16

Шолом Каплан. "Я посмотрел фильм про концлагерь, и у меня пропал сон..."

Шолом Каплан

Шолом Мордухович Каплан родился в 1928 г. в селе Узда (Белоруссия). Два с половиной года был узником Минского гетто. После побега сражался в партизанском отряде. С 1944 г. жил в Барановичах, потом в Ленинграде. Сейчас работает плотником в Большой хоральной синагоге Санкт-Петербурга.

 

Я посмотрел фильм про концлагерь, и у меня пропал сон...

Только началась война, местные власти приказали всем оставаться на местах и продолжать работать. Нас уверяли, что немцев задержат на границе, и ничего страшного не произойдет. А дней через десять утром мы обнаружили, что все эти местные власти убежали. Началась паника. Люди стали срываться с насиженных мест. Были случаи разбоя.

Наша семья тоже решила уехать. За день до прихода немцев родители взяли нас троих: меня, старших брата и сестру — собрали все самое необходимое и пошли в сторону станции Пуховичи. Дошли до города Шацка, остались переночевать, а на рассвете там появился немецкий десант. Пришлось вернуться домой.

С первых же дней все еврейское население местечка (а из 5 тысяч жителей половина была евреев) согнали в одно место и обнесли его колючей проволокой. Всем было приказано нашить желтую звезду. Выход за границу гетто карался расстрелом. Охраняла границы гетто полиция. Ее набрали в основном из местных жителей. К нам переехали бабушка с дедушкой, и стало нас семеро.

Однажды мы проснулись от криков и увидели, что гетто окружено плотным кольцом немецких солдат. Людей выводили из домов, не давая им как следует собраться, и грузили в открытые машины. Нас отвели в сторону. Отец был очень хорошим сапожником, и наша семья попала в число тех двенадцати семей, которые немцы решили сохранить для работы. В доме остались жившие с нами в то время бабушка и дедушка. Воспользовавшись суматохой, они успели спрятать в нашем погребе 18 человек. Это не помогло. Потом их нашли, погрузили в машины и вместе с остальными вывезли за город. Там уже была выкопана огромная яма. Всем, кого привезли, приказали раздеться и встать лицом к яме. Стрельба была слышна весь день и всю ночь.

Некоторым все же удалось спастись: кто отсиделся в подвале, кого вовремя спрятали. Эти люди старались быстрее уйти к партизанам или куда подальше.

Нас же поселили в нескольких домах. Гетто уже не было. Зато была установлена «круговая порука»: если бы ушел хоть один из нас — расстреляли бы всех.

В конце февраля 1942 года нас разбудили ночью и, ничего не объясняя, погрузили в открытые машины. Через несколько часов мы были в Минске. Нас поместили в здании биржи труда, на втором этаже. Там было очень много народа, люди жили как на вокзале. Отца и брата сразу же определили на работу.

Все население биржи жило слухами: через несколько дней после нашего прибытия ждали общего погрома, потом говорили, что будет облава на мужчин, но тех, кто находится в здании биржи, не тронут. Первого марта отец, как обычно, ушел на работу, а брат спрятался неподалеку, в руинах разбомбленного районного гетто. Полицейские сказали: облавы не будет. Мама пошла за братом, а мы с сестрой остались. Только мама ушла, площадь окружили немецкие солдаты с автоматами и нагайками. Они стали сгонять жителей близлежащих домов на площадь. Некоторые даже не успевали обуться и стояли на снегу босиком. Потом солдаты ворвались в здание биржи и стали выгонять всех оттуда. За малейшее сопротивление расстреливали. Нас с сестрой погнали вниз, но мы забежали в одну из комнат на первом этаже и спрятались за письменным столом. Мы понимали, что нас все равно найдут, и решили было перепрятаться в более надежное место, но в коридоре нас сразу же поймали. Мы пошли в общей колонне на площадь.

Там царила паника, плакали женщины и дети, слышны были выстрелы и крики, одних расстреливали на месте, других грузили в машины. Я выбрал момент, вырвался из рук солдата и побежал обратно к зданию биржи. Я слышал, как в меня стреляли, но бежал, бежал, кинулся в подвал и там спрятался среди каких-то больших тюков.

Я просидел в подвале до вечера, пока все не стихло. Вечером возвратился с работы отец, мама привела брата. Мы надеялись, что сестра осталась в живых, но позже узнали, что всех вывезенных в этот день расстреляли.

После этого погрома нас переселили в дом на Танковой улице. Теперь на работу мы ходили втроем. Мама оставалась дома. Хлебный паек выдавали только работающим. Все мы голодали. Я выносил с завода заготовки сапог и обменивал их на еду. О том, что я это делал, никто из родных не знал — малейшая неосторожность стоила бы всем нам жизни, и мне запретили бы это делать.

В гетто постоянно прибывали новые партии евреев и не только из Белоруссии и близлежащих областей, но даже из Германии.

Немецких евреев держали отдельно, да они и сами не пытались сблизиться с местными: они еще обманывали сами себя, думали, что для немцев они «свои» и с ними не обойдутся так же, как с нами.

Все время, что мы жили в гетто, нас не оставляла угроза смерти. Каждую ночь шли облавы, погромы. Людей убивали за малейшее неповиновение. За каждого убитого немца расстреливали заложников: десять русских и в три раза больше евреев. Но все же в нас теплилась надежда на спасение. Мой брат нашел связь с партизанами и ушел в отряд. Я в то время болел тифом и не смог уйти с ним. В гетто доходили слухи о наступлении Красной Армии, время от времени советские самолеты бомбили какие-то военные объекты неподалеку, и это нам придавало силы, мы стремились выжить во что бы то ни стало.

Однажды я встретил свою двоюродную сестру Симу. Она не была похожа на еврейку, жила вне гетто и приходила туда, чтобы вывести очередную партию людей. На этот раз она согласилась с группой женщин вывести и меня. Решили выйти из гетто днем вместе с рабочей командой.

Я шел впереди. Мы были уже довольно далеко от ворот, когда встретили несколько полицейских. Сворачивать было поздно, и я пошел прямо им навстречу. Они не обратили на меня внимания и прошли мимо. Когда я обернулся, сзади никого не было. Куда теперь идти? Без Симы меня бы все равно поймали. Пришлось возвратиться в гетто.

Однажды отец не вышел на работу — решил немного поработать дома, а я остался ему помогать. Через несколько часов за нами пришли солдаты. Нас посадили в бункер. Тех, кто в него попадал, живыми больше не видели. Вечером я попросился в туалет, и меня туда отвели. Одна из досок шаталась, я ее выбил и убежал. Дворами в темноте я все-таки пробрался домой. Там мама меня спрятала в «малине» (они были в каждом доме).

Немцы, видно, забыли обо мне, а я все искал знакомых, чтобы выбраться из гетто. Однажды я встретился с Мишей Трейсером, который уже не раз выводил людей. У меня были немецкий обрез, заготовки для сапог, кое-какие медикаменты, и он согласился взять меня с собой.

Мама не смогла идти с нами, к этому времени она была уже совсем больна и сильно кашляла. Она благословила меня напоследок.

Наша группа состояла в основном из молодых ребят. Мы собрались ночью недалеко от кладбища и стали ждать удобного момента. Рисковать мы не могли — что ни день беглецы, уходившие без проводников, попадали в руки полиции, и их расстреливали на месте.

Наконец мы двинулись в путь. Шли ночью по компасу и заблудились. Тогда решили часть пути пройти днем. Разделились на три группы. Я шел в последней. Около деревни Медведичи одна из групп нарвалась на засаду. Одному из них удалось спастись и он предупредил нас. Ночью мы обошли эту деревню стороной. Провизия у нас закончилась, дороги в Старое село, где начинался партизанский край, мы не знали. Как самого молодого, меня отправили в близлежащую деревню на разведку. Я взял с собой сапоги на обмен. Зашел в самый крайний дом. Там меня накормили, дали еду в дорогу и сказали, что это уже партизанская зона. Как мы были рады! Мы впервые почувствовали, что спасение близко.

В партизанском отряде, куда нас взяли, было пятьсот человек. Зимой жили в землянках, летом в палатках. Отряд был на полном самообеспечении: мельница, пекарня, сапожная и оружейная мастерские. Скоро я встретился здесь со своим братом, он был в группе подрывников. Они совершали диверсии в городе, пускали под откос поезда. Я по малолетству работал в хозяйственном лагере, но и меня чем дальше, тем чаще стали брать в дозоры. Когда на хозяйственный лагерь напал отряд карателей, я вместе со всеми защищал его с оружием в руках. Многие из нас тогда погибли, но и мы пленных не брали. В отряде было много узников гетто, жителей сожженных и расстрелянных белорусских деревень, и у каждого была личная причина ненавидеть немцев.

В конце 1944 года мы соединились с передовыми частями Красной Армии. Не однажды прочесывали леса, где прятались немцы и полицаи. Когда все было кончено, я вернулся в Узду, но там ничего не осталось...

Когда недавно я посмотрел фильм про концентрационный лагерь, то потерял сон. Пришлось долго лечиться, чтобы опять прийти в норму. То, что пережили мы, не должно повториться. Наши дети не должны терять сон. [10; 185-189]