16

Вениамин Драбкин. "Мы вели машины"

Вениамин Драбкин

Вениамин Максимович Драбкин родился в 1917 году в Ленинграде. По профессии — шофер. В Красной Армии с 1939 года, на фронте — с начала войны (в Севастополе). Дважды ранен, награжден орденом Отечественной войны, орденом Красной Звезды и медалями. После войны участвовал в разминировании Новгородской области. Нею семью потерял в блокадном Ленинграде.

 

Мы вели машины

О военных шоферах на фронте ходили легенды. И не случайно. Каждая военная операция, наступление, прорыв требовали огромной переброски войск, техники, боеприпасов — по разбитым, немыслимым дорогам, через поля, овраги, топи, снежные заносы.

Моя военная судьба начиналась с авиации. В 1939 году меня, слесаря-инструментальщика, а потом наладчика автоматов завода «Союз», призвали в армию, направили в Качинскую школу под Севастополем, где готовили летный состав и младших авиационных специалистов. Там же, при школе, я был после выпуска оставлен авиамехаником. Войну ждали, ее приближение чувствовалось с каждым днем. Эскадрильи заблаговременно рассредоточили. 22 июня 1941 года фашистская авиация нанесла удары по Севастополю, Каче и другим важным военным объектам. Несколько наших звеньев приняли бой. По силы оказались неравными, большая часть наших самолетов была уничтожена. Школу эвакуировали в Красный Кут, за Волгу.

От сталинградских рубежей началась моя шоферская фронтовая биография. Осенью в Татищевских лесах формировался 4-й механизированный корпус, который должен был участвовать в окружении армии Паулюса. Подготовка и формирование корпуса велись в строжайшей тайне. Нам, водителям транспортных машин, приходилось осуществлять подвоз и перевозки только по ночам, с особой осторожностью, не обнаруживая себя светом. Днем все замирало.

19 ноября сразу в нескольких местах началась переправа по понтонам через Волгу. С первых часов начались упорные бои. Преодолев сопротивление противника, корпус огневой лавой покатился по калмыцкой степи. Впереди танки, за ними — пехота на машинах. Мне в первые дни прорыва пришлось подвозить снаряды и горючее к танкам, непосредственно в боевые порядки. Когда начинался бой, мы должны были уводить машины в укрытия, что было очень затруднительно в открытой заснеженной степи. Нас бомбила авиация противника, била артиллерия, но транспорт надо было сохранить любой ценой. Ведь мы были в механизированном корпусе, рассчитанном на быстрое продвижение и маневрирование, на внезапный удар, и реализация этих качеств зависела и от нас, водителей.

Донимали морозы. В первые дни рейда мы двигались по тылам румынских и итальянских частей; особого сопротивления не чувствовалось. Потом начались бои с отборными немецкими частями — кровопролитные, ожесточенные. Расход боеприпасов был огромный, мы едва поспевали снабжать наши передовые части. Наконец сталинградская группировка немцев была окружена. Но испытания наши на этом не закончились — ударная армия Манштейна пыталась прорвать кольцо окружения и прийти на помощь армии Паулюса. Измотанный боями корпус восемь дней и ночей отражал бешеный натиск немцев. Резервов не было. В окопах место погибших пехотинцев занимали мы, шоферы, связисты, ремонтники, — все, кроме медиков. Им хватало работы.

С окончанием Сталинградской битвы корпус был преобразован в 3-й Гвардейский, нам было присвоено наименование Сталинградского. В его составе я воевал до конца войны, до второго ранения в 1945 году под Ригой. После Сталинграда я участвовал в действиях корпуса под Матвеевым курганом, Батайском, на Курской дуге. В 1943 году немецкая авиация еще часто появлялась в воздухе. Немецкие летчики гонялись за каждой машиной, охотились за грузовиками, летали на бреющем и обстреливали транспортные колонны. От шоферов требовалось немало хладнокровия, мастерства, чтобы сберечь машины и груз, который ждали боевые части. Первое ранение я получил в боях на Украине, но после госпиталя возвратился в свою часть. Потом была переправа через Днепр, переформирование под Тулой, освобождение Минска, Молодечно, Прибалтики.

После войны я не порывал связи с однополчанами, бывал на торжествах в Волгограде, Белоруссии, где чтят и помнят подвиг воинов. В день моего восьмидесятилетия поздравить меня и мою жену, Полину Яковлевну, тоже участницу войны, приехали мои фронтовые товарищи и гости из Белоруссии.

У меня на столе, в черной рамке, довоенная фотография моей семьи: двое моих детей, отец и мать, сестра — все они умерли в блокадном Ленинграде. Брат погиб в партизанском отряде.

Тяжела память о прошлом, память о войне. [11; 172-174]