Хальзов А. "Рядом с крематорием"

...В Дахау я увидел земляка - Сашу Софронова. В детстве мы жили с ним в Куйбышеве, в одном доме, вместе призывались и служили в армии, а потом расстались: меня взяли в военное училище.

Ну и обрадовались мы! Бывают же такие встречи...

Саша работал в лагерной пекарне и хорошо знал австрийского коммуниста Иозефа Лаушера. Я намекнул Иозефу, что хотел бы попасть в команду, где смогу принести пользу соотечественникам. Он положил мне руку на плечо и, улыбнувшись, сказал:

- Я подумал уже об этом. Товарищ ты, кажется, неплохой и, надеюсь, оправдаешь наше доверие.

Тогда я не сообразил, что он имеет в виду, но спрашивать не стал.

Вечером Иозеф представил меня молодому поляку Стефану - капо команды «Штандартен кюхе». Эта кухня кормила, как я позднее подсчитал, восемьсот эсэсовских офицеров и двести солдат. Находилась она вне лагеря, рядом с крематорием, за оградой, через которую был пропущен электрический ток. Там работали кроме капо Стефана пять поляков, три чеха, бельгиец, австриец и два югослава. Я был единственный русский.

Исполнительностью и усердием я быстро приобрел уважение товарищей, доверие немецкой прислуги и даже благосклонность кюхе-шефа, эсэсовского бандита, который жаловал меня в конце недели пятью марками.

Эту «премию» и свой лагерный паек я отдавал обессиленным каторжной работой или вновь прибывавшим в лагерь советским товарищам.

Регулярно навещал смертников БСВ на 27-м блоке. Приносил им продукты, подбадривал, хотя, ожидая казни, они держались крепко. Особенно близкими стали мне майор Полозов, майор Громов, полковник Баранов и дорогой Алеша Кириленков, не унывающий музыкант.

В день расстрела я «заболел» - не пошел на кухню и проводил бесстрашных борцов в последний путь. Полозов просил меня, если вернусь домой, сообщить его семье, что он честно погиб за Родину. Друг! Я выполнил твое скромное желание...

Помню, как в Дахау привезли наших генералов. Сергей Пельман, сосед по нарам, прикомандировал меня к ним с заданием обеспечить питанием.

Команду «Штандартен кюхе» редко обыскивали на браме. Туда и сюда нас водил кладовщик-эсэсовец, к которому солдаты относились с почтением. В тот вечер, когда я привязал к ноге мешочек с сахарным песком, мы без помех миновали ворота, но вдруг были остановлены эсманами, надзиравшими за лагерем.

- Аусциен! (Раздеться!)

Признаться, я почувствовал себя неважно. Мешочек с сахаром жег кожу. Разулся, снял куртку, снял штаны. Мешочек с сахаром был под трусами.

Обнаружив на мне трусы, украденные с эсэсовского склада и подаренные мне земляком Сашей, гитлеровцы сочли свою миссию оконченной, записали мой номер и приказали команде разойтись. С легким сердцем отнес я сахар прихворнувшим генералам Вишневскому и Тонконогову.

Постепенно доставка провианта узникам приняла, скажу не без гордости, солидные размеры. Вечером я закладывал в баки сыр, маргарин, хлеб, картофель, ставил туда закрытые ведра с молочным супом и густо посыпал сверху картофельными очистками. Утром возле кухни останавливалась повозка, которую тянули люди. Они возили картофельные очистки в эсэсовский крольчатник в дальнем конце лагеря.

К повозке я не подходил. При содействии югослава Топи и австрийца Бернарда «повозочные» сгружали на землю пустые баки, забирали полные и ловко освобождали их па пути в крольчатник от продуктов, находившихся под очистками.
В тех же баках я переправил в лагерь оружие, которое зарыли под третьим блоком ревира.

Откуда оно взялось? Я и югослав Тони с удивлением узнали, что кроме продовольственного склада кухне принадлежит оружейный.

Как-то привезли солидол, и кладовщик позвал нас перекатить деревянные бочки в склад. Мы поразились: тут хранились винтовки, парабеллумы и патроны к ним. Ворочая бочки, мы, не раздумывая, набили карманы патронами. Тони хотел взять пистолет, но я отговорил его: «Не спеши...»

Взвыла сирена воздушной тревоги. Эсэсовец торопливо запер склад. Загрохотали зенитки. Кладовщик сунул связку ключей мимо кармана и припустился в убежище.

Ключи упали возле меня. Я подобрал их, отдал Тони, хорошему слесарю, а затем, когда был сделан отпечаток в хлебе, тут же, еще до конца тревоги, подбросил к складу. Встревоженный, солдат расплылся в улыбке, найдя потерю.

На кухню он приводил нас в пять утра, запирал дверь столовой, забирался в конторку и спал до рассвета. Я и Тони убирали зал, остальные чистили картошку в другом помещении. Пользуясь тем, что за нами не наблюдают, мы перенесли в два приема семь винтовок, три парабеллума и ворох патронов из склада в подвал, сунув оружие в захламленную каморку, куда никто не заходил. Отсюда по решению подпольного комитета его отправили «в крольчатник».

Некоторое время я и Тони, опасаясь худшего, не спускали с кладовщика глаз. Он оставался безмятежным.

Счетоводом кухни был поляк, тезка капо, Стефан Супик. Мы подружились. Помогая мне подчищать обработанную машиной картошку, он доверительно сообщил, что в отсутствие шефа почти всегда слушает в конторке Лондон и Москву. И не один - слушают поварихи и даже кладовщик. Я сжал руку Стефана.

Обдумав все «за» и «против», взялся по собственной инициативе мыть пол в коридоре. В конторке тихо. С тряпкой в руках я подкрался ближе и отчетливо услышал голос диктора Левитана. Тотчас ввалился в конторку и захлопнул за собой дверь. Сидевшие внутри не успели выключить приемник.

- Успокойтесь,- сказал я по-немецки.- Не бойтесь меня. Дайте только послушать...

Деваться некуда. Кладовщик, зная, что мне покровительствует шеф, покорно кивнул.

Теперь я был в курсе событий. Недаром в лагере говорили, что информация идет из крематория. Кухня стояла рядом с адскими печами.

Александр Хальзов, г. Куйбышев.

[10; 34-38]