Комиссаров И. "Мы боролись вместе"

Четыре раза бежал я из плена и в последний чуть не перешел линию фронта, но был задержан. В июле 1942 года гестапо арестовало меня за саботаж на трубном заводе и протест против истязаний в рабочей команде. Допрашивали в тюрьме, пытали...

И вот передо мной ворота Дахау. Нас прогнали сквозь строй эсэсовцев с палками и втолкнули в «баню».

- Имя, фамилия?

- Иван Комиссаров.

- А, рус комиссар... Комиссар! - заорал гитлеровец и записал: «Русский комиссар Иван».

Исхлестанные ледяным душем, втиснутые в полосатые робы каторжников, мы очутились в карантинном блоке. И тут вновь прибывших не оставили в покое. Обер-полицай, выкрикивая ругательства, лупил всех подряд куском резинового шланга.

У двери барака стоял невысокий сутулый узник и, наклонив голову, смотрел на русских прищуренными, словно от боли, голубыми глазами. На рукаве у него повязка: «блок-эльтестер» («старшой барака»). На груди красный треугольник с поразившим меня маленьким номером - 309. У меня был 33927.

Когда натешившись, полицай ушел, старшой принес миску вареной картошки и, сказав по-немецки: «Кушайте, пожалуйста», протянул мне. Я поделился с товарищами.

Это был коммунист Вилли Мурвайс, сидевший в концлагере уже девять лет.

В Дахау я не задержался. Пошел в каменоломни, мечтая бежать. Уйти с каменоломен Лотарингии не удалось - был избит и получил флюхт-пункт - красный кружок на спину. Хорошая мишень для эсэсовцев!

Спустя три месяца из тысячи русских, поляков, чехов в живых осталось одиннадцать. От истощения мы не могли двигаться. Но в лагере оставаться запрещалось, и товарищи тащили нас на себе в каменоломню. До конца работы мы валялись на снегу.

Смерть не брала нас. И вот опять Дахау. Лежу в ревире.

- Кого вы знаете в лагере? - спрашивает врач- австриец, боец испанской интербригады Вастел.

- Вилли Мурвайса,- шепчу.

Вечером врач принес бульон, расспрашивал о моей жизни на родине, коротко сообщил о себе.

- Мы должны помогать друг другу,- сказал Вастел.- Только тогда доживем до победы над фашизмом.

Он познакомил меня со своими товарищами-австрийцами, с главным врачом чехом Ладиславом Копржива и врачом Гансом Берманом, берлинцем, работавшим некогда с Эрнстом Тельманом.

Вечерами в их комнатах бывало людно. Австрийские и немецкие подпольщики беседовали о событиях на фронте, очередных задачах Сопротивления в концлагере и помощи русским узникам. Здесь я часто видел Вилли Мурвайса и Ладислава Копрживу.

Однажды во время обхода врача-эсэсовца меня подняли с кровати и, привязав к телу сетку с комарами, заразили тропической малярией. Температура подскочила до сорока. «Подопытные кролики», лежавшие рядом, умирали. Спасения нет, думал я.

Ганс Берман не оставил меня. Достал акрихин, сбил температуру и, пока я не выздоровел, ухаживал за мной.

После ревира мне снова угрожала каменоломня. Доктор Вастел и доктор Копржива сказали два слова своим единомышленникам в лагерной канцелярии. Я был воентехником-артиллеристом, и меня определили в ваффенверкштет - оружейную мастерскую.

Утром я встал в строй оружейников. Ко мне подошли Семен Маляров (настоящая его фамилия Миллер) и Артем Марценюк, инициаторы создания советской антифашистской организации в Дахау, которым рассказал обо мне Вастел, и просили зайти к ним после работы.

По их поручению я стал распространять сводки Совинформбюро, подбирать надежных людей и создавать боевые группы для вооруженного восстания.

В ваффенверкштете со мной подружился видный чешский коммунист Ольдржих Кайзр, человек ясного ума и недюжинной воли, знающий в совершенстве несколько языков. Ольдржих познакомил меня с пятидесятилетним чешским коммунистом Августином Климентом, который работал в лагерной канцелярии. Придерживаясь строгой конспирации, он встречался со мной редко. Я сблизился также с активным подпольщиком поляком Юзеком Валанкевичем и австрийскими борцами против фашизма в Испании. Это были Пепи Трукер, атлет, весельчак, исполнявший под хохот окружающих сатирическую песенку про Муссолини и Гитлера; Леопольд Швайгер, стремительный, энергичный, не поддающийся мучившему его туберкулезу, вожак молодежи; храбрый Эрнст Фишер и другие.

Я собирал отремонтированное и смазывал пристрелянное оружие. В затворы и магазины вставлял негодные детали. Охранник Карл Шнайдер, по кличке Бауэр, на многое закрывал глаза.

Началось с того, что мы мастерили ножи, зажигалки, мундштуки, а он стоял у входа в мастерскую и при появлении начальства - оберштурмфюрера и унтершарфюрера - подавал, соответственно рангу, сигналы «ахтцейн» или «зибцейн». Тогда мы убирали «контрабанду» и делали вид, что стараемся изо всех сил. Поделки эсман менял в городе на хлеб, перепадавший и нам. Как-то Пепи Трукер прощупал Шнайдера. Выяснилось, что ему осточертел фашизм и он служит в эсэсовской охране, чтобы не попасть на фронт. Мы перестали его остерегаться.

Злоупотребляя лояльностью Шнайдера, я уносил из шкафа патроны, которые предназначались для пристрелки оружия, и прятал в укромных местах. Замечая это, он помалкивал.

Выдолбив гнезда в подошвах деревянных башмаков, мы проносили в Дахау по частям пистолеты. Эсэсовцы, обыскивавшие нас у ворот, ничего не замечали. Среди неисправного оружия в мастерской «невзначай» были поставлены автоматы и винтовки, готовые в любой момент к бою.

В конце 1944 - начале 1945 года гитлеровцы стали приспосабливать советские пулеметы-пистолеты к своим патронам. Мы чистили, смазывали и упаковывали ППШ, заменяя возвратно-боевые пружины обработанными в термитном цехе с таким расчетом, чтобы после нескольких выстрелов они приходили в негодность и автоматы давали осечку.

Прибывшая с фронта комиссия, о которой заранее предупредил Шнайдер, не застала нас врасплох. Но какой-то предатель заметил манипуляции с пружинами, и за мной стал пристально следить «зеленый» - уголовник. Пепи Трукер, Ольдржих Кайзр и Вилли Мурвайс, также работавший в мастерской, тотчас приняли меры. Доктор Ладислав Копржива сделал мне укол, и температура поднялась. Под испытующим взором эсэсовца лагерный врач невозмутимо поставил диагноз - тиф и положил меня в ревир.

Весной эсэсовцы в марлевых повязках ворвались в тифозный барак, но друзья успели заранее перевесить мою историю болезни на койку умершего в тот день чеха Цачека, а его историю болезни - на мою койку, и бандиты поволокли в крематорий мертвого «комиссара».

Перед освобождением, когда союзники завязали бой с эсэсовцами, я лежал в ревире. Почти на всех вышках стражники сдались. Но на двух не прекращали огонь, а потом повернули пулеметы па лагерь. Одна вышка была против тифозного барака. Я и капитан Горбунов притаились на чердаке. Пригодились пистолеты! Два эсэсовца на вышке были нами убиты. Пулемет замолчал. Другая вышка выкинула белый флаг...

Вернувшись домой, я писал товарищам в Прагу, и они отвечали. О судьбе Вилли Мурвайса, Ганса Бермана и других немецких товарищей - подлинных героев Сопротивления - мне ничего не известно. Мобилизованные в армию, они покинули Дахау с твердым намерением перейти к нашим.

Иван Комиссаров, г. Краматорск.

Источник: «Сильнее смерти. Воспоминания, письма, документы». Москва, Госполитиздат, 1963 год. С. 57-62.

Письмо Ольдржиха Кайзра Ивану Комиссарову Вы можете прочитать здесь.