во Франции,- рассказывал он,- Антонеску и Гитлер мне не по душе. Хочу помочь вам, товарищи!

Не часто слышали мы тогда слово «товарищ». Встрепенулись. Примарь поставил у каталажки двух инвалидов с охотничьими ружьями, дверь на замок не закрыл. Мы собирались действовать, но предрассветную тишину нарушил рев грузовика. Это прибыли жандармы. Они посадили пас в кузов и привезли в тюрьму.

Туда приехал сигурант - лагерный агент охранки.

- А, пан майор! - воскликнул он, увидев меня.

Поездом отправили в Тимишоары. В лагере каждому всыпали двадцать пять шомполов. Избивая прикладами, провели нашим маршрутом - от «изолятора» к пулеметной вышке - и посадили в карцер.

Потом перевели в военную тюрьму - средневековое сооружение с толстенными стенами. В коридорах множество решетчатых дверей. На шестом этаже сидели политзаключенные - видные румынские коммунисты.

Вывели на прогулку. С шестого этажа полетели записочки и румынские леи. К решеткам прильнули обросшие лица.

- Не бойтесь, русские братья! - кричали сверху. - Если вас приговорят к расстрелу, всю тюрьму перевернем.

28 октября 1943 года мы предстали перед военным трибуналом. Полукруглый зал мест на шестьсот переполнен румынскими офицерами и не забывшими Россию эмигрантами. Вошел судья - полковник, прокурор - капитан и защитник - подполковник. Какой-то штатский приблизился к кресту и поклялся переводить честно.

- Кто старший по званию? - обратился к нам судья.

Я сказал, что являюсь майором.

Взял слово защитник.

- Согласно румынской конституции и закону,- заявил он,- звание господ судей должно быть не ниже звания подсудимых.

Прокурор-капитан не возражал отложить рассмотрение дела.

Второй раз трибунал заседал 7 ноября - в день Великого Октября. Судья и защитник - те же, прокурор - другой, полковник. Гражданских в зале уменьшилось, военных стало больше.

Судья зачитал обвинение. В кудрявых юридических выражениях говорилось, что мы, беглецы, нарушили законы Румынии: бежали из-под стражи, причинив ущерб государству и посягнув на порядок внутри страны.

- Признаете себя виновными? Отвечайте за всех, старший по званию.

Я ответил - нет.

- Почему покинули концлагерь? - спросил судья.

- Мы русские офицеры,- пояснил я,- Наша Родина - Советский Союз. В лагере нам не место.

- Я не вижу, что вы советские офицеры,- ехидно заметил судья.

- К сожалению, мы в таком виде по вине румынской армии.

- Чем вы это подтвердите?

- Ваши солдаты подрались из-за моих сапог. Сержант отнял часы - чуть руку не вывернул. Офицер забрал мое обмундирование. Где же международное право? Где Женевская конвенция, подписанная Румынией? Румынские власти должны сохранять здоровье и жизнь военнопленных, а нас содержат хуже скота...

Судья потребовал, чтобы я замолчал, и зазвонил в колокольчик. Зал шумел, словно перед бурей.

- Пусть майор говорит! - выкрикивали румыны-фронтовики.

Выдержав паузу, я сказал:

- Если не хотите меня слушать, зачем задаете вопросы?

Судья нахохлился.

- Россия далеко. Чтобы достичь России, вы должны были убивать и грабить...- пробормотал он.

- Господин судья, мы бежали восемнадцать ночей. Никого не убили, не ограбили. Румынские крестьяне кормили и поили нас, встречали и провожали со слезами...

Вновь судья прервал меня. Не дал досказать про жандарма. Но публика была довольна моими ответами.

Прокурор произнес всего несколько фраз - об опасности для страны побегов военнопленных - и потребовал расстрела.

Зал негодовал.

Встал защитник с тремя нашивками за ранения. Мы не предполагали, что военный румынский юрист будет по-настоящему защищать нас. Он поразил и ободрил нас своей речью.

- Господа судьи! Я видел русских офицеров на фронте. Согласен с вами, господин судья, - сидящие перед нами люди не похожи сейчас на офицеров. Но кто их сделал такими? Мы, в чьих руках они находятся.

Бессмысленно и несправедливо судить беглецов. Не удивительно, что они оставили концлагерь. Человек не может терпеть зверских условий плена. Поймите, господа, концлагерь - это колючая проволока, штыки часовых, голод. Русские офицеры рисковали жизнью, стремясь на волю. Если искать виновных, то виновны часовые, пропустившие их. Часовых надо судить за невыполнение солдатского долга. Вот почему я прошу оправдать обвиняемых.

Зал напряженно слушал защитника и наградил его аплодисментами. Мы, улыбаясь, переглядывались.

«Шесть месяцев каторжных работ в концлагере» - таков был приговор. Помучились на обрывистом берегу Дуная! Втаскивали камни наверх, потом скатывали вниз. Вверх - вниз, вверх - вниз... Земля, вода, небо менялись местами, вертелись в глазах. И была установлена на этот сизифов труд жесткая норма.

А в камере караулки концлагеря Калафат измотанных каторгой людей поджидали клопы. Мы туго завязывали рукава и штанины. Не помогало. Не знаю, что было хуже - камни или клопы...

Болгарские рыбаки подплывали на лодках с той стороны Дуная к пограничному буйку и звали:

- Русские, подавайтесь к нам!

Те, кто носили нам пищу в караулку, говорили, что румынские рыбаки готовы переправить советских офицеров в Болгарию. Нас не тянуло на запад - тянуло на восток.

Четыре с лишним месяца каторги показались четырьмя годами. Комендант, учтя, по всей вероятности, клопов, решил, что мы вполне наказаны, и, невзирая па приговор трибунала, перевел зимой в лагерь.

На работу офицеров не гоняли, и мы сразу начали подкоп под проволоку из барака, отстоявшего от нее метров на сорок: меньше подозрений. Туннель вывели прямой, как стрела. Безошибочно ориентировались по огоньку подвешенной к своду коптилки. Впоследствии румынские военные с восхищением говорили, что подкоп сделан по всем правилам инженерного искусства. Песок, прикрытый слоем глины, легко поддавался, и мы вытягивали его мешками, которые опорожняли под полом барака, приподнятом над землей. Чем дальше копали, тем труднее было дышать.

О туннеле знали двенадцать участников побега. Позднее размахнулись слишком широко - начали еще два туннеля из двух других бараков. Копали быстро - днем и ночью. В нелегальных мастерских изготавливали ножи и компасы. С помощью окрестных крепыш запаслись на полмесяца сухарями.

Чересчур многие были посвящены в тайну. К нам сумел проникнуть предатель. Все раскрылось. Начался повальный обыск. «Саксы» нагрузили три телеги снаряжением беглецов.

Нас избивали. Особенно старались власовцы. Я «признался» - взял всю вину на себя с условием прекратить избиения. Меня заставляли подписать себе смертный приговор - бумагу о том, будто мы хотели перебить охрану. Я категорически отказался возвести на себя напраслину.

Вскоре концлагерь Калафат эвакуировали. Военнопленных посадили на пароход «Святая Елена». Днем пароход вошел в порт Джурджу, центр перекачки нефти. Американские «летающие крепости» на глазах превратили его в тучу пыли. Пароход ожидала та же участь; но, подняв флаг Болгарии, он вовремя пересек реку и вошел в болгарский порт Руссу.

Узнав, кого везет «Святая Елена», к пристани стали стекаться люди. Полетели на борт хлеб и папиросы. Болгары просили нас спеть. Мы грянули «Черный ворон» - любимую песню Чапаева, спели «Ермака». Порт слушал русских.

На пристань ворвались немецкие мотоциклисты и разогнали народ.

Пароход приплыл к Слобозию. Нас заперли в сарае с бетонным полом. Из сарая, огороженного проволокой, выпускали только на прогулку - по часу три раза в день.

- Отсюда не убежите! - злорадствовал комендант Грек.

«Посмотрим..!» -подумал я.

На прогулке мы столпились вокруг только что построенной уборной, подняли доску и тут же, под самым полом, заложили туннель. Работа двигалась медленно, но успешно. Спустя некоторое время семьдесят офицеров тянули жребий, кому бежать.

21 июня 1944 года, ровно через год после первого, окончившегося неудачей побега, десять офицеров и я, шедший вне «конкурса», забрались в туннель. Начальник караула отменил поверку, получив от военнопленных «на сигареты» восемь тысяч лей.

Мы долго сидели в земле, обливаясь потом. Стемнело.

- Виктор, прорежь щелку, - шепнул я.

Мой друг, штурман военной авиации, лежал в туннеле впереди меня. Я вдохнул живительный воздух и почувствовал на щеках прохладу. Потом Виктор проделал отверстие побольше.

Землю откинули в яму, заранее приготовленную на конце туннеля.

Часовой стоял в трех метрах. Пришедший на смену отошел метров на пятнадцать к станковому пулемету, наведенному на сарай.

- Ползи потихоньку,- шепнул я Виктору.

Во мраке подобрались к внешней ограде лагеря. Подняли нижнюю проволоку, подставили под нее деревянные рогатки и стали выкатываться на волю...

Нелегким был путь к фронту. Мы оказались в боевых порядках румын. Залезли утром в землянку и сидим. Совсем рядом ходили солдаты...

Загремели пушки, засверкали «катюши». После артподготовки советские танки пошли в атаку, и мы очутились в тылу наших войск.

Алексей Федорович, г. Солнечногорск, Московской области

[15; 113-120]