13 марта 1942 года - 265 день войны
Опубликовано Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О мерах сохранения молодняка и увеличения поголовья скота в колхозах и совхозах». [3; 164]
Опубликовано сообщение о том, что знатный сталевар Уралмашзавода И. Валеев снял 13,5 т стали с квадратного метра пода печи, а сталевар Д.Д. Сидоровский — 15,3 т стали высокого качества. [3; 164]
Хроника блокадного Ленинграда
54-я армия генерала И. И. Федюнинского не прекращает попыток пробиться к Ленинграду с внешней стороны блокадного кольца. Идут ожесточенные бои. В течение одного дня на этом участке фронта разбито 39 блиндажей и землянок противника, уничтожено 8 его танков, 10 орудий. Огнем нашей артиллерии подавлено 5 артиллерийских и 6 минометных батарей. На поле боя противник оставил свыше 500 трупов, 3 орудия, 38 пулеметов, 360 ящиков ружейных патронов, 2000 мин. Нашими войсками взяты пленные.
Три летчика 154-го истребительного авиаполка — Александр Матвеев, Петр Пилютов и Андрей Чирков,— прикрывая с воздуха части 54-й армии в районе станции Погостье, вели бой с восемнадцатью фашистскими самолетами. 70 минут без передышки шел этот неравный бой. Враг потерял три самолета, а главное — ни одной бомбы не упало на позиции наших войск.
Летчики 4-го гвардейского истребительного авиаполка ВВС Балтики, поддерживающие войска 54-й армии, тоже сбили в этот день 3 вражеских самолета. Кроме того, штурмуя колонны противника на дорогах, они уничтожили 19 автомашин, 18 повозок и автобус.
Противник четырежды обстреливал город и выпустил по нему 285 снарядов.
В связи с организацией в помещении Ленинградской государственной филармонии концертных выступлений эстрады, ансамбля КБФ и Красноармейского ансамбля песни и пляски сегодня принято решение включить филармонию в систему снабжения электроэнергией. [5; 155]
Воспоминания Давида Иосифовича Ортенберга,
ответственного редактора газеты "Красная звезда"
На фронте без особых перемен. Сводка Совинформбюро за истекшие сутки: «Наши войска, преодолевая сопротивление немецко-фашистских войск, продвинулись вперед и на некоторых участках фронта заняли несколько населенных пунктов». В газете статьи и корреспонденции, посвященные фронтовым будням — «Взаимодействие пехоты с танками», «Управление боем в лесу», «Как бороться с немецкими автоматчиками» и др.
На страницах газеты появились имена новых авторов-писателей. Опубликованы стихи Степана Щипачева «Москва в октябре». Хотя битва за Москву уже закончена, но к ней постоянно возвращаемся, свежа о ней намять. Щипачев создает собирательный образ москвича, не дрогнувшего в дни тяжких испытаний:
...Не знаю, кто он — грузчик или слесарь?
Но я в одном с ним городе живу,—
Он не дрожал — он в руки брал железо.
Железом, рвами окружал Москву.
Он тем же шагом мерил мостовые
И в тьме октябрьских памятных ночей.
В те ночи, может быть, Москва впервые
Узнала настоящих москвичей.
Впервые выступила в газете и Мариэтта Шагинян. Статья называлась «На военном заводе». Она посвящена уральским девушкам, работавшим на эвакуированном заводе. С большим теплом рассказывает о них писательница:
«Люди, приехавшие с заводом, вначале недоверчиво относились к девушкам... Но прошло три дня. И то, что было за суровыми, замкнутыми лицами уральских девчат, стало постепенно проясняться. Длинный ряд предков, сидевших над кропотливой ручной работой; мастерство, передаваемое с молоком матери; большой наследственный дар внимания и терпения; гибкая и умная рабочая рука, редчайшая выносливость, ясный, рабочий здравый смысл! «Ай да уральские девчата»,— стали говорить друг другу опытные мастера».
Сенсацией, если позволительно употребить такое слово, сегодняшнего номера является статья доктора медицинских наук военврача 3-го ранга И. Липковича «Редчайший случай в хирургии». Теперь я эту статью назвал бы более точно: «Два героя — солдат и врач».
История эта такова. Красноармеец Николай Быстриков во время наступления одной из наших частей Ленинградского фронта был ранен немецкой пятидесятимиллиметровой миной. Мина, пробив насквозь правое плечо и раздробив правую плечевую кость, не взорвалась, она застряла в плече. Мужественный солдат подумал в те минуты не о себе. Он боялся, что, спасая его, может подорваться кто-нибудь из его товарищей. Санитары не испугались, не оставили раненого. Привезли на пункт первой помощи, а затем в медсанбат. Дежурный хирург военврач 3-го ранга Пахман, прежде чем приступить к операции, собрал свою бригаду:
— Операция сложная и очень опасная. Никому не приказываю мне помогать. Только — добровольно...
Все остались на своих местах. Действуя с величайшей осторожностью, ибо в этот момент он был и хирургом, и минером, Пахман приступил к операции. Можно представить себе, в какой тревоге был весь медсанбат. Доктор спокойно извлек мину и передал ее приглашенному для консультации артиллеристу. Тот осмотрел ее и сказал:
— Счастливцы вы...
Быстриков хорошо перенес операцию и скоро стал поправляться.
К статье дано фото: на госпитальной кровати лежит могучий мужчина, прямо-таки атлет, и у него в правом плече — мина. Так сказать, «вещественное доказательство» происшествия.
Уже под самое утро, когда принесли сигнальный экземпляр «Красной звезды» и можно было пойти поспать, мне положили на стол набранную и сверстанную подвалом для следующего номера газеты статью военкома дивизии В. Шевченко «Точка опоры». Я бегло глянул на текст и, как ни слипались глаза, стал внимательно читать.
В отличие от многих статей о доблести и мужестве, эта повествовала о тех, кто споткнулся, у кого боевая жизнь пошла вкось и вкривь.
Вот история, случившаяся с одним из младших командиров. При неудачном обращении с оружием он сам себя ранил. Храбрый, не раз проверенный в бою человек, соврал, что его ранила немецкая пуля. Другой случай — с лейтенантом. Он не был трусом и паникером, но во время бомбежки и артобстрела проявлял излишнюю нервозность, что вызывало насмешки окружающих. Это, понятно, не «работало» на его авторитет.
Рассказывая подобные случаи, комиссар дивизии размышляет об искусстве партийной и политической работы. Главное — знать человека, его способности, его мысли, его душу, взвешивать все сильные и слабые стороны его характера, выбрать правильный, нестандартный подход к нему, в самом человеке находить точку опоры, чтобы помочь ему преодолеть слабости. Дело как будто ясное. Но в боевых условиях все приобретает особое значение.
Военком догадывался, как был в действительности ранен младший командир. Он хорошо знал его и понял, что человек, не раз смотревший в глаза смерти, солгал, стыдясь своего нелепого ранения. Младший командир сам разберется в совершенном поступке. Так оно и случилось. Он сам пришел к комиссару и повинился. Его не стали наказывать за вранье, рассудили, что для этого человека достаточно осознания своей вины.
В истории с лейтенантом комиссар действовал по-иному. Нервы на войне укрепляют не бромом и не валерьяновыми каплями. Лейтенанта стали посылать на операции, где он мог рассчитывать только на собственные силы. В одной из операций он во главе с небольшой группой бойцов сумел удержать очень важную коммуникацию и окончательно восстановил веру в себя как командира.
Эти и другие примеры свидетельствовали, что арсенал партийной и политической работы с людьми на фронте неисчерпаем...
Только что вернулся с Западного фронта Петр Павленко. Зашел ко мне. В руках у него несколько листиков, плотно исписанных сверху донизу. Спросил его, о чем он написал.
— О ничейном поле. Ты знаешь, что такое ничейное поле? Что там бывает?
И вручил мне свои листики, на первом наверху название «Благородный подвиг».
Ничейное поле! Немало и я сам их за войну перевидал. По-разному их можно было назвать. И полем битвы. И полем тишины. И полем солдатской судьбы. И полем трагедий. На этом поле не ходили, а ползли. Оно просматривалось. Оно простреливалось. Ползли, чтобы вынести оттуда оставленное оружие. Это был подвиг. Ползли, чтобы вынести оставшихся на поле раненых. Это был еще больший подвиг.
А вот то, о чем с обжигающей силой рассказал Павленко. На этом поле погиб храбрейший из храбрых — командир полка полковник Комаров. Три бойца под густым минометным и пулеметным огнем врага, пренебрегая опасностью, отправились туда, чтобы вынести его тело и предать его земле с почестями.
«Окончатся сражения, и каждый могильный холм станет вехой героизма и самоотверженности. Историк отметит его как деталь сражения, географ — как часть ландшафта, поэт — как холм славы, и возникнет имя Комарова в памяти народной, чтобы вечно жить в ней. Слава осенит храбрецов, спасших от поругания прах доблестного командира».
Очень животрепещущую и благородную тему поставил Петр Андреевич.
В номере небольшая заметка Эренбурга с интригующим заголовком «Дело табак». Язвительная заметка. Вот она:
«На войне всякое случается: бывает, что есть табак, нет бумаги, бывает, есть бумага, нет табаку. Но немцы решили всех перехитрить: они курят бумагу и говорят, что это — табак.
Нашими бойцами захвачен следующий приказ командующего 17-й германской пехотной дивизией от 13 февраля 1942 г.:
«Трудность импорта табака вызвала необходимость применения в сигарах специально обработанной бумаги. При выдаче таких сигар в частях нужно указывать, что это не брак и что такие сигары не являются результатом саботажа. На основании произведенных опытов можно не опасаться вредного действия на здоровье курящих».
Конечно, немцы — специалисты на эрзацы. Они выдают опилки за мед, войлок на деревянной подошве за валенки и Геббельса за человека. Неудивительно, что они могут курить «специально обработанную бумагу» и думать, что курят табак.
Пусть курят. Бумага им ни к чему. Могут не печатать речей фюрера. Могут и не записывать, сколько свиней они украли. Обойдутся и без письменности. Но обидно, что такие обезьяны наводят в Европе «новый порядок»... Впрочем, скоро их «порядку» конец. Когда приходится уговаривать фрицев, что сигары из бумаги — не саботаж, но государственная мудрость — плохи дела. Даже, пожалуй, фриц, затянувшись, скажет: «Дело табак».
К этому я могу добавить, что эти немецкие сигареты я сам потом видел. Это было на 4-м Украинском фронте, где я служил под конец войны начальником политотдела 38-й армии. Зашел ко мне мой адъютант капитан Петров, показывает пачку трофейных сигар и говорит:
— Товарищ генерал, сейчас вы увидите один фокус...
Взял стакан, воду, раскрошил одну сигару и опустил ее в этот стакан. Вода окрасилась в какой-то коричневый цвет, в ней поплыли тонкие полоски бумаги. В эти минуты я и вспомнил фельетон «Дело табак»... [8; 113-117]
