16

Израиль Гуревич. "За личную храбрость"

Израиль Гуревич

Израиль Яковлевич Гуревич родился 2 мая 1918 года.
Пулеметчик во 2-й Ударной армии. Получил лицевое ранение у Мясного бора. После госпиталя — командир батареи 106-миллиметровых минометов.
Участник прорыва и снятия блокады (Карельский фронт) и взятия Выборга.
В составе 1-го Украинского фронта воевал в Польше, Германии и Чехословакии. Трижды был тяжело ранен.
Награжден орденами Александра Невского, Отечественной войны I и II степени, боевого Красного Знамени.

 

За личную храбрость

В июле 1941 года с третьего курса ЛИТМО ушел я добровольцем на фронт. В январе сорок второго во время Любаньской операции я был пулеметчиком станкового пулемета «Максим». В бою у Мясного Бора получил лицевое ранение: пуля раздробила нижнюю челюсть, выбила все передние зубы, разорвала верхнюю губу и нос. Очнулся я в селе Крестцы. Ребята вынесли из окружения. В полевом госпитале посмотрели: рана тяжелая — и отправили меня в тыл. Поезд шел медленно, люди смотрят — я тощею, кушать-то не могу... В Ярославле стояли полдня, впереди на путях какой-то эшелон, оказалось — госпиталь. Ребята подхватили меня — и туда. Немного не добежали, состав пошел. Потом мы узнали, что на этот поезд был налет семнадцати немецких самолетов, весь эшелон — в щепки, никто не уцелел. Попал я в Иванове, в госпиталь челюстной хирургии. Там был смешной эпизод. Положили меня на койку, а лежать не могу, что-то спину колет. Сестра думает, капризничаю. Пожаловалась при обходе хирургу, а тот сунул руку мне под спину, пощупал, пощупал и говорит: «На стол его, вся спина в осколках, буду вынимать».

После госпиталя направили меня в Великий Устюг, в пехотное училище, откуда в звании лейтенанта я снова попал на Волховский фронт, как раз к началу операции по прорыву блокады. 11 января 1943 года из Путилова я был направлен в 314-ю стрелковую дивизию, в 1176-й полк. Целый день лазил в лесу по нашим позициям, искал этот полк. Не могу найти! Проголодался, устал и думаю: «Начинается наступление, а я не в своей части... ведь расстреляют, как дезертира». И вдруг, чувствую — на плечо легла чья-то рука: «Лейтенант, что ищешь?» — « 1176-й полк». И, бывает же такое, он вдруг говорит: «Я командир этого полка. У меня не осталось ни одного командира роты, так что давай бегом вон туда в лесок, принимай третью роту!». А через несколько дней началось наступление, чтобы прорвать блокаду. Роты своей совсем не знаю, вижу только — почти все восточные люди, мусульмане, и язык плохо понимают. На пути нашего движения впереди — немецкий дзот, лупит из пулемета. Приказываю скрытно подобраться к нему, а там гранатами и — по обстоятельствам. А когда подобрались, смотрю, мать честная, нас только двое: я и один русский парень.

Снег глубокий, решили заползти в тыл дзота, — он справа, а я слева. Подполз и вспомнил: в автомате вроде патронов мало, надо перезарядить. Снял диск, и в этот момент из дзота выходит здоровенный рыжий немец, а я — в десяти метрах с пустым автоматом. Он дал по мне очередь и пробил правую руку ниже локтя. Вторую очередь дать не успел — выскочил мой солдат и прострочил немца слева направо, пополам. Тут же распахнул дверь в дзот, бросил туда две гранаты и дал несколько очередей. Подошел ко мне, видит — кровь хлещет на снег. Завел он меня в дзот, каким-то немецким полотенцем прямо поверх шинели перевязал. «Ждите меня здесь. Я сейчас», — и ушел. Я прождал его до темноты, но солдат так и не вернулся — то ли потерял меня в сумерках, то ли погиб... Я даже имени его не знаю...

После госпиталя в Боровичах я опять вернулся в свою 314-ю дивизию, только в другой полк — 1178-й. Теперь меня назначили командиром батареи 120-миллиметровых минометов. Стояли в обороне. Среди минометчиков оказались хорошие столяры. И придумал я поставить минометы на сани. Миномет тяжелый, а по снегу и не протащишь. Ребята изготовили прочные и легкие санки. Приехал генерал Алиев, обходит роты. Видит, у меня все шесть минометов — на санях. Алиев постоял, посмотрел, идея ему понравилась. «Выдать всем по 100 грамм!» — и пошел дальше. Обошел другие роты, вернулся: «Отставить по 100 грамм! Всей батарее — по 200!».

После полного снятия блокады я участвовал во взятии Кингисеппа, и дивизия наша стала Кингисеппской; участвовал в неудачном штурме Нарвы, потом — в наступлении на Карельском фронте. 20 июня 1944 года взяли мы Выборг (и наш 1178-й полк получил название Выборгского). Вскоре Финляндия вышла из войны, а нашу дивизию перебросили на 1-й Украинский фронт. Начались тяжелые бои на Сандомирском плацдарме. Потом наступление в Польше и Германии.

В районе немецкого города Глейвиц моей батарее поставили задачу: основательно «обработать» передний край противника — у них там были мощные укрепления и огневые точки: пехота наша несла потери. Главное было — найти хороший наблюдательный пункт, НП. Долбать вслепую — толку мало. Разведал я местность и пришел к выводу, что наилучшим НП мог стать разбитый дом на нейтральной полосе. Правда, добраться до него можно было только под плотным огнем немцев. И все же под прикрытием огня нашей батареи добрались мы со связистом до этого дома и на стене оборудовали НП. По нашей корректировке батарея била точно, и наступление пошло. Вот за это мне дали орден Александра Невского; в приказе написано: «За проявленную личную офицерскую храбрость». У меня есть еще ордена, но этот — особый. Потом я оказался в Чехословакии, и там 8 мая (!) 1945 года меня в третий раз ранило — и опять пулевое в правую руку. Еду в санитарном поезде в госпиталь во Львов, подъезжаем к какой-то станции, а там стрельба. Машинист дал задний ход, приближаемся к другой станции, там тоже стрельба, но видим — наши, и слышим: «Победа!». А вот отпраздновать тогда победу не удалось, я лежал среди тяжелораненых с большой потерей крови. На том и кончилась для меня война.

В институте была у меня любимая девушка Женя Трусова, всю войну она ждала меня. Демобилизовался я в декабре 45-го, мы поженились. Окончил ЛИТМО, получил направление на Ленинградский завод «Красногвардеец», на котором проработал 35 лет, сначала мастером, потом начальником цеха, а последние 15 лет — главным конструктором завода. Имею шесть медалей ВДНХ и 29 свидетельств на изобретения.

Каких-либо межнациональных конфликтов я на фронте не замечал, хотя со мной лично был один случай. Пожалуй, расскажу.

Летом сорок третьего было долгое затишье, в блиндаже мы что-то отмечали, выпили прилично. И вдруг слышу: командир батареи 76-миллиметровок Челюшин несет какую-то антисемитскую погань, не про меня, а вообще про евреев. Я не сдержался, схватил наган и рукояткой шваркнул его по башке. Он свалился, потом подымается, по лицу — кровь. А командир нашего полка Сергеев, он тут же был, все слышал и видел, подошел и кулаком еще ему добавил.

Прошло несколько дней, приходит ко мне в землянку этот Челюшин и говорит: «Израиль, хочу мириться!». «Давай, — говорю, — но ведь я не один там был».

«Да он со мной разговаривать не станет!» — «Станет!». Беру телефон и соединяю его с Сергеевым, а по другой трубке слышу — Сергеев спрашивает: «А у тебя есть чем мириться-то?». Челюшин растерялся, я ему киваю — скажи, мол, есть! У меня-то было. Вскоре пришел комполка, ну мы сели, разлили и конфликт был улажен.

У этой истории есть небольшое продолжение. Когда мы воевали уже в Польше, Челюшин завел себе бабу-польку и возил ее с собой; вскоре, однако, оказалось, что это не полька, а немка, да еще шпионка! Командир полка Сергеев вызвал Челюшина, обложил как следует матом, а потом сказал: «Сдал бы я тебя сегодня СМЕРШу, если б ты тогда перед Гуревичем не извинился!..».

Вот такая история была. А вообще-то, мы тогда были одним народом, советским, и война у нас была одна на всех. Может, поэтому и победили. [11; 279-282]