Жора Арутюнянц:
кое-что наособицу о соседе
Осипов В.О.
Из блокнотов 60-70-х годов московского писателя
Намедни в редакцию «Молодогвардейца» обратился известный российский издатель и писатель Валентин Осипович Осипов с предложением разместить на наших страницах его заметки о многолетнем друге Жоре Арутюнянце. «Решил написать кое-что из воспоминаний о вашем славном земляке, чтобы ознакомить с этим луганцев-краcнодонцев», – сообщил нам в своем письме Валентин Осипович.
Воспоминания о Жоре – подпольщике из «Молодой гвардии» – получились довольно объемными, их публикацию редакция планирует в трех номерах газеты. Безусловная их ценность – не только в блестящем раскрытии многогранного образа и характера «человека своей эпохи». Валентин Осипов открывает для широкого круга читателей доселе малоизвестные факты, а главное – документы, связанные с непростой историей «Молодой гвардии».
С удовольствием предоставляем слово Валентину Осиповичу
Попробуй-ка выписать в однораз то, что прописалось в душе от многолетнего знакомства с тем, кто вошел в историю подвигом своим и своих друзей в краснодонском антифашистском подполье. И вдобавок стал образцом для подражания многим юным поколениям под влиянием романа «Молодая гвардия» Александра Фадеева и фильма с тем же названием Сергея Герасимова.
Пока только первые штрихи-наброски.
В соревновании
1962-й. Первое в моей жизни новоиспеченного главного редактора главного комсомольского издательства «Молодая гвардия» заседание редакционного совета. Созвездие знаменитых личностей! У них главная забота – помогать издателям лучше приобщать читателя к образцам жизни, к подлинной культуре, к знаниям.
Этот пока незнакомый мне офицер не мог не обратить на себя внимание уже хотя бы своим высоченным ростом и спортивной осанкой при всем том, что, как разглядел я, он как раз-то не хотел выделяться.
Строки из романа. Ему было в грозном 1942-м всего 17-ть: «Жора Арутюнянц был сильно вытянувшийся в длину… очень черный от природы да еще сильно загоревший… с красивыми, в загнутых ресницах, армянскими черными глазами и полными губами… С вежливой улыбкой и приятным армянским акцентом, придавшим его словам особенную значительность…»
Когда он сошел с трибуны, то я приметил: он многих поразил своей раскованной эрудицией, а ведь выступал в некоем соревновании с маститыми знатоками молодежной проблематики-тематики.
Откуда это у выходца из рабочей семьи армян (отец – столяр, мама – просто хозяюшка по дому) маленького шахтерского городка, к тому же с окраины (это уточнено в романе: «Жора жил в маленьком доме на выселках…»)? Откуда это у фронтовика? У послевоенного офицера, ясное дело, стесненного на восприятие культуры суровым образом жизни?
Как сыскать ответ? Военное училище и затем Военная академия обогатили. Но только ли они?
Через года два мы стали соседями по дому. Новоселье. И… сколько же книжных шкафов! Истинный книголюб. Как-то приметил на журнальном столике в их квартире свежий номер газеты «Книжное обозрение» – развернул и вдруг имя Жоры-Георгия. Напечатан его обзор новинок с военно-патриотической темой «Время героев» (1968, 21 сент.).
Строки из романа: «У Жоры Арутюнянца была заведена специальная разграфленная тетрадь, куда он заносил фамилию автора, название каждой прочитанной книги и краткую ее оценку». И Фадеев перечисляет: Н.Островский, А.Блок, Байрон, Маяковский, Алексей Толстой…
Особое свойство характера
Издательство наше шефствовало над целинным в Казахстане совхозом «Молодая гвардия». Оттуда в 1963-м очередное приглашение, приуроченное к традиционной Всесоюзной неделе молодежной книги.
Как молодогвардейской делегации без молодогвардейца Георгия Минаевича Арутюнянца? Наша главная устроительница этого масштабного действа Валентина Коротенко – решительный командующий! – звонит его начальнику. Не отказал.
Полетели. В делегации писатели и он, майор, да аз, грешный, недавний целинник, еще год назад редактор комсомольской здесь газеты. От нас дар – библиотека новинок. И выступления, выступления… В клубе, в школе, на неблизких животноводческих фермах и зерновых отделениях.
Диковинное дело: редко кто в совхозе обращается к гостю по имени с отчеством. Только так: Жора. С почтением-уважением, однако именно так – по-мальчишески. Он не обижался. Не впервой. Он осознавал влияние талантливо сотворенного Фадеевым и Герасимовым образа юноши, только и называемого в книге и в фильме просто Жорой.
Я приглядывался к нему – было жгуче интересно вызнать: как взаимосоотносятся в нём живой человек и то, что создано пером для романа и кино.
Жора-Георгий несомненно гордился подвигом своих друзей, но вот себя поминал только тогда, когда надо было отвечать на прямые вопросы, к тому же скуп был на подробности.
– Зря скромничал, – думалось мне, и припоминал прочитанное: он входил в ту небольшую группу, которая создала подпольную типографию, чтобы стать поставщиком особой взрывчатки – листовок, которые бы звали к сопротивлению.
Строки из романа: «Во что бы то ни стало им нужна была типография!.. Жора и Ваня Туркенич вернулись как раз вовремя: шрифт был разобран, и Володя (Осьмухин) уже набрал несколько строк в столбик. Жора мгновенно обмакнул кисть в «оригинальную смесь», а Володя пришлепнул листы и прокатал валиком…»
В конечном счете я все-таки уловил, что для Жоры книжный Жора не стал «вторым я»; факты – да, а все иное будто о другом человеке.
То проявление истинной скромности, не показной – на публику, но явно привнесенной и семейным укладом от влияния родителей, и собственным, уже во взрослом состоянии, пониманием, как нести свою славу, пропитанной смертельной опасность в подполье, затем – окровавленной на фронте, куда сразу же после Краснодона попал рядовым автоматчиком.
Возвращаемся в Москву. За мной пришла издательская машина – я, естественно, усаживаю писательниц, а они зазывают полюбившегося им Жору.
Ему выходить последним. Останавливаемся – офицерское общежитие. Поднимаюсь вместе с ним – мини-комнатушка с малышом и с женою, замечу, главным редактором молодежных передач Центрального телевидения.
Утром спешу к первому секретарю ЦК комсомола – рассказываю, в каких условиях живут герой комсомола и комсомольский ТВ-деятель. Он не поверил. При мне звонит в академию – начальник поражен и оправдывается: «Майор Арутюнянц с заявлением не обращался».
Мне, целиннику, вскоре выдается, как было принято тогда выражаться, жилье в новом доме. И Жоре ордер. Повезло нам с женой – будем жить соседями.
Скромность… Сын его становится студентом МГИМО. Как-то довелось побывать у ректора. Отчего-то вдруг проговорил: «Сын моего приятеля, краснодонца, учится здесь». Ректор отрекается – такого не знаю. Просит принести личное дело. Читаем оба графу «Родители». Обозначено: «Офицер Советской армии».
…Шура, Александра Павловна – жена Жоры-Георгия. Вспоминается одна ее преинтересная реплика. Я ей: «Расскажи-ка, как завлекла героя?» Она в ответ: «Это он меня завлек. У меня уже был один добрый знакомый… Так мы сколько вместе втроем свободное время проводили… Так Жора и завлек…» Случилось это, когда Омское военное училище, где учился фронтовик Арутютянц, перевели в Ленинград и дислоцировали именно в том районе, где первым секретарем комсомольского райкома пребывала будущая жена героя. Он своей активностью приметился и даже был избран в состав райкома. Свадьба состоялась в 1948-м. Было ему 23.
Поражаюсь: уж сколько лет никто из нынешних теленачальников не догадывается позвонить Шуре. Но сколько она помнит-знает хотя бы о трудно-славных днях становления молодежного телевидения.
Строки из романа. Кое-что из характера, подмеченного Фадеевым: «– Мальчишки ни черта не переживают. Это мы, взрослые люди, всегда что-нибудь переживаем, – сказал Жора».
Увлечения
Офицер. Затем военный ученый – кандидат наук итогом очень важной диссертации – и преподаватель единственной в своем роде Военно-политической академии. Отец семейства, пусть невеликого, но требующего забот, да не без токов армянской крови – значит, особо заботливых забот. И тем не менее жил красиво – по закону многогранья.
– Игрок сборной академии по волейболу, в составе которой два прославленных чемпиона мира.
– Истинный книголюб, как уже пояснил; может, и потому дорожил своей причастностью к издательству, что перепадали интересные новинки.
– Филателист: какое же изысканное увлечение. Как-то заявил: «Я с городской конференции филателистов… Избрали членом правления…»
И еще одна страсть. Однажды гляжу, сборы в его доме: отпуск. «Куда путь лежит? Небось на Черноморское побережье?» – неизбежен вопрос. Мнется: «Да, знаешь, я… вот… тут… решил… Да уезжаем в наш армейский дом отдыха… В Киргизию. В горы…» «Чего так?» – удивляюсь и еле вытащил из него ответ: «Там такая-то редкая бабочка водится…» Жена пояснила, что у него заметная среди москвичей коллекция этих экзотических существ. То-то же на следующий год он отправился на отдых в Монголию: «Только там водится бабочка…» И послышалась научная латынь.
Увы, стираются в памяти очень и очень важные для понимания характера героя строчки его биографии. Уж пожелтел блокнот с такими вот записями от общений с Жорой.
– Был он командиром полка сынов полка. Символический полк, созданный «Пионерской правдой», чтобы прививать школярам уважение к жизни их сверстников военного поколения; кто захочет подробностей, так надо найти Приказ №1 за подписью подполковника Г.М. Арутюнянца в этой газете за 7 мая 1968 года.
– Военный ученый с такими, к примеру, публикациями «Боевое дежурство в подразделениях ПВО» или «Культура и быт офицера». Где-то в секретных архивах, как рассказывали его товарищи по академии, хранятся исследования «Партийно-политическая работа по повышению боевой готовности зенитных ракетных частей и соединений войск ПВО страны» и «Партийно-политическая работа в зенитном ракетном полку по подготовке личного состава к защите от средств массового поражения».
Строки из романа: «Пока идет война, надо быть военным, а когда война кончится, надо быть инженером, чтобы восстанавливать хозяйство, – говорил Жора с той четкостью и определенностью, которая была ему свойственна».
«Они живут во мне»
Поклоны Жоре-Георгию и его жене Александре Павловне за гостеприимство. Часто случалось, что если к ним выходным днем нагрянут былые подпольщики, так и нас, соседей, приглашают.
Какие же воодушевляющие знакомства: Валя Борц! Анатолий Лопухов! Василий Левашов!
Какие же шли преинтересные разговоры-прения! Ясное дело, не забывали своей боевой молодости. Но – выделю! – без никакого самолюбования и всегда с налетом грусти-печали – то вспоминали погибших и поминали уж нынче начинающих уходить из жизни. Приметил по их разговорам, что не все в истории этого подполья устоялось, и кого же тут винить. Это потому, что среди подпольщиков не могло быть никакого летописца-архивиста, да к тому были они рассредоточены по разным отрядам-отрядикам.
Помнится, как Жора часто произносил имя Вани Земнухова; «он мой лучший друг…» То-то же появились из-под его пера воспоминания в журнале «Юность» (1995, №5).
Чтил Фадеева. Не случайно. Г.М. Арутюнянца попросили выступить на траурной церемонии. Узнал об этом по «Литературной газете» за 1956 год (17 мая), потом появляются его воспоминания о писателе в книге «Юность мужала в боях» (Воениздат, 1966).
Еще несколько статей написал он в 60-е годы о тех, кто не мог быть им забыт, – о Земнухове, Третьякевиче, Кошевом, Тюленине, Лопухове, Левашеве. Один из заголовков трогателен: «Они живут во мне».
Мало кто знает, как воевал автоматчик Арутюнянц после подполья. Кое-что я узнаю по его запискам «Из племени несгибаемых» (газета «На боевом посту», 1963, 23 окт.). Да снова характерное – в основном не о себе, а об окопном побратиме-разведчике Володе.
В еще одних воспоминаниях все-таки есть чуток подробнее и «о себе». Я не удержусь и кое-что перепечатаю – уж очень непосредственно изложено, как вживался юный подпольщик в армейско-фронтовую жизнь. Итак, ему из окопа задание срочно сбегать в землянку, куда сам комполка вызвал взводного командира, и что-то срочное сообщить ему.
«…Я открыл дверь и спросил:
– Разрешите войти?
В небольшой комнатке было полно народу. Я немного растерялся, но, услышав приглашение войти, вошел.
– Что скажете? – спросил командир полка.
– 3дравствуйте, – машинально проговорил я и кивнул головой, вместо того чтобы отдать воинскую честь. Все громко рассмеялись. Улыбнулся и подполковник. «Что-то не так сделал», – мелькнуло в голове у меня.
– Ну, здравствуйте, – опять-таки отозвался командир полка. – Чем можем вам помочь?
Но я уже заметил своего командира взвода, лейтенанта, и, не обращая нинакого внимания, стал говорить ему о том, что его вызывает командир роты.
Смотрю, а лейтенант почему-то показывает в сторону командира полка. Офицеры притихли, а с лица подполковника не сходит улыбка. Тогда я еще не знал о том, что, обращаясь к лейтенанту, обязан спросить на то разрешение у командира полка. Я решил поскорее уйти, приказание командира роты было выполнено.
– Товарищ лейтенант, разрешите идти? – спросил я.
И снова вызвал всеобщий смех. Не дождавшись ответа и разрешения, совершенно растерянный, я быстро выбежал из комнаты. Следом за мной вышел лейтенант. Ну и досталось же мне!
– Ты что, не знаешь, как нужно обращаться к старшим? У тебя что, глаза повылазили?! Комполка не заметил?!»
Изложено-то как: с юморком, но откровенно и честно.
Его жена мне рассказывала, что дома сохранено 40 публикаций Жоры по сборникам, журналам и газетам. Мне подумалось: явно не все.
Строки из романа: «Жоре Арутюнянцу было совершенно ясно, как он будет жить при немцах. И он очень авторитетно рассуждал:
– Каннибалы! Разве наш народ может с ними примириться, да? Наш народ, как в прежде оккупированных немцами местностях, безусловно возьмется за оружие…»
Защита памяти
Храню копию письма Георгия Минаевича Арутюнянца (названо: Заявление), которое он передал в Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (напомню: это тогда главный контролер за работой историков советского периода). Этот документ не только остался при жизни автора без никакого комментария, но и до сих не увидел свет в научных изданиях.
Важное заявление. Хотя кое-кто, помню, расценивал эти свидетельства краснодонца лишь одной из версий. Но так или иначе, а свидетельства очевидца были подвергнуты политическому аресту. Итак, читаем же, ибо не в моем праве продолжать держать этот документ в режиме секретного:
«В 1960 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР посмертно был награжден орденом один из активных участников подпольной организации «Молодая гвардия» Виктор Третьякевич. Этим самым было реабилитировано его имя и дела в организации.
Встал вопрос о восстановлении и правдивом освещении деятельности Виктора Третьякевича в подпольной организации как комиссара отряда.
Это вызвало резкие протесты со стороны матери Олега, Елены Николаевны Кошевой (по вполне понятным причинам), и по непонятным причинам Луганского областного комитета партии.
Что мне, как бывшему участнику этой организации, известно.
В конце июля и начале августа 1942 года в оккупированном Краснодоне возник ряд подпольных групп, независимых друг от друга. Группа Сергея Тюленина, группа поселка Краснодон (Сумского), группа поселка Первомайка (Уля Громова, Попов и Пегливанова) и группа Земнухова, в которой находился и я. Примерно до сентября шли поиски друг друга, а затем Земнухов установил связь с поселком Первомайка, т.е. с группой Попова. В это же время в Краснодон вернулся В.Третьякевич. Его завербовал в свою группу С.Тюленин (они учились в одной школе и были соседями), а через несколько дней Земнухов при встрече с Виктором Третьякевичем начал очень осторожно вербовать Виктора в нашу группу. Виктор и явился связующим звеном между группой Земнухова и Тюленина. Я сам лично был с Земнуховым при их встрече и разговоре. До этого времени я Виктора Третьякевича почти не знал (слышал как об активном комсомольском работнике). На следующий день состоялось расширенное совещание представителей трех групп (не могу точно утверждать, но, кажется, на квартире Земнухова) Первомайской, Тюленина и Земнухова, на котором и договорились о совместных действиях. Здесь же присутствовал и я.
После того, как договорились о делах уже созданной организации и названной по предложению С.Тюленина «Молодой гвардией», встал вопрос, кого избрать секретарем комсомольской организации (разговор о комиссаре и не поднимался). Ребята, и прежде всего Земнухов, предложили Виктора Третьякевича. Виктор, мне кажется, в шутку сказал, что секретарь избирается на общем собрании комсомольцев, тогда кто-то и предложил избрать его комиссаром, что не требует общего собрания. Все это было не официально, а с шутками, а затем в организации Виктор и значился комиссаром уже до конца ее работы.
Олега Кошевого еще в организации не было. Он вступил в нее позже – где-то в октябре, а поэтому смещать Виктора, окончившего специальную школу в Луганске и отлично зарекомендовавшего себя в «Молодой гвардии», и назначать Олега не было никакого смысла, а тем более надобности. Поэтому версия, выдвинутая кем-то о том, что в организации комиссаром был Олег Кошевой – надуманная и бездоказательная.
Несмотря на все это, Олег Кошевой, как член подпольной организации «Молодая гвардия», будучи членом штаба, и без того, чтобы называть его комиссаром, сделал многое, что позволяет говорить о нем как о герое, мужественно сражавшемся и погибшем за нашу Родину».
Защитник – бесстрашный! – Родины становится, как видим, отважным защитником памяти друзей.
Его жена рассказывала мне, что как-то муж прихватил ее в Краснодон, и выделила: то было тогда, когда родители Третьякевича ещё жили под гнетом приговора о предательстве сына. Но Жора-Георгий нашел время навестить страдающих в моральной изоляции стариков. «Характер! – подумал я. – Не для него угрозные опаски, что могут подумать о нём самое нехорошее по тем подозрительным временам».
Строки из романа: «В похоронах участвовали все оставшиеся в живых члены краснодонской подпольной организации большевиков и члены «Молодой гвардии», Иван Туркенич, Валя Борц, Жора Арутюнянц, Оля и Нина Иванцовы, Радик Юркин и другие». Жора обозначен третьим.
«Отношения считаю разорванными...»
Уверен, что именно в воспоминаниях о Жоре будет уместно познакомиться с двумя необычными документами эпохи, коих автор Александр Фадеев. Они мне были переданы в назидание предшественником на посту главного редактора С.Потемкиным. Заранее скажу, что нет никакой связи с Г.М. Арутюнянцем, да все-таки эхо давним временам.
…1953 год. Фадеев в больнице. Отсюда письмо в издательство. Своеобразное – писано прямо по верстке романа «Молодая гвардия». Издание готовилось к выпуску в 1953 году, «дополненным и переработанным» (явно после известной критики от Сталина). И вот что писал: «Изд-во «Молодая гвардия». Согласиться с тем вопиющим безобразием, которое допущено по отношению к моей книге, категорически допустить не могу. Книгу к изданию в издательстве «Молодая гвардия» я допустить не могу и все свои отношения с издательством считаю разорванными. А. Фадеев. 2/VI.53».
О чем речь? Обнаруживаю, что по верстке шли, как это именуется на издательском жаргоне, – «вопросы», многие числом, от редактора. То были предложения продолжить редактирование. К примеру, уже на первой странице была подчеркнута аукающая фраза: «А у Ули свисали косы...» Вот такое вмешательство и вызвало у больного человека возмущение.
Директор издательства вызван в ЦК ВЛКСМ. Здесь, разумеется, знают, что Фадеев в некоей опале после критики романа. Но одновременно первый секретарь осознает, что исправленный роман не может не выйти именно в комсомольском издательстве. Никак нельзя конфликтовать с Фадеевым! Директору – ультиматум: «Роман должен выйти, иначе...» Это значило, как делился со мной свидетель случившегося, Потемкин, одно: снятие с работы.
Они запираются в кабинете. Перебирают возможности проникнуть к больному писателю для переговоров. Но тот при упоминании «Молодой гвардии» отказывается от каких-либо встреч. Поздний вечер, никакого оптимизма, в душе мрачно, по стакану водки с отчаяния. И вдруг Потемкин вспоминает, как у него перед войной Фадеев отметил проблески некоего литературного дарования. Тут и придумали – лукаво – напроситься на встречу, как бы с творческим отчетом, но никак не называя нынешнюю должность, а там, мол, по обстоятельствам.
И ведь оправдался замысел. Произошло свидание: прочувственные воспоминания… Но вдруг вопрос Фадеева: «Где же, Сережа, работаешь?» По счастью, воцарившаяся в беседе симпатия обусловила для Фадеева необходимость выслушать пожелание продолжить редактуру. Впрочем, когда расставались, никаких обещаний воспринять «замечания» не прозвучало. Руки, правда, пожали и улыбнулись друг другу на прощание.
Тревожны ожидания: нервозности подбавляло то, что начальство не уставало «держать вопрос на контроле».
Через 22 дня пришло из больницы письмо: «Уважаемый товарищ Потемкин! Я, разумеется, не возражаю против полосных иллюстраций, но хотелось бы их предварительно посмотреть. Если бы Вы сообщили мне фамилию художника, а также имена и отчества художника и работника редакционного аппарата изд-ва, которые могли бы зайти ко мне в больницу, и назначили бы день, который Вам удобен (мне это безразлично), я всегда мог бы принять их в 6 часов вечера.
Мне сообщили, что началась подписка на Заем, хотя сегодня в газете нет еще извещения. Прошу Вас передать прилагаемое письмо в бухгалтерию. С приветом. А. Фадеев. 24/VI.53».
Будто и не было конфликта, и более того, закрепляя отношения, разрешил, как все поняли, из предстоящего гонорара что-то отчислить под госзаем на нужды страны.
Строки о романисте
Г.М.Арутюнянц оставил свои воспоминания о самой первой встрече с Александром Фадеевым, в том числе такие неподдельно искренние, открытые – итак, 1947-й, ему приглашение от писателя: «Мне было 22 года. Младший лейтенант, фронтовик. Приехал на улицу Воровского (Союз писателей). Я сел в приемной. Напротив меня сидела одна из наших поэтесс. Не знаю, куда девать руки и что вообще делать. Проходит несколько минут. Я сидел впол-оборота к двери. И вдруг чувствую, что Фадеев вышел. Мне стало не по себе. Что мне делать? Смотреть туда или в сторону? Я почувствовал, как на мои плечи легла рука, – это был Фадеев. Я поднялся. Он говорит: «Простите меня, я через десять минут освобожусь, и тогда поговорим по душам, хорошо?» …В конце беседы он сказал, смущаясь: «Придет время, историки напишут о жизни «Молодой гвардии» историю, а не роман, как я написал. Напишут историю, не оглядываясь на мой роман».
Еще об одном даре и о двух подарках
Невелики офицерские оклады-зарплаты, но велика у Жоры-Георгия страсть собирать друзей-приятелей по праздникам – отужинать, покалякать, хотя сам он к многословию склонен не был.
Заметил я по этим застольям кое-что характерное для него.
– Никогда ни одного пошлого анекдота или с издевочкой над некими национальными особенностями.
– Любил коньяк, но хороший. Армянские друзья это знали, и частые из Еревана гости, ясное дело, всегда привозили ему особой кондиции ароматно-просолнеченные дары. А сам-то он был до удивления сдержан на питие: нюхнет, пригубит, и на этом все заканчивалось.
… У нас с женой два великой значимости дара от него. Это книга о геноциде армянского народа; по тем временам едва ли не запретное чтение; власть почему-то боялась рассказывать о неизбывной печали его соплеменников; сам краснодонский и насквозь, казалось бы, русский, а вот сказывается зов крови едва ли не в буквальном смысле, если знать о реках крови при массовой резне. Это и светлое от него напоминание: тянущийся по натянутой веревочке вверх гибкий, тонкий стволик-самолаз, будто лианочка, разукрашенная, однако, такими листочками, которые выглядят истинно как у русской березки; мы так и зовем это нежное существо – «жорина березка»; ей уж 38 лет минуло, а она всё юная, чистая, умиротворяющая.
Строки из романа. Может, когда эта березка вручалась моей семье, Жоре вспомнилась его степная юность, запечатленная Фадеевым: «Иные хозяева вырастили уже вишни, или сирень, или жасмин, иные высадили рядком, внутри, перед аккуратным крашеным заборчиком, молодые акации, кленочки».
Просьба в госпитале
Мало кто мог осознать при виде этого рослого и широкоплечего человека, что его стали обстреливать внезапные инфаркты. Да все потому, что не отсиживался, образно говоря, по тихим окопам. Первый инфаркт: он гриппует, а ему звонок с вызовом играть в волейбол на соревнованиях между военными академиями. Второй ударил, когда, разгоряченный записью на ТВ, вышел в сифонящий зимними сквозняками коридор.
Но выстоял! И продолжал служить Отечеству на стезе военных наук в своей академии, а ведь это не только аудитории, но и выезды в войска.
…Иногда, если совпадало время, случалось по утрам подвозить его на службу. Однажды всматриваюсь: глаза впалые, лицо землянистое.
– Что, не выспался?
– Не спал… В животе боль была жуткая. Ведь ты свою язву излечил… Поделись опытом – неужто и у меня? Но я-то не курю…
Поделился я прежде всего наказом – срочно обследуйся.
Рак у него оказался. Шел ему тогда всего-то 48-й год. Жуткие страдания. Частенько заставал его в самодельно защитной позе: сидит на койке, от боли скрючившись, и исхудало-острыми локтями упирается в такие же иссохшиеся коленки, а чтобы не добавлять себе еще и боли от острого к острому, подушку подкладывал.
Но даже здесь вдруг просит меня: «Говорят, твоя «Молодая гвардия» выпустила книжку Мариэтты Шагинян. И Расула Гамзатова… Плохо мне здесь без поэзии. Очень… Привез бы почитать».
Я поспешил исполнять его просьбу, но не на склад, а к нашим авторам-творцам, созвонившись, благо Гамзатов оказался в Москве. Они, едва узнав для кого книги, тут же за перо – писать дарственные автографы. Шагинян пишет и делится со мной своими переживаниями в армянской аранжировке: кручинится, что сын Армении в беде. Расул же вспомнил начало своего творчества: «В молодости написал поэму «Дети Краснодона». Для поступления в литинститут нужны были доказательства, что кое-что уже написано. Так в числе еще нескольких сочинений предъявил и эту поэму».
Жору застал лежащим. Он взял в руки ту и другую книги и… глаза увлажнились. Впервые я его таким видел.
Спустя годы его супруга переписала мне один из тогдашних автографов: «Дорогому «Жоре» Арутюнянцу, герою «Молодой гвардии» с самым глубоким уважением его соотечественница Мариэтта Шагинян».
Строки из романа. Фадеев и такое – медицинское – запечатлел в романном жизнеописании Жоры: «Я прошел сам всю школу первой помощи и великолепно разбинтую и забинтую…»
Трижды поседевшая мама
На похоронах знакомлюсь с мамой Жоры: Татьяна Никитична – согбенно-иссохнувшаяся старушка маленького росточка и седая-преседая.
Еще бы: какая казнь для нее – третье прощание с единственным сыном.
…Война. Ей поспешили рассказать, что сына сбросили в шурф с остальными героями. Не знала, что он успел скрыться и перешел линию фронта.
…Война. Получает похоронку. Сын смог прислать домой взаменное письмо только через месяцы. Страшно случившееся. Он автоматчик в полку, который немцы внезапным ударом потеснили, – тут его и настигла мина. Убегающий старшина не распознал в окровавленном бездыханном бойце признаков жизни и только и догадался выдернуть из нагрудного кармана гимнастерки документы. Так вечером ушла похоронка. Утром наше наступление возобновилось, но позиции слегка сместились – недвижно лежавшего солдата подобрал соседний полк. Далее госпиталь для беспамятного человека без документов…
И вот в апреле 1973 года для матери – истинно героиня! – смерть сына воочию.
Замечаю на кладбище Валентину Коротенко, она упомянута в самой первой главке. Пришла попрощаться в том числе и потому, что сын Жоры – Виктор – сдружился с ее дочерью Ириной. Случилось продолжение: свадьба. И вот уже двое деток. Продолжается род…
На могиле необычное надгробие. По армянскому туфу прорезаны древнеармянские символы вечной благодарной памяти. Это постарались друзья в Ереване – прежде всего по инициативе комсомольского лидера Степана Погосяна.
…Жора Арутюнянц был в подполье пять месяцев. Это 150 дней и ночей смертельной опасности. Не для себя жил.
…Храню дома как великую реликвию особую книгу – с особым автографом: «Уважаемому Валентину Осиповичу. В память о лучшей советской молодежи – молодогвардейцах Краснодона. С глубоким уважением мать Героя Советского Союза Олега Кошевого. 15.IХ.71». Рядом с этими строками просто росписи, но какие! Мамы Л.Шевцовой, У.Громовой, И.Земнухова, С.Левашева, К.Ковалевой…
Не тщеславия ради впервые обнародую, но отзвуком в благодарную память матерям, вырастившим своих детей героями. Автограф идет по титульному листу сборника документов «Молодая гвардия» (он издан в Донецке).
В этой книге не раз встречается имя и Жоры Арутюнянца, есть и его собственные записки с названим «Наши листовки» в сопровождении четырех листовок, уцелевших для историков. Названия-то какие – сразу обращают на себя внимание: «Земляки! Краснодонцы! Шахтеры!» или «Люди русские! Украинцы!»
Процитирую кое-что из одной из них – то ведь эхо и Жориных чувств тоже, еще бы, он входил в группу типографщиков: «Виселицами, расстрелами Гитлер хочет запугать Украину – окровавленную и ограбленную – поставить на колени. Но силен в нас дух свободолюбия и ненависти к врагу. Мы все лучше предпочитаем смерть, нежели немецкую неволю. Правда победит. Красная Армия еще вернется в Донбасс. Немцы лгут о конце войны, она еще только разгорается…»
Строки из романа. Фадеев тонко распознал итог немногих – но особых! – месяцев для становления личности героев Краснодона: «Пять месяцев шли они рядом друг с другом. Пять месяцев под властью немцев, где каждый день по тяжести физических и нравственных мучений и вложенных усилий был больше, чем просто день в неделе… Пять месяцев, как пронеслись они! И как же все изменилось за это время!.. Сколько познали высокого и ужасного, доброго и черного, сколько вложили светлых, прекрасных сил своей души в общее дело и друг в друга!..»
И это всё явно не только о погибших. И о Жоре тоже. С одним важным уточнением: он, оставшийся живым, преумножил высказанные писателем чувства. Это, надеюсь, заметно даже по моим еще не завершенным воспоминаниям.
* * *
Когда мы летели с целины, то, сполна в совхозе пообщавшись с героем, под моторные гулы рождались непростые мысли:
…Добровольное вступление 17-летнего юноши в ряды подпольщиков таких же по возрасту… Не успевшие набраться серьезного житейского и политического опыта… Не на фронте, где рядом днем и ночью и сплоченные плечи соратников, и требовательные командиры, и мобилизующее влияние политруков с отлаженной агитацией и пропагандой, и – чего скрывать – бдительные погляды особистов тоже кое-что значит… Здесь, в подполье, одно в поддержку: убежденность! А сколько размывов для этой убежденности: ты один, а их, оккупантов, армада… А если свои никогда не вернуться – немцы-то уже под Москвой? А вокруг тебя – эти взрослые – далеко не все готовы взяться за оружие… А облучение немецкой пропагандой и пример благополучной жизни коллаборационистов …
Подвиг сопротивления! Сподвиг нравственной силы – готовность сопротивляться!
Как бы мне хотелось, чтобы воспоминания о Жоре-Георгие Арутюнянце прочитали мои нынешние сограждане - из племени юных...
Об авторе
Валентин Осипович Осипов
родился 10 июля 1932 г. в Москве в семье советского дипломата и разведчика О.Я.Осипова и врача Л.Л.Гаркиной. В 1938 г. отец был репрессирован, похоронен на полигоне «Коммунарка». Мать как член семьи изменника Родины Особым совещанием приговорена к 8 годам лагерей и к ссылке в Казахстан.
Работал главным редактором издательства «Молодая гвардия» (1962–1974), первым заместителем главного редактора журнала «Знамя» (1974–1977), директором издательства «Художественная литература» (1977–1986), председателем Всесоюзного центра пропаганды художественной литературы при Союзе писателей СССР (1986–1989), директором издательства «Раритет» (1989–2005).
Член Союза журналистов СССР (с 1962), Союза писателей СССР (с 1984). Член Высшего творческого совета Союза писателей России.
Источник: газета "Молодогвардеец" за 5, 12, 19 октября 2011 года.
