Глава VIII. «Чувствую себя геройски...»

Краснодон вновь стал прифронтовым городом. Только теперь фронт приближался к нему с востока. По ночам в тихую морозную погоду оттуда отчетливо доносился гул артиллерийской канонады.
16 декабря 1942 года войска Юго-Западного фронта начали новое наступление и нанесли по вражеской обороне ряд сокрушительных ударов. 24 декабря наши части взяли станцию Тацинская, перерезав железнодорожную магистраль Лихая — Сталинград. Начались тяжелые, кровопролитные бои на Северском Донце.
Понимая, что дни фашистов в Краснодоне сочтены, «Молодая гвардия» готовилась к активным боевым действиям. В арсенале организации было достаточно и оружия и боеприпасов. Вот как писал о планах штаба Иван Туркенич: «Все наши вооруженные нападения на вражеские машины с целью захватить побольше оружия, все наши действия по срыву важнейших мероприятий оккупационного командования были только подготовкой, прелюдией к нашей основной, первостепенной задаче: нападению на вражеский гарнизон. Все уже было готово для этого... Разработан подробный план захвата города, расставлены силы, собраны необходимые данные о противнике».
А это свидетельство О. Иванцовой: «...Подпольщики под руководством коммунистов начали готовиться к вооруженному восстанию. Цель его заключалась в том, чтобы в момент подхода советских войск к Краснодону уничтожить фашистский гарнизон и обеспечить советским войскам быстрейший проход вперед на запад... Мы рассчитывали прежде всего захватить связь, уничтожить фашистский гарнизон, захватить трест».
Молодогвардейцы жаждали открытой схватки с врагом, и в ночь на 1 января 1943 года было решено напасть на дирекцион (он размещался в здании школы им. М. Горького). Фашисты и их прихлебатели из городской управы и полиции собирались отпраздновать там встречу Нового года. После этой операции (свидетельство В. И. Левашова) ее участники должны были немедленно покинуть город и, обосновавшись в лесу, помогать Красной Армии с тыла. В зимнем лесу ожидали суровые испытания, предполагалось, что девушки будут продолжать подпольную работу в городе вплоть до его освобождения.
Вечером 26 декабря на квартире Виктора Третьякевича состоялось заседание штаба «Молодой гвардии», на котором план нападения на дирекцион обсуждался в деталях. Собрались Туркенич, Кошевой, Земнухов, Третьякевич (члены штаба), а также приглашенные — Арутюнянц, Попов и Петров (двое последних представляли группу поселка Первомайка). В ожидании Василия Левашова, Мошкова и Тюленина зашел разговор о продуктах. Как же так, говорил Третьякевич, собирались уходить в лес, а запаса продовольствия, хотя бы на первое время, ни грамма нет!
Наконец пришли Мошков и Левашов, и началось обсуждение плана операции, одобренной, как сообщил Мошков, подпольным партийным центром.
...Было уже за полночь, когда появились запыхавшийся Тюленин, а следом за ним Валерия Борц. Доклад Тюленина был краток: неподалеку, у аптеки, стоят две машины, их можно «разгрузить» без всякого риска — охраны нет.
Из беседы с В. Д. Борц, 12 февраля 1987 г., Москва:
«Мы с Тюлениным шли на квартиру Третьякевичей. У аптеки увидели два крытых немецких грузовика. В кабинах — пусто. Вокруг — ни души. И минуты не прошло, как мы уже разведали, что в машинах полно мешков и коробок со всякой всячиной — галетами, консервами, сигаретами... Кроме того, грудами были навалены теплые вещи — кожухи, валенки, рукавицы... Как выяснилось позже, это были рождественские подарки немецким солдатам. Короче говоря, заседание штаба было прервано, и все коробки и теплые вещи перекочевали в надежное место. Ведь мы собирались партизанить по-настоящему, помогать Красной Армии, пробиваться ей навстречу в час «икс», и в лесу все это было бы очень кстати...»
Из воспоминаний Г. М. Арутюнянца, 1972 г.:
«...По решению подпольной партийной организации взрыв дирекциона пришлось отложить. Земнухов предупредил об этом Мошкова, но остальные элементы плана продолжали осуществляться. Группа Сережи Тюленина вышла за город, взорвала несколько машин...
Вечер собрали, потому что отменять его было поздно... Боюсь назвать всех точно, кто пришел, но помню, что были Ваня Земнухов, Олег Кошевой, Виктор Третьякевич, Вася Левашов... Сережа Левашов, Володя Загоруйко».
Из беседы с В. Д. Борц:
«Немцы подняли страшный шум! Жандармы, полицейские «бобики» сбились с ног в поисках похитителей подарков... И тут на рынке полицейский патруль ловит мальчишку, продававшего немецкие сигареты. Те самые, из машины! Конечно, было ошибкой, что мы нередко именно таким образом реализовывали добытое у врага. Но мы были юны, неопытны... Вырученные деньги поступали в кассу организации, которой ведал Иван Земнухов. На этот раз нужно было поступить по-другому — не торопиться с продажей сигарет из посылок. Но кто мог предположить, что такой пустяк приведет к провалу?
На допросе Митрофан Пузырев, так звали паренька, пыток не выдержал и назвал тех, кто дал ему сигареты...»
Из беседы с С. К. Сафоновой, ноябрь 1985 г„ Краснодон:
«Новый год мы с Августой встречали у ее подруги Ксении Толстеневой. Жила Ксения недалеко от Земнуховых, на той же стороне улицы в доме №13 (за Ковалевыми). Были еще три девушки — Аня Сопова (она знала, что должен прийти Виктор Третьякевич, которого очень любила), Таня Реброва и Вера Сырова.
Один за другим стали подходить и хлопцы — Ваня, Олег, Третьякевич, Арутюнянц, братья Левашовы, Загоруйко... Всего — двенадцать человек. Все шутили, смеялись, отряхивали шапки и воротники прямо на пол — на улице валил крупными хлопьями снег. С топливом было плохо, поэтому каждый нес свою долю — или несколько поленьев, или немного угля.
Тринадцатым был Жора Стаценко. Тогда я не понимала, зачем его пригласили. Лишь много позже узнала, что сын бургомистра нужен был ребятам как свидетель в случае, если бы им пришлось доказывать свою непричастность к взрыву дирекциона, который они планировали совершить в новогоднюю ночь.
Было весело! Мы пели, сочиняли стихи, пародии, играли в «почту», танцевали под патефон... Только Ваня и Жора Арутюнянц не танцевали — у них это получалось плохо.
Без минуты двенадцать все стихло. Ваня и Виктор встали из-за стола (ни вина, ни закусок на нем, разумеется, не было). Виктор произнес символический тост — за Родину, за победу. Ваня обвел всех заблестевшими глазами, добавил торжественно: «Все знают, за какую победу!»
Вскоре Ваня стал собираться домой. Все уговаривали его остаться, однако он, сославшись на болезнь отца, все же ушел.
Мы веселились до утра, не подозревая, каким черным оно будет для двоих наших товарищей...»
По школьной привычке Иван проснулся в половине седьмого. Сквозь промерзшие оконные стекла сочился свет месяца. Под дверью трепетала немощная полоска от горевшей на кухне коптилки. Услышав скрип двери, мать обернулась:
— Встал, полуночник?
— Доброе утро, мама, — Иван наклонился к ней, коснулся губами седого виска. — С Новым годом! С новым счастьем!
— О господи...— Анастасия Ивановна печально покачала головой в темной, низко повязанной косынке.— О счастье ли теперь мечтать, Ванюша? Видно, забыло оно про нас, горемычных...
— Напрасно так думаешь. Наше счастье уже недалеко, мама. Выйди-ка во двор, послушай, как оно спешит к нам. Это же лучшая в мире музыка — гром наших пушек!
Говоря это, он быстро одевался: надел черную сатиновую рубашку, брюки, сунул ноги в мягкие бурки.
— А в животе у тебя какая музыка? — пошутила мать.— Голодным вчера лег?
— Что ты, мама. Наелись до отвала, — успокоил ее Иван.— У девчонок, сама знаешь, первым делом еда на уме...
— Знаю я, что у них на уме...— проворчала Анастасия Ивановна и не без ревности спросила: — Клава-то была ли?
Иван посмотрел на нее с упреком, вздохнул:
— И охота тебе с утра настроение людям портить...
— Да я ж так, к слову пришлось,— стала оправдываться Анастасия Ивановна.— Уж и не скажи тебе ничего... Суп будешь? Сейчас и отца позову, давно не спит. Волнуется за тебя. Давеча все допытывался, куда ты ушел. Негоже, говорит, под Новый год из дома уходить...
— Я же сказал, куда... И вернулся рано, не слышала?
— Слыхала... Я ведь тоже, Ванюша, не сплю. Боязно мне за тебя, сынок. И полицаи что-то возле дома который день крутятся. Или мне уж блазнится, не пойму.
— Блазнится, мама. Чего полицаям возле нас крутиться, сама подумай. И давай оставим эти разговоры, праздник сегодня.
Иван подошел к плите, заглянул в кастрюлю.
— Супчик, судя по всему, неплохой, а все ж таки чего-нибудь вкусненького хочется. Ведь Новый год. Ох, и славный будет год!.. Придумай что-нибудь, мама. Помнишь, какие ты пироги пекла?
— Эва, вспомнил... Не из чего, Ванюша, пироги-то печь.
— Ну, а ты по сусекам поскреби. Помнишь, как в сказке? Ты ж у нас на выдумки горазда, — Иван с улыбкой смотрел на мать.— И еще просьба. Воды нагрей побольше — баниться буду. Новый год надо встречать чистым — и душой, и телом.
— Воды нагреть немудрено...
Анастасия Ивановна села за стол, в задумчивости подперла рукой подбородок.
— Ты в этой позе удивительно на Арину Родионовну похожа! — рассмеялся Иван.— На няню Пушкина.
За завтраком Александр Федорович стал допытываться у Ивана, где, по его мнению, могут прятаться партизаны, которых немцы ловят и все никак не могут поймать.
— Вот интересно, ни лесов вокруг, ничего такого, чтобы скрыться, а действуют!
— А зачем им лес? Они, может, в городе живут.
— В городе? — удивился отец.— В Краснодоне?!
— Ну, а где же? Днем дома сидят или на фрицевой работе где-нибудь, а ночью, как ты говоришь, действуют.
— Скажи на милость, вот так партизаны! В подполе сидят... Тогда это, как их... подпольщики, а не партизаны.
— Ну, какая разница? — улыбнулся Иван наивности отца.— Главное, что фашистам покоя не дают.
— Но ведь кто-то же им помогает?
— А как же, все помогают. Кроме кое-какой дряни, конечно... Вот ты, мама, стала бы помогать партизанам? — повернулся Иван к матери, и непонятно было, в шутку он спрашивает или всерьез.
— Я? — удивилась Анастасия Ивановна.— Партизанам?
— Ты, ты...
— А чем же, Ванюша, помогать-то? Я и не знаю...
— Чем? Ну, например, хлеб им печь. Хлеб печь партизанам. Помнишь, какой в деревне пекла?
— Да где ж муки столько взять? — снова простодушно заметил Александр Федорович.— Их же много, партизан-то...
— За мукой дело не станет. Привезут... Главное, ты согласна, да?
Иван испытующе смотрел на мать. Та растерянно улыбнулась, убедившись, что сын не шутит и что ждет от нее только одного ответа.
— Ну если потихоньку, чтоб немцы не прознали, тогда что ж... Согласна.
— Ты у меня молодец, мама,— сказал Иван, помолчав.— А немцев не бойся. Партизаны своих матерей не предают.
За окнами развиднелось. Анастасия Ивановна загасила коптилку. Александр Федорович ушел к себе.
Иван надел пальто, кубанку и, прихватив ведро, направился к железной дороге, что вела на пятую шахту. Между шпал и на насыпи можно было найти куски угля, упавшего когда-то с вагонов. Вдоль насыпи с батожками в руках уже ходили несколько женщин и мальчишек. Иван присоединился к ним и, пройдя с километр, набрал почти целое ведро.
Возвращаясь, он увидел у своего дома Сергея Левашова. Обычно спокойный и невозмутимый, тот нервно прохаживался у забора, заметив Ивана, поспешил навстречу.
— Случилось что-то, Сережа?
Недоброе предчувствие шевельнулось у Ивана в груди.
— Случилось. Арестованы Мошков и Третьякевич! Только что у меня были Аня, Серафима и Августа. Но я от Сережки Тюленина еще раньше узнал...
— Погоди... За что арестованы?
— В том-то и дело, что неизвестно. Женю, говорят, на подводе по всему городу возили. Его прямо в клубе взяли. Что делать, Ваня? Ведь это провал!
— Ты это брось! Какой еще провал? Ты что, Женю и Виктора не знаешь? Главное, без паники сейчас,— Иван зачерпнул горсть снега, растер им лицо, вытерся кубанкой.— Вот что, Сережа. Надо сказать ребятам, чтобы не вздумали сейчас соваться ни в клуб, ни к Виктору на квартиру. Там наверняка полицейские засады. Нужно посты предупредить. Понял?
— Так я побежал?
— Давай, жми! И не паникуйте, всем передай. Соберем экстренное заседание штаба. Нужно выработать линию, а то кто в лес, кто по дрова... Вот тогда, действительно, будет провал.
Левашов быстро зашагал в сторону пустыря. Но тут же вернулся, с волнением спросил:
— А ты, Ваня? Ты что собираешься делать?
— Есть одна идея... Ведь странно будет выглядеть, если администратор не поинтересуется, за что полиция арестовала его директора.
— Ты что... в полицию собираешься?
— А почему бы и нет? — спокойно сказал Иван.— Впрочем, я еще не решил. Иди, Сергей, не мешкай. Сейчас каждая минута дороге.
— Нет, Ваня, только не в полицию,— в лихорадочно блестевших глазах Сергея мелькнул страх.— Они тебя не выпустят! Пойдем лучше со мной, а? Соберемся у Олега, решим вместе, что делать... А вдруг кто-то предал нас?
— Думай, что говоришь, Сергей. Ведь все мы клятву давали. Ты эту мысль оставь. И потом, почему взяли только двоих? Нет, тут что-то другое...
Когда Левашов завернул за угол, Иван взял ведро с углем, толкнул калитку. Он уже знал, что не изменит решения идти в полицию, и теперь не спеша обдумывал свои вопросы и линию поведения. Он не испытывал ни страха, ни сомнения. Отчего-то появилась и все крепла и крепла в нем уверенность, что ему удастся выручить товарищей из беды. О себе, о том, что может не выйти из полиции, что все случилось именно так, как говорил Сергей, и кто-то нарушил клятву, выдал «Молодую гвардию», не хотелось думать.
И вдруг пришла мысль о том, что немцы и полицаи напали на след похищенных из машин подарков. Не исключено, что кто-то видел, как они перетаскивали злополучные мешки в клуб, и сообщил в полицию. Тогда почему же вместе с Мошковым и Третьякевичем не арестовали и его, администратора? Не лучше ли самому явиться в полицию — дескать, повинную голову меч не сечет. Свести все к уголовщине: позарились-де на сигареты, одеколон и прочие безделушки, жить-то на что-то надо. Разыграть простачка. Да, именно простачка. Но сначала выяснить, что вменяется ребятам в вину, сразу карт не открывать.
Главное, найдена ли полицаями пропажа?..
Из беседы с В. Д. Борц:
«Это был расчетливый, глубоко продуманный поступок. Причем Поступок — с большой буквы, характерный именно для Земнухова. Ведь однажды Иван уже спас товарища, Бориса Главана, вырвал его из лап полицаев.
На что же он рассчитывал, направляясь в полицию? Не пытался ли он направить следствие по ложному пути? Ведь он был умница, обладал исключительным хладнокровием, владел безупречно логикой. Не зря же мечтал стать юристом...
Как все было на самом деле — неизвестно. Зато известно, что Соликовский не добился от ребят никаких показаний. Намереваясь выпустить арестованных, начальник полиции приказал «всыпать им плетей побольше» в целях «профилактики». Этот садист любил повторять: «Ангел в полицию не попадет!»
Однако тут-то и последовало предательство...»
Геннадий Почепцов был принят в «Молодую гвардию» в ноябре 1942 года по рекомендации Анатолия Попова. Он был включен в боевую «пятерку» Бориса Главана.
Пользуясь доверчивостью товарищей и возможностью присутствовать на комсомольских собраниях, Почепцов многое узнал и о делах подпольщиков, и о штабе организации, и о членах других «пятерок». Это подтверждают его собственные показания советскому следствию весной-летом 1943 года*: «Наша первомайская группа была связана со штабом, находящимся в г. Краснодоне, в состав которого входил Кошевой Олег, Земнухов Иван, Третьякевич Виктор, Туркенич Иван и Левашов Василий...»; «на допросе я рассказал о всех лицах, которых знал по комсомольской организации, и о том, что они делали как подпольщики...

Почепцов был арестован спустя месяц после освобождения Краснодона, 17 марта 1943 г., и расстрелян 19 сентября того же года по приговору Военного трибунала.

Однако возвратимся в самое начало 1943 года, восстановим по возможности точно события того трагического утра, когда над «Молодой гвардией» нависла смертельная угроза, но предательства еще не было.
Итак, предположительно между десятью и одиннадцатью часами Мошков и Третьякевич, арестованные по подозрению в хищении груза с немецких автомашин, были по очереди допрошены следователем по «криминальным делам», подвергнуты жесточайшему избиению, а затем посажены в разные камеры.
Иван Земнухов, предупрежденный Левашовым, выходит из дома в начале двенадцатого. Он шагает через пустырь, то и дело теряя занесенную снегом тропку к базару — полиция находилась рядом. Иван спешит выручать товарищей. Спешит, не предполагая, что через час, исполосованный плетьми, будет брошен в ледяной карцер...
Примерно около двух часов дня к Почепцову зашел Демьян Фомин (они были в одной «пятерке») и сообщил, что полицией арестован не только Мошков, но также Третьякевич и Земнухов. Утром же Почепцов лично видел, как к «...дому Евгения Мошкова подъехали сани с полицейскими, которые произвели... обыск, нашли с чем-то мешок и арестовали Мошкова» [из следственного дела Г. Почепцова (прим. авт.).]
Обмирая от страха и ожидая с минуты на минуту появления полицейских, Почепцов едва дождался вечера, прихода отчима. Опытный провокатор и осведомитель, [В. Г ромов работал начальником шахты №5 и как стало известно впоследствии, был тайным агентом полиции (прим. авт.)] тот с притворным участием выслушал трусливое признание пасынка и его опасения разделить участь арестованный. «Спасай, дурак, свою шкуру, пока не поздно»,— таков был совет отчима. И под его диктовку Почепцов послушно пишет «заявление» на имя начальника шахты № 1-бис Жукова:
«Я нашел следы подпольной молодежной организации и стал ее членом. Когда я узнал ее руководителей, я вам пишу заявление. Прошу прийти ко мне на квартиру, и я расскажу вам все подробности. Мой адрес: ул. Чкалова, № 12, ход 1-й, квартира Громова Василия Григорьевича.
Почепцов Геннадий».
Свой подлый донос предатель, не подозревавший, чем на самом деле вызван арест Мошкова, Третьякевнча и Земнухова, пометил задним числом (20 декабря 1942 г.) — по подсказке того же Громова. Немцы, по мысли последнего, должны были поверить, что сообщить им о «Молодой гвардии» Почепцов хотел давно, когда они. безуспешно пытались напасть на след «подпольной молодежной организации», и что он мог-де написать свое «заявление» и раньше, но сделал это лишь тогда, «когда узнал ее руководителей».
Дальнейшие события развивались так.
Жуков не пошел ни на квартиру Громова, ни в полицию. Понимая исключительную важность попавшего к нему в руки тетрадного листка и желая выслужиться перед оккупантами, он направился в жандармерию к гауптвахтмайстеру Зонсу. От Зонса донос был незамедлительно переправлен к Соликовскому, а тот отдал приказ доставить Почепцова в полицию.
Как показало следствие, на первом допросе Почепцов назвал известных ему «...участников подпольной комсомольской организации — Земнухова Ивана, Третьякевича Виктора, Мошкова Евгения, Кошевого Олега». От него враги впервые услышали, что «Земнухов Иван был членом штаба подпольной комсомольской организации...»
Когда Соликовский в благодарность за ценные сведения предложил Почепцову сотрудничать с полицией, предатель согласился и, желая выслужиться в новом качестве, назвал молодогвардейцев, которых знал близко и о которых умолчал накануне,— Попова, Главана, Фомина, Жукова, Сафонова, Лукашова, Василия и Александру Бондаревых, Шепелева, Николаева, Рогозина...
Аресты начались 3 января, в этот день в фашистские застенки был брошен Владимир Жданов. 4 января взяли Сумского, Куликова, Шепелева... 5 января — Лютикова, Осьмухина, Главана, Бондарева, Дадашева, Сергея Левашова, Лукашова, Николаева, Пирожка... 6 января — Баранова, Соколову, Гукова, Петрова...
Последнее заседание штаба «Молодой гвардии» состоялось на квартире Анатолия Попова 2 января. В связи с угрозой провала организации всем был передан и последний приказ штаба — немедля уходить из города, попытаться перейти линию фронта, если же такой возможности не представится — уйти в глубокое подполье до прихода Красной Армии.
К сожалению, лишь немногие выполнили этот приказ...

Ареста избежали 12 членов «Молодой гвардии» — Арутюнянц, В. М. Борисов, Борц, Н. и О. Иванцовы, В. Левашов, Лопухов, Сафонов, Туркенич, М. Шищенко, Юркин.

...Вот и пришло время, читатель, проститься с Иваном Земнуховым. Жестокие испытания ожидают его. Писать об этом тяжело. Воображение бессильно перед свидетельствами живых и мертвых, друзей и врагов. И хотя в его власти повернуть годы вспять, заглянуть в зарешеченные окна сырых, холодных камер и даже оживить голоса погибших героев Краснодона, будет кощунством жертвовать достоверностью ради занимательности.
Вставайте же, выстраивайтесь в шеренгу, свидетели вечные, неподкупные,— пришел и ваш черед...
Из воспоминаний Н. А. Земнуховой:
«...Пытаясь что-нибудь узнать от него, его пытали: подвешивали за ноги к потолку и оставляли, он терял сознание. Загоняли под ногти сапожные иголки...
Все родные надеялись получить весточку, ждали с нетерпением, отходили от тюрьмы и тут же на дороге читали. Ваня приклеивал крохотные записки ко дну котелка... «Обо мне не беспокойтесь. Как здоровье родителей? С приветом И. З.» «Обо мне не беспокойтесь, чувствую себя геройски. И. З.»
Последняя была на тоненькой красной бумажке. Записки жгли».
Из показаний Г. Усачева, бывшего старшего следователь полиции, осужденного в 1943 г.:
«...Должен сказать, что не только Громова и Земнухов, о которых я показывал, вели себя на допросах с достоинством, присущим советским людям, но и подавляющее большинство молодогвардейцев.
Несмотря на избиения, они упорно не выдавали своих товарищей».
Предварительные допросы арестованных проводил не Кулешов, назначенный старшим следователем по делу «Молодой гвардии», а сам начальник полиции. Позже, на суде, Кулешов (в прошлом деникинский офицер), заявит, что Соликовский слыл среди фашистских жандармов и полицаев непревзойденным мастером пыток. У него была патологическая страсть к истязаниям людей, которых он, по его же циничному выражению, всего лишь приводил «к сознанию». На совести этого изувера, бывшего атамана одной из петлюровских банд, десятки замученных, расстрелянных и повешенных людей. Стены, пол и мебель в его кабинете, как свидетельствуют очевидцы, были забрызганы кровью молодогвардейцев, которым отрезали языки, носы, уши, прижигали раскаленным железом кровоточащие раны, подвешивали вниз головой, ломали ребра, вырывали волосы, отрубали пальцы рук и ног...
Соликовский использовал Почепцова как провокатора. Его подсаживали в камеры к молодогвардейцам, и все их разговоры, все замыслы становились известны врагу. Затем Почепцов, завербованный как агент полиции, получил специальное задание — найти следы командира партизанского отряда Чернявского, которого безуспешно пытались поймать фашисты. При этом провокатор должен был играть роль члена «Молодой гвардии», сумевшего якобы избежать ареста.
На суде Почепцов признался: «Я принял это задание и обещал выполнить». Обещал, но не успел: пришла Красная Армия...
Из воспоминаний Н. А. Земнуховой:
«Допрашивал его (Земнухова — В. Б.) Соликовский, рядом с ним сидел следователь и держал на ремне огромную коричневую собаку.
На столе лежала плетка — кусок проволоки с гайкой на конце. Когда после безрезультатного допроса взбешенный Соликовский ударил его этой плеткой, Ваня сказал: «Разве так допрос снимают?» И плюнул ему в лицо».
Фашистский палач не простил Земнухову этого оскорбления. Свалив молодогвардейца на пол ударом кулака, в исступлении принялся избивать его ногами. При этом он разбил очки, и осколки стекол вонзились Ивану в глаза...
Как и Земнухов, была ослеплена подпольщица М. Г. Дымченко. Выкололи по одному глазу Кошевому и Тюленину. У Кошевого, кроме того, на груди был выжжен номер его комсомольского билета. На спинах Громовой и Шевцовой палачи вырезали звезды. Ударом тесака Соликовский отрубил Попову ступню правой ноги. У Бондаревой были отрезаны груди. Семену Остапенко размозжили череп прикладом винтовки. Виктору Субботину вывернули конечности...
Из воспоминаний В. И. Левашова, 1970 г.:
«В те страшные дни мой отец трижды арестовывался полицией. Несколько дней он провел в камере вместе с Филиппом Петровичем, с которым был хорошо знаком.
Лютикова ежедневно водили на допрос. Измученный пытками, он не мог сам идти. Филипп Петрович не стонал, не жаловался... Однажды он тихо сказал отцу:
— Если выйдешь на свободу, передай: наши молодцы, держатся».
Из воспоминаний А. И. Гаевого, 1950 г.:
«Свидетели рассказывали, что, находясь в тюрьме, Филипп Петрович Лютиков часто пел песню «Замучен тяжелой неволей». Он говорил молодогвардейцам, что эту песню любил Владимир Ильич Ленин. Лютикову дружно подтягивали молодогвардейцы...»
Из Акта районной комиссии по расследованию злодеяний немецких фашистов в Краснодонском районе, 20 июля 1943 г.:
«15, 16 и 31 января 1943 года темной ночью после неоднократных страшных пыток немецкие фашисты вместе с предателями Родины расстреляли, а частью сбросили живыми в шурф шахты № 5 71 человека советских граждан. Из них комсомольцев, активных членов организации «Молодая гвардия», которые вели борьбу против фашистских оккупантов, оказалось 49 человек...»
Во время следствия по делу Ренатуса, Шена, Штрупперта, Айхорна и других военных преступников выяснилось, что казнить молодогвардейцев у шурфа шахты № 5 предложил Соликовский. Начальник жандармского поста Шен, экономивший на пище для арестованных, решил сэкономить на них и патроны. По его приказу многих молодогвардейцев и некоторых коммунистов сбросили в 53-метровый шурф живыми. Как свидетельствуют очевидцы, и спустя несколько дней после казни оттуда слышались стоны умиравших. Страшась содеянного и пытаясь замести следы злодеяния, дежурившие у места казни жандармы и полицаи бросали в шурф гранаты, железный лом, камни...
Из беседы с Е. А. Ковалевой, ноябрь 1985 г., г Краснодон:
«Клаву арестовали в начале января в Новоалександровке. В тот день, помню, она места себе не находила. Видно, знала уже, что Ваню и других ребят посадили в полицию. «Мама, — говорит, — сил нет, как душа болит. Достань мне платье, туфли. Пойду к Наде, повеселюсь...» А одежда у нас была на огороде закопана. Делать нечего, достаю.
Принарядилась моя доченька, ушла к Наде Крютченковой, двоюродной сестре, она через дорогу жила. И часу не минуло, вваливаются полицаи: «Где дочка?» Надя потом вспоминала: они приходят, а Клава поет песню про Катюшу. Голос у нее был — заслушаешься... Так и увели ее по снегу, по морозу — в одних туфельках...
Ваню Клава любила. Признавалась мне. Так оно и без слов все было видно. Золотой был хлопчик...
Когда Клаву из шурфа доставали, она была в одном платье, босиком. Потерялись где-то ее туфельки... Слышу, сзади говорят: «Эту девушку живой, видно, сбросили. В стороне ото всех нашли бедняжку. Отползти успела...»
Следом вскоре и Ваню достали...»
Ивана Земнухова и Клаву Ковалеву казнили в один день — 15 января. Почти до последней минуты они были вместе, поддерживая и ободряя друг друга.
Иван принял смерть одним из первых: когда 17 февраля 1943 года специальная бригада шахтеров стала поднимать из шурфа трупы молодогвардейцев, Земнухова подняли в числе последних. Его труп был обезглавлен...
Из беседы с Н. А. Земнуховой: «15 января я понесла Ване передачу. Мама давно слегла, отец тоже не поднимался. Котелок мне вернули очень быстро. Ваня не мог так быстро съесть горячий суп. Видно, куда-то вылили... А 16 января передачу вообще не приняли, у многих не приняли.
Вечером заходят к нам три полицая. Один встал в дверях с винтовкой, двое других принялись в сундуке шарить. Спрашивают: «Где вашего бандита одежда?»
Когда они собрались уходить, отец спрашивает: можно ли сыну еду передать, чего ж голодом морите, а заодно мыло и полотенце, сколько дней немытый. Один из полицаев засмеялся: «Мы его уже накормили, умыли и спать уложили. У них там хорошее общежитие!» Мама ничего не поняла, а отец сразу обо всем догадался. «Все, нету больше нашего Вани», — шепнул он мне, когда полицаи ушли.
Отец стал на глазах угасать. Он умер через четыре дня после гибели брата, 20 января Умирал, а все о Ване плакал, уж так плакал, убивался...
Хоронили мы отца — тоже одни слезы. На улице мороз, снегу навалило... Кому могилу копать, кто будет гроб делать, как на кладбище везти, на чем?.. Мама говорит: «Давай на огороде похороним, ну кто нам поможет?»
Побежала я в Восьмидомики, в старую казарму. Пришла тетка Федора, другие добрые женщины. Обмыли отца, обрядили. Старые его товарищи по плотницкой бригаде сделали гроб, вырыли могилу. Словом, похоронили по-человечески, низкий им поклон за это, не оставили в горе...
В феврале пришли наши. Уже мы знали, где всех расстреляли. Стали их доставать. Ходили к шахте, как на казнь. Мама почернела вся, не вставала с постели. Иду домой и боюсь — вдруг не застану живой? Но когда достали наконец и Ваню, она нашла в себе силы и пошла вместе со всеми к шахте.
Узнали мы Ваню по майке и рубашке. Был он без головы, руки и ноги вывернуты... Мама как слепая ощупывала его ноги, ставшие маленькими, словно у подростка, хотя брат носил сорок второй размер. Все просила: «Покажите мне его лицо... Я ж его в лицо еще не видела...»
На Ване был жакет Володи Осьмухина. На одной ноге — бурка с галошей, другая — даже без носка... В карманах лежали мешочек холщовый и зеленый, весь в крови, девичий платочек. Ну, я сразу догадалась, чей это платочек...»
1 марта 1943 года Краснодон провожал героев «Молодой гвардии» в последний путь. Их похоронили с воинскими пбчестями в братской могиле на территории парка имени Комсомола — Лютикова, Баракова, Дымченко, Соколову, Земнухова, Громову, Тюленина, Мошкова, Третьякевича... 58 коммунистов и комсомольцев.
Останки 13 молодогвардейцев из группы Николая Сумского по просьбе их родных были захоронены в поселке Краснодон.
Еще одна братская могила выросла в центре города Ровеньки. Здесь погребли Олега Кошевого, Любовь Шевцову, Дмитрия Огурцова, Семена Остапенко и Виктора Субботина, которые были расстреляны фашистами 9 февраля в Гремучем лесу.
Из воспоминаний Г. М. Арутюияица, 1958 г.:
«Только сейчас, вспоминая свою юность, я отчетливо вижу, какое значение для нас имел в то трудное время Ваня Земнухов. Всего на два года старше меня, он был другом моей юности, советчиком, руководителем. До сих пор, когда мне нужно решить какой-либо сложный вопрос, я спрашиваю себя, а что бы посоветовал Ваня Земнухов? Его образ, полный горячей убежденности, искренности и человечности,— самое прекрасное воспоминание моей комсомольской юности».
Из письма А. А. Земнухова матери и сестре, 29 мая 1943 г.:
«Нашего Ваню расстреляли немцы. «Расстреляли»... Буквы этого слова запрыгали перед моими глазами...
О чем ты думал, когда шел в последний путь в январскую ночь?.. О чем были твои мысли, когда темные зрачки вражеских автоматов... уставились на тебя?
На все эти вопросы я не добьюсь ответов. А как бы хотелось знать твои мысли... в последние минуты. Ты непременно о чем-нибудь высоком думал, и сознание того, что ты не успел осуществить свою идею, заставило тебя еще мучительней расставаться с жизнью, где солнце золотое, где небо голубое, где сады цветут, где молодость звенит...
Я оплакиваю его не только как любимого брата, но и как человека, в котором зрели и, я уверен, созрели бы высокие, чистые идеи для блага общества...»
Из письма Г. М. Арутюнянца А. А. Земнухову, 19 июня 1944 г.:
«Мне кажется, что Ваня будет вечной путеводной звездой в моей жизни».
Из Книги отзывов музея «Молодая гвардия»:
«Юные герои! Вы не дожили, чтобы мы росли в свободной и счастливой стране.
Вы недоучились, чтобы мы получали знания и отдавали их Родине и народу.
Вы недолюбили, чтобы нашу жизнь освещала верная любовь и горячая дружба.
Клянемся вам быть достойными тех великих жертв, которые вы принесли!»

• < Назад