Моисей Диновец. "В лагере мне делать было нечего"

Моисей Диновец

Моисей Срулевич Диновец родился в 1928 г. С марта 1943 г. служил в 251-м зенитно-артиллерийском полку. Награжден орденом и медалями. После демобилизации в 1951 г. приехал в Ленинград и в течение 35 лег работал в таксомоторном парке. В настоящее время на пенсии. Принимает деятельное участие в жизни еврейской общины Петербурга и петербургской синагоги.

В лагере мне делать было нечего

Когда началась война, мне было 13 лет. Я был скромным еврейским мальчиком, жил с родителями в еврейском квартале Могилева-Подольского неподалеку от синагоги. С самого начала войны до нас доходили слухи о зверствах немцев по отношению к евреям в Польше, Венгрии, Чехословакии, но мы верили в мощь Красной Армии и надеялись, что все обойдется. Однако уже к июлю Красная Армия стала отступать, люди «срывались» с насиженных мест. Моя семья также решила перебраться к дальним родственникам в Черновцы (это в 30 км от Могилева-Подольского).

Страх и неуверенность в завтрашнем дне передавались и детям. Мы стали тише, почти перестали играть, очень хотелось обратно домой. Однажды ночью после сильной стрельбы появились немцы. Они ехали на подводах. К утру они заняли город. Сначала они никого не трогали, но к вечеру уже ходили слухи о первых расстрелянных.

Больше у родственников оставаться было нельзя (у них было тесно: большая семья), и мы решили вернуться обратно в Могилев-Подольский. По пути домой я в первый раз увидел настоящие немецкие танки. Мы видели мощную немецкую технику, слышали немецкую речь. Немцы утверждали, что отдельные немецкие «бригады» уже в Москве. Мы находились в полной изоляции и ничего о Красной Армии не знали.

Когда мы вернулись домой, там все было разграблено. Мой отец был хороший портной, еще перед отъездом свою швейную машинку и трюмо он отдал на хранение известному в городе адвокату Салтынскому. Теперь у него была возможность работать и зарабатывать для семьи.

Через город гнали большое количество евреев из Румынии, Польши, Венгрии. Они были страшно худые, измученные трудной дорогой, голодные. Некоторые из них пытались бежать и укрывались в синагоге. Местному населению под страхом смертной казни запрещалось помогать этим евреям. Однажды одна женщина из Венгрии попросила убежища у моего отца. Она была беременна на последних месяцах и страшно измучена. Мои родители приютили ее, и она прожила у нас несколько месяцев, а после рождения ребенка ушла. Эти месяцы мы жили в постоянном страхе, что нас кто-нибудь выдаст властям.

Так прошло полгода; потом по инициативе местной полиции, состоящей в основном из украинцев и румын, была создана еврейская община; а затем были составлены списки всех евреев, проживающих в городе. Каждый был обязан зарегистрироватым в комендатуре. В территорию гетто входило несколько еврейских кварталов, которые мы собственными руками отгораживали от остального города. Каждый день нас сгоняли на строительство забора, иногда приезжала машина и нас отвозили на уборку урожая. После того как была закончена стена, поставили охрану и всех евреев обязали жить на огражденной территории; за пределы гетто имела право выходить только похоронная команда.

«Звезду Давида» были обязаны носить тоже все, за несоблюдение этого правила грозил расстрел. В гетто собралось очень много народу, начались болезни, чаще всего это был сыпной тиф. В каждом доме теснилось до 20 семей, спали все вместе — и здоровые, и больные. Мой папа тоже заболел и вскоре умер. Умирали в основном дети и старики. Похоронная команда каждый день вывозила по 15-20 трупов. В гетто мы прожили до конца мая 1942 года.

В конце мая пришло распоряжение, что 300-400 человек нужно доставить на станцию Немия. Под конвоем нас вывели из гетто и погнали на станцию. С собой разрешили брать только то, что можно было унести. Там нас посадили в теплушки и повезли и неизвестном направлении. Мы ехали больше суток. Привезли нас на станцию Рахме, ночь мы переночевали в березовой роще, а утром нас погнали к лагерю Печоры. Раньше там находился туберкулезный диспансер, теперь эта территория была ограждена забором и колючей проволокой. Нас поселили в бывшей конюшне. Там жило еще 30-40 семей. В этот лагерь согнали евреев со всей Украины. Их туда сгоняли медленно умирать; работать не заставляли, но и не кормили. Местное население тайком подкармливало узников, но этого было недостаточно. В самом лагере тоже существовал свой рынок. Каждый менял на продукты то, что смог с собой привезти. Лагерь охраняли румыны, немцы и местная полиция, среди них тоже были евреи, которые пытались выслужиться перед немцами, надеясь, что их не постигнет участь тех, кого они охраняли.

В лагере было много ребят 14-15 лет. У нас организовалась группа из 5-6 человек, и мы решили бежать. Мама поддержала мою идею, ведь в лагере меня ждала только смерть от голода или болезни. В ноябре 1942 года был совершен первый побег. Мы вышли из лагеря ночью и до Могилева-Подольского пробирались ночами. Шли несколько дней. В лагере нас не хватились, так как проверок не устраивали. Мы пришли обратно в гетто.

Приютила меня тетя Ида (мамина сестра). Сознание того, что я на «свободе», а мама умирает голодной смертью, постоянно мучило меня, я казнил себя за то, что оставил ее в лагере. Я решил вернуться в лагерь, чтобы забрать маму и опять бежать. Когда у ими Иды была облава (нужно было набрать определенное количество человек для лагеря независимо от пола и возраста), я выдал себя. Меня забрали, и я снова попал в лагерь. Но когда я оказался снова в лагере, то узнал, что маму и ее сестру увезли имеете с другими на строительство бункера для Гитлера (куда-то под Винницу).

В лагере мне делать было нечего, и я снова решил бежать. На этот раз была организована группа евреев из Могилева-Подольского и близлежащих мест. Я был у них проводником, так как знал дорогу. И вот я снова оказался в гетто. Для детей-сирот им был организован приют. Ночевал я у тети Махли (она бежала вместе с нами). Но было очень голодно, тетя с трудом могла нас всех прокормить (у нее было еще трое детей). Немцы обещали тем, кто добровольно пойдет в лагерь, давать по буханке хлеба. В течение полутора лет я испытывал постоянное чувство голода, и буханка хлеба была в моих глазах настоящим богатством.

Так я третий раз попал в лагерь. Там от голодной смерти меня спас Лейб Бэзак. У меня оставалась надежда, что жива моя мама, поэтому в октябре 1943 года я решился на новый побег, но в этот раз пошел в сторону Винницы.

Тайком, крадучись, я пробирался к тамошнему лагерю. Он очень хорошо охранялся, постоянно ездили военные машины. Одной женщине удалось оттуда бежать. От нее и от других людей я узнал, что евреев, приехавших из Печоры, расстреляли. Я понял, что моя мама погибла. Это было страшное горе. Я решил опять пробираться в Могилев-Подольский.

В свои 15 лет я выглядел на 13 и был больше похож на цыганенка, чем на еврея. Местные жители помогали мне, как могли. Натыкался я также на кордоны полицейских, но все обходилось благополучно. По пути домой я встретил партизанский отряд (30-40 человек), но у них не остался.

Я вернулся домой, а в марте 1943 года Могилев-Подольский был освобожден Красной Армией. Мне было уже 16 лет, я хотел воевать и мстить за своих родителей, за свое несостоявшееся детство. Меня зачислили в действующую армию. Мы прошли всю Румынию, были в Германии, принимали участие в форсировании реки Одер. Несмотря на то что мне было 16 лет, я не чувствовал себя маленьким мальчиком. Три года, проведенные в лагере и гетго, оставили свой отпечаток. Ни страха, ни неуверенности я уже больше не испытывал.

Об окончании войны мы узнали 8 мая. Это был самый счастливый день моей жизни. Радость победы и горечь утраты переполняли меня. После окончания войны наш полк расформировали и меня направили под Харьков в поселок Фрунзе. Там был наш аэродром. Недалеко от этого места находился лагерь пленных немцев. Я знал немецкий язык и почти всю зиму был у них переводчиком. Чувство ненависти к ним прошло, появилась какая-то жалость. Они проклинали Гитлера и ненавидели эту войну... [10; 140-144]