Глава 5. Нет горше горя...

Будет жизнь бушевать каждым атомом, жилой каждой,
А тебя уже нет. Ты уже не откроешь дверь...
Люди! Братья мои! Берегите своих матерей! 

Сергей Островой

Почтальон ушел, и на столе веером - пачка конвертов. Прикасаясь к ним рукой, словно ощущая в каждом живую душу, Александра Васильевна сокрушалась:

- Очень жаль, что не могу ответить всем, кто пишет. Ни одного бы без привета не оставила, да вот годы уже не те, что раньше. Мешают, как гири на ногах...

Она уже тогда была совсем старенькой, Сережина мама. Но говорила бойко, образно, сохранив живость взгляда внимательных, под припухшими веками глаз - в их глубине застыла непроходящая боль.

Рассказывая о себе, Александра Васильевна все время говорила о младшем сыне - они ведь были вместе в самые трудные часы испытаний, она видела Сережу в последние мгновения его жизни... И, когда я слушала ее, не переставала удивляться огромной душевной силе, заложенной от природы в этой невысокой, по-крестьянски крепкой женщине. Не каждый бы мог столько вынести и пережить, не надломившись.

Хлопотливая, приветливая, а где-то в глубине души она, должно быть, была твердой, как сталь.

- Часто на встречах допытывают меня детишки,- усмехалась Александра Васильевна Тюленина, - как, мол, вы воспитали героя? А разве же я героя воспитывала? Растила свое дитя, как другие, только пуще всего добивалась, чтобы неправда ему была противной, чтобы в дружбе умел он хранить верность. Вот и вся материнская наука...

Десятерым Александра Васильевна дала жизнь. Сережа был десятым. Соседки удивлялись: "Как ты, Васильевна, управляешься? Шутка сказать, лишь накормить да одеть такой "колхоз" - рук не хватит!"

А она их не понимала. Нелегко, правда, но разве свои дети могут быть лишними? И успевала не только накормить, обшить всех, снарядить в школу, и рассказать малышам перед сном сказку, и напеть им со своего детства запомнившуюся песенку о журавлях, потерявших в далеком перелете ослабевшего товарища. Дружные, смекалистые, доб рые, хоть и не в больших достатках, дети у Тюлениных вырастали как из воды, хорошо учились.

Сергей был младшим, самым любимым. И когда с очередной зарплаты приносил ребятам Гавриил Петрович, работавший забойщиком на шахте, увесистый кулек вкусных ржаных пряников, больше других всегда доставалось Сережке. А он сам не съест - поделится с сестрами.

Маленький, уютный двор Тюлениных почти никогда не пустовал, напоминая собой что-то вроде детского сада. У каждого из детей были свои друзья и всегда они с огромным удовольствием толклись на подворье тети Шуры, где можно было и пошуметь и порезвиться, не рискуя навлечь на себя гнев взрослых. Другие, случалось, прогоняли звонкоголосые компании на улицу, а тетя Шура еще и горячую пышку разделит между всеми. Материнскому сердцу детская радость - как весенний дождь на зеленое поле.

У Сережи друзей было особенно много. Открытый характер, смекалистость, врожденное чувство справедливости привлекали к нему сердца поселковых ребятишек. Они устраивали во дворе соревнования на дальность полета голубей, жадно вслушиваясь при этом в шелест сильных, будто накрахмаленных крыльев. А то заводили жаркие "бои", в которых Сергей неизменно изображал Чапаева - кинофильм о легендарном герое он смотрел несколько раз. Часто до позднего вечера татакал под окнами "пулемет", скрещивались мастерски вырезанные из молодых ленов белые сабли и звучало торжествующее "ура!", мать не спешила звать сына домой, давая возможность детству полностью вызреть в своем любимце. 

- Кто ж там победил сегодня? - спрашивала у Сережи Александра Васильевна после очередной баталии, прикрывая его лоскутным одеялом и с улыбкой наблюдая, как от усталости слипаются у сынишки будто смазанные медом глаза.

- Наши. Красные всегда беляков побьют,- уверенно отвечал "Чапай", не в силах побороть сладкую дрему и зарываясь носом в подушку, чтобы завтра снова выпрыгнуть навстречу новому дню.

Очень хотелось двенадцатилетнему Сереже, любившему животных, иметь своих кроликов. Но разместить их было негде, да и цена, назначенная соседкой, державшей целую "ферму", за пару ушастых зверьков, казалась Александре Васильевне непомерно высокой.

Однажды в ненастные осенние сумерки после проливного дождя, опоздав к ужину, Сережа появился на пороге квартиры, прижимая к груди белого кролика с длинной, слипшейся шерстью. В его упрямом лице, в серых глазах было столько трогательной нежности к мокрому, продрогшему зверьку, что все, сидевшие за столом, заулыбались.

- Где ж это ты взял такого красавца? - ничего не подозревая, поинтересовалась Александра Васильевна, вставая из-за стола, чтобы налить сыну горячего борща.

Мальчик, не скрывая радости оттого, что дело обернулось таким образом, рассказал, как напуганные грозой соседские кролики нашли лазейку и разбежались из загородки, а этого беляка он нашел под забором в самом конце улицы. Мать помрачнела:

- Так, выходит, ты позарился на чужое?

У Сергея на глазах навернулись слезы и дрогнул, голос: 

- Что ты говоришь, мама! Да если бы я его не забрал, он где-нибудь захлебнулся бы в луже.

Мать заставила Сергея немедленно отнести свою, "добычу" хозяевам. А потом, когда он уже лежал в кровати, огорченно вздыхая, долго сидела рядом, поглаживая вихрастую голову теплой натруженной рукой. Объясняла сыну главное из правил, по которым жила сама, старалась найти такие слова, чтобы они западали ему в память:

- Мы своей честью богаты, сыночек, запомни. Нет хуже перед людьми хоть раз слукавить. А кроликов разведем, подожди чуток...

Подрастая, с ватагой сверстников Сережа все дальше осваивал пригородные балки и перелески.

- Была, у него собака Джульбарс,- вспоминала Александра Васильевна.- Кино, говорил, видел в клубе с таким названием. В каникулы, бывало, целыми днями пропадал с дружками да с тем Джульбарсом по околицам возле старых выработок, терриконников - все им было интересно, все хотелось самим узнать и увидеть. Однажды ранней весной, только солнышко пригревать стало, сказал мне, что пойдет с ребятами на речку Каменку посмотреть, как вода поднялась. Я его отпустила, сама постирушкой занялась. А тут сильный дождь прошумел. Через какое-то время забегает во двор соседский парнишка, а с ним наш пес Джульбарс - мокрые, продрогшие. "Тетя Шура, пошли посмотрите, где ваш Сергей",- говорит, а у самого зуб на зуб не попадает. Почуяла я недоброе, побежала к берегу. Гляжу, а мой постреленок залез на высоченное дерево сидит там, как кукушка, внизу вода плещет. Стал слазить, ветки трещат, обламываются - того и жди, свалится! Уже когдашли домой, стал он меня успокаивать: "Ты не ругай меня, мама. Я только хотел посмотреть, далеко ли вода разлилась. Да еще узнать, не боюсь ли я высоты - ведь в летчики, сама знаешь, только смелых берут. А я - живой не буду, а летчиком стану, вот увидишь. Мы с Леней Дадышевым уже точно решили: будем поступать в Ворошиловградскую летную школу". 

И, конечно же, он осуществил бы свою крылатую мечту, уносившую его в детских снах в небесную безбрежность, этот любознательный непоседа, клокотавший энергией и постоянно жаждавший новых впечатлений, этот озорной парнишка, чья жизнь была до краев переполнена движением настолько, будто боялся он напрасно потратить хоть одну минуту времени, отпущенного ему судьбой.

С одинаковой увлеченностью он клеил легкокрылые планеры в авиамодельном кружке, занимался радиолюбительством, учился рисовать, играл на нескольких музыкальных инструментах, лихо отплясывал лезгинку и казачка на сцене школы имени Ворошилова. Взрослея, Сережа начал лучше учиться, с стал серьезнее, и Александре Васильевне уже не приходилось на родительских собраниях выслушивать жалобы учителей на то, что ее сын вертится на уроках, строит гримасы или дергает девчонок за косы...

Дорога памяти уводила Александру Васильевну в прошлое, и оно высвечивалось ее материнским сердцем так ярко и отчетливо, будто бы и не отдалялось течением десятилетий.

В тот самый жаркий июльский день 1942 года, когда немцы входили в город, Сережа долго стоял на улице, наблюдая за движущимися машинам всматривался в лица обвешанных оружием солдат. Матери показалось, что он наливался ненавистью. Не находившая себе места, она несколько раз окликала сына, просила его зайти в дом, "подальше от греха", но он только досадливо отмахивался. Потом вбежал в комнату - синяя футболка на его худенькой груди вздымалась от разгоряченного дыхания.

- Нет, с этим мириться нельзя,- обращаясь к родным, проговорил он.- Разве вы не видите, что делают эти варвары? Заходят в квартиры и забирают, что понравится, уже успели развесить кругом свои гнусные приказы.

Старшая сестра Надя попыталась что-то сказать успокоить Сергея, но он словно и не слышал ее голоса.

- Только, я думаю, их приказы никто в наше в городе выполнять не будет! Нужно срывать их, а этих гадов нещадно уничтожать.

- Да что же ты сможешь сделать, дитя мое дорогое, против такой-то тучи,- запричитала мать, обводя глазами застывшие, растерянные лица дочерей Нади и Даши, Гавриила Петровича, ожидая от них поддержки.

Но, увидев материнские слезы, Сергей сразу притих и спокойно, скорее для себя, чем для других, ответил:

- Сам, конечно, ничего не смогу. А вместе с товарищами... Будет им "новый порядок!"

Чаще, чем остальных ребят, встречала потом в своем дворе Александра Васильевна Леню Дадышева и Володю Куликова. Это были хорошие ребята из трудовых шахтерских семей, комсомольцы. Втроем они о чем-то подолгу говорили, советовались, и, видя их вместе, мать успокаивалась. А вообще ей казалось, что с приходом фашистов будто бы лег на душу черный тяжелый камень. Гнетущей силой он клонил ее к земле, сковывал волю, мешая выполнять даже привычную домашнюю работу. Она ловила себя на том, что боялась каждого наступающего дня: он приносил новую беду, тягостные новости. Враги хозяйничали в городе.

Мысли матери неотступно вились над одним и тем же: что будет с ее большой семьей? За каждого болело сердце. На границе встретил войну старший сын Василий, проходивший действительную военную службу. Какова его судьба? Что с ним? Жив ли он, ранен? Хотя бы маленькую весточку о себе подал - маялась ночами.

Немцы расстреливали оставшихся в Краснодоне коммунистов, старых шахтеров, активистов. Тюленина тревожилась за судьбу мужа: ударник, он проработал в шахте многие годы, перед самой войной вышел на пенсию и потом все жалел, что из-за своего преклонного возраста не подлежит мобилизации в армию. А Надежда? Член партии, общественница. С начала войны она стала работать в краснодонском госпитале. Не раз отдавала тяжелораненым бойцам свою кровь.

В небольшом городе все это было хорошо известно, и одно слово предателя могло бы Гавриилу Петровичу и Наде стоить жизни.

Сергей всегда был очень дружен со старшей сестрой, а в дни оккупации они еще больше сблизились. Однажды, возвратившись домой, он весело сказал ей: 

- Знаешь, кто приехал? Виктор Третьякевич. В школе он был комсомольским секретарем. Ну, теперь дело пойдет! 

- Это что же за дело? - поинтересовалась стоявшая рядом Александра Васильевна.

- А самое важное,- усмехнулся сын.- Ты только не журись, моя старушка. И на нашей улице еще будет праздник...

Примерно в конце июля неподалеку от дома Тюлениных среди ночи сломалась тяжело груженная немецкая автомашина. Утром, проходя к колодцу, Александра Васильевна увидела двух соседок. Оглядываясь по сторонам, они торопливо поднимали с земли и складывали в передники какие-то бутылки. Александра Васильевна подошла поближе.

- Да чего ты, Васильевна, сомневаешься? - обратилась к ней одна из женщин.- Эти вражьи души у нас больше заграбастали. Бери, пока никого поблизости нет, в хозяйстве все пригодится. Может, масло какое,- подсунула она разбитый ящик с поллитровками, в которых поблескивала ядовито-желтая смесь.

Дома, внимательно осмотрев наклейки, Сережа очень обрадовался, а она сама со страхом отпрянула от бутылок: они были наполнены горючей противотанковой жидкостью. "Додумалась, старая,- ругала себя Александра Васильвна,- такое "добро" домой принести. Далеко ли тут до беды!"

- Да знаешь ли, какое хорошее дело ты сделала? - утешил ее сын.- Ведь нам такой товар позарез нужен. Вот только куда бы этот подарочек время спрятать, не скажешь?

Что-то удержало Александру Васильевну от расспросов. Она посоветовала Сергею разложить бутылки под большими листьями разросшихся в огороде оранжевобоких тыкв - там, в случае обыска, их вряд ли кто стал бы искать. Вместе они спрятали бутылки, присыпав их еще и землей. Открывая дверь своего дома, мать услышала в передней дружный смех Сергея и Нади.

- С чего бы это такое веселье? - недоуменно спросила, опуская на пол кошелку с десятком купленных картофелин.

- Ой, мамочка, да ты послушай, что рассказывает Сережка,- хохотала Надя, помогая матери снять заснеженную фуфайку. 

Оказалось, что в тот день в Краснодоне был объявлен парад полицаев. Немцы, велев всем своим прислужникам надеть форму, собрали их на рынке для участия в смотре. Среди этого сборища сновал с ребятами и Сергей. Он не мог удержаться от соблазна испортить предателям затеянную "обедню". Улучив удобный момент, взял да и прилепил на спине одного здоровенного холуя листок из школьной тетради со словами: "Смерть немецким оккупантам!" Как забегались, увидев ее, представители "нового порядка"!

- И тебе не страшно было? - сразу став серьезнее, спросила старшая сестра.

- Есть же такие дураки на свете,- думая о чем-то своем, отвечал Сережа.- Он мой шлепок за приветствие принял. А когда они спохватились, то уже с хлопцами был далеко.

Ничего не сказала Александра Васильевна детям, только вздохнула. Хотела поднять тяжелые набрякшие в тепле руки, чтобы стянуть с седых волос платок, и почему-то не смогла.

* * *

Ночью в камере Тюленина проснулась от влажного холода, пронизывающего насквозь ее налитое свинцом тело. И сразу даже не поняла, где находится. Недоумевая, растерянно обвела глазами согнувшиеся на полу фигуры арестованных, услышала чей-то тягостный стон.

Рядом с ней, тесно прижавшись друг к другу, под одним пальто лежали две девушки. Александра Васильевна узнала Любу Шевцову и Аню Сопову. И только тогда чувство реальности окончательно вернулось к ней. В сознании пронеслись события прошедшего дня. Вспомнила, как 27 января арестовали Сережу, а потом ее и мужа. Первый допрос, побои... Если бы все это разом только привиделось в тяжелом сне!

Она подумала о том, что где-то совсем близко, может, за стенкой, вот так же, согнувшись на полу, лежит ее сын - почти раздетый, с перебитой рукой. Забыв обо всем на свете, мать рванулась, движимая желанием бежать к нему, чтобы согреть его дыханием, чем-то помочь. И остановилась у самого порога камеры, опустив руки. Только мысленно можно было раздвинуть толстые стены, покрытые ледяным мхом, открыть засов на скрипучей железной двери и выйти отсюда. Стараясь никого не потревожить, Александра Васильевна вернулась на свое место.

Как же все это было?

Об аресте Жени Мошкова и Виктора Третьякевича она узнала от самого Сережи. На ходу натягивая старенькое пальтишко, он собрался уходить.

- Господи, да посидел бы ты хоть сегодня дома,- взмолилась мать.

- Нужно немедленно предупредить наших. Пока всех не увижу - домой не вернусь.

Потом были одна, вторая попытки перейти линию фронта. Первый раз он уходил с самыми близкими товарищами и назвал матери их имена: Валерия Борц, Олег Кошевой, сестры Нина и Оля Иванцовы. 11 января измученный, голодный и оборванный Сережа вернулся домой. Выполнить задуманное ребятам не удалось. А через два дня она уже провожала троих: Сергей с сестрами Надей и Дашей решили пробираться навстречу войскам наступающей Красной Армии теперь уже в другом районе.

Мать вышла проводить их. Стояла на окраине заснеженного огорода, пока три невысокие фигуры с котомками за плечами не растворились в густой синеве холодного январского рассвета. Спотыкаясь о мерзлые комья земли, еле добрела до дома. Как была в фуфайке, упала на кровать - дала волю слезам.

В тот же день в дом пришли четверо: немец и смердящие самогонным перегаром полицаи. Пока "гости" рылись в вещах, она стояла в стороне, до боли стиснув под передником сплетенные пальцы. Когда же немец ткнул палкой в потолок, приказывая предателям обыскать чердак, Тюленина мгновенно встрепенулась. Там, прикрытое листами фанеры, лежало принесенное Сергеем оружие. Сама не зная зачем, но только чтобы не стоять на месте, она мигом набросала в горящую печку дров, и в комнате стало нестерпимо жарко. И неожиданно для самой себя она запричитала, заголосила. Махнув рукой, полицаи и немец поспешили на свежий воздух, подальше от женского крика. Тогда обошлось.

Вскоре Сережа снова вернулся домой. Изможденный, с повисшей вдоль тела бездействовавшей рукой, сын был почти неузнаваем.

Пока отмачивала прилипшие к телу кровавые тряпки, Сережа, часто останавливаясь и тяжело дыша, рассказал матери о том, сколько событий свершилось за время его отсутствия. Оказалось, что, с сестрами они перешли линию фронта в Глубокийском районе Ростовской области и связались со своими частями. Его даже зачислили в одно из боевых подразделений. Сразу же попросился в разведку. При выполнении задания в городе Каменске в уличной перестрелке он был ранен в руку, попал в плен, бежал.

- А Надя наша какая молодчина! - восхищался Сергей.- Сразу записалась сестрой в медчасть и сейчас уже помогает нашим.

* * *

Зябко поежилась во сне Люба. Александра Васильевна подвинулась к ней, прикрыла своей полой подогнутые ноги девушки в маленьких бурках, поправила упавшую на глаза светлую прядь волос. "Вот какая ты, дочка,- подумала.- А то сколько слышала от Сережи про Шевцову - и в струнном оркестре вместе занимались, и за одной партой сидели, а видеть тебя не приходилось. Минула, видно, дети, ваша радость"...

Накануне вечером, когда после допроса полицай втолкнул ее в заполненную людьми камеру, мать, сильно ударившись, упала на пол. Тогда и подползла к ней эта русоволосая девушка, помогла приподняться.

- Тетя, вы - Сережина мама? - спросила шепотом.- Вас сегодня взяли?

- Да. А ты кто?

- Я Шевцова, Люба. Кто выдал его, знаете?

- Соседка. С полицаями водилась. Увидела Сергея дома и донесла.

Люба с помощью Ани оторвала полоску от своего небольшого покрывала и перевязала Александре Васильевне исполосованную шомполом спину, дала глоток воды из алюминиевого бидончика.

Вспомнив это, Тюленина прижала ладонь к лицу. Все ее существо пронизывала одна мысль: Сережа, Люба, Леня Дадышев, Степа Сафонов, Радик Юркин, Виктор Лукьянченко... Славные дорогие ребята, они поднялись против врага, посягнувшего на родную землю. И вот теперь продажные немецкие прислужники хотели, чтобы она, мать, стала предательницей своего сына, его друзей-комсомольцев, чьих-то других детей! На первом допросе заместитель начальника городской полиции Захаров чуть не надорвался - требовал от нее назвать фамилии тех, кто приходил к Сергею домой, указать, где спрятано у подпольщиков оружие, кто руководил организацией.

"Да любую боль перенесу, землю глотать буду, а про то, что мне известно,- никогда не скажу катам",- твердо решила. И имеете с этим решением само собой пришло отчетливое презрение к смертельной опасности, которая, она уже поняла, сейчас была от нее близка как никогда раньше. Ощутимой оставалась только жгучая тревога за Сережу, за арестованного мужа, да еще бередило сердце щемящее чувство жалости к этим вот двум измученным девочкам - Любе и Ане.

Сережу она увидела на четвертом допросе. На очную ставку матери и сына Захаров возлагал большие надежды. Кто-то из них должен был обязательно сломиться, рассчитывал он. Когда ее завели в жарко натопленную комнату с низким потолком, где за столом сидел набычившийся Захаров, ей показалось, что кто-то железными клещами сдавил горло - перехватило дыхание. Под серой стенкой, пошатываясь, стоял Сергей. Окровавленные тряпки еле прикрывали худенькое тело, переносица была перебита, силы, казалось, вот-вот покинут его. Но, увидев мать, он будто ожил. Его глаза, встретившись с глазами матери, стали что-то молча говорить, просить, требовать. Она поняла, чего хотел от нее Сережа, ответила ему взглядом.

- Ну, говори, старая,- упираясь большими красными руками о край стола, поднялся Захаров.- Кто приходил к твоему сыну?

- Ничего не знаю я, никого не видела.

Тогда палач подбежал к Сергею, раскаленным на печке шомполом ткнул в раненую руку. Чтобы не закричать, мать вся сжалась, стиснула зубы.

- Ну, сейчас заговорите! - Захаров кивнул двум полицаям.

Те потащили юношу к двери, стали закладывать в щель его пальцы.

- Закрой уши, мама, терпи,- попросил Сережа.- Наши придут, отомстят гадам за все. Вон уже близко грохочет, слышите?..

Потом он страшно закричал и подломился в коленях.

- Сереженька, сынок мой,- прошептала она и потеряла сознание.

Прошло несколько томительных страшных часов. Рано утром 31 января, чуть забрезжил за окном синеватый рассвет, в коридоре забегали полицаи, застучали тяжелые двери, послышались брань, крики. Вскоре загремел засов в камере, где сидела Тюленина. В проеме двери выросла дебелая фигура полицая.

- Сопова, на выход!

Запихивая под платок выбившиеся косы, Аня вопросительно посмотрела на Александру Васильевну, потом на Шевцову:

- Что мне взять с собой, Любочка? Может, бидончик?

Люба первой из арестованных поняла, что сейчас должно произойти.

- Какой там бидончик! - чужим голосом отозвалась Шевцова и разрыдалась.- Тебя на расстрел ведут, подруженька...

Обнимая одной рукой припавшую к ней плачущую Любу, не торопясь, Аня повернулась к Александре Васильевне. Спокойно посмотрела в ее лицо большими ясными глазами.

- Тетя Шура, если останетесь живы, скажите моей маме пусть не плачет. Я перед Родиной чиста, прожила свою жизнь честно.- Она помолчала.- Жаль вот только, что умираю, - пухлые, красиво очерченные губы Ани тронула едва заметная грустная улыбка,- а любви у меня еще и не было...

Когда полицай широко распахнул двери камеры, пропуская Аню, Александра Васильевна увидела в коридоре нескольких парней со скрученными за спиной руками. И среди них - Сережу. Выглядывая из-за чьих-то плеч, он отыскивал среди арестованных мать. На секунду они встретились глазами.

- Прощай, мамочка, спасибо! - подталкиваемый прикладом полицая, успел крикнуть он и уже не видел, как мать, жадно хватая ртом ледяной воздух, медленно опускается на Любины руки, на цементный пол, проваливается в безмолвную отрешенность. Потом, через какое-то время Люба расскажет ей, как сквозь решетку видела: в санках, окруженных полицейскими, Сережа до последней минуты смотрел на окна камер, очевидно, надеясь в одном из них еще хотя бы раз увидеть родное материнское лицо...

* * *

Когда-то по большим праздникам в просторном новом доме по улице Ломоносова, 8, собирались все Тюленины. Со своими внуками приходили старшие дочери Александры Васильевны - Авдотья, Наталья и Марфа. С неизменным волнением переступал порог отчего дома Василий. После выхода в отставку подполковник В. Г. Тюленин поселился в родных местах. Часто навещали мать Мария, Феона, Надежда и Дарья.

Будто птицы, возвращались в родное гнездовье.

О чем бы ни шел разговор, само собой получалось, что сводился он к тем, кто ушел из этой большой дружной семьи навсегда. Вздохнет, бывало, тяжело Александра Васильевна, и все разом примолкнут, понимая, "что лежит у нее на сердце.

- Сереженька мне снился вчерась. Близко, близко так подошел к оконцу и просит: впусти меня, мама...

А потом начинает рассказывать о письмах, пришедших из разных городов страны, в которых дети и взрослые просили написать о Сереже, сокрушалась, что сама не может ответить каждому адресату, как ей того бы хотелось. За девяносто уже было Александре Васильевне...

Впрочем, ни одно из писем, что приходили на улицу Ломоносова, не оставалось без ответа. На них по просьбе матери отвечали и члены семьи Тюлениных, и работники музея "Молодая гвардия". Словно искорки от большого огня, разлетались они по всей стране. От них зажигала сердца молодая поросль, принимающая эстафету старших. И, поправ смерть, живет Сережа Тюленин в благодарной памяти наших современников, шагает со всеми в общем строю. Вместе с шахтерами, как и другие молодогвардейцы, добывает уголь, в студенческих отрядах строит дома, с заводскими рабочими парнями перевыполняет производственные задания.

Известно ли это было Александре Васильевне? Да. Только есть раны, которые ничем не залечишь. Матери, потерявшие детей в военном лихолетье, знают это.

Каждый раз вечером, проводив, бывало, своих дорогих гостей, Александра Васильевна долго стояла у ворот, потом не спеша возвращалась в опустевший, притихший дом. На улице, где она жила, много новых людей. И всех знала она, все знали ее. Как и в те далекие годы, когда Сережа был еще маленьким, во дворе у нее часто можно было увидеть детвору. То попросят молодые матери: "Бабушка Шура, присмотрите, пожалуйста, за моим, я сейчас вернусь". Александра Васильевна всегда рада тому. То придут пионеры помочь ответить на письма, которые мать Сережи Тюленина получала со всех концов страны. Она усаживала их вокруг стола и тихо, немного нараспев начинала говорить:

- Напишите, мои деточки, пионерам-сибирякам, что у нас сейчас весна. Все цветет и радует глаз. А как школу закончат, пусть приезжают к нам, в Краснодон. Да матерям их от меня по привету передайте с пожеланием здоровья, счастья.