Глава V. «Сквозь пожарища дней...»
И вот выпускные экзамены позади!.. Аттестаты зрелости по традиции вручались на вечере, и по той же старой традиции одноклассники и их учителя не расставались до утра.
В школе допоздна гремела музыка, танцевали всюду — в актовом зале, украшенном плакатами, лозунгами, шуточными рисунками и зелеными ветками, в коридорах, в классах... Потом, далеко заполночь, пошли бродить по парку вместе с ребятами из параллельного 10 «А». Володя Иванов настроил свою гитару, и самые голосистые девчата — Женя Черепахина и Тая Пономарева — запели всеми любимую песню «Спят курганы темные...»
Уже всходило солнце, степь озарилась его нежными текучими красками, и неподалеку от парка, на склоне небольшой балки в зеленой траве, еще не выжженной знойным донецким солнцем, ярко заполыхали дикие маки, закивали призывно голубые цветы чебреца.
Мальчишки затеяли яростный спор: какое из военных училищ лучше — летное или танковое? Они, как в детстве, мигом разделились на две команды. У «летчиков» главным авторитетом считался Будасов, а у «танкистов» — Дмитриенко и Аксенов. И только Иван Земнухов сохранял нейтралитет, с обычной своей иронической усмешкой слушая спорщиков. Он никогда не мечтал о профессии военного, но свой выбор сделал раньше многих — еще в восьмом классе. Однако никто на друзей не знал, куда он собирается поступать. Не знали этого до поры до времени и дома.
Из беседы с Н. А. Земнуховой:
«Это было 22 июня 1941 года. Ваня вернулся домой утром — усталый, но веселый. Показал аттестат. Мама всплакнула на радостях, а отец спросил: «Ну что дальше, Ваня? Что думаешь делать?» Брат ответил: «Поеду учиться. Время такое — дальше надо учиться, понимаешь?» — «Да мы разве против? — сказал отец.— Учись, коли охота. Только тяжело тебе придется: мы не сможем помочь копейкой». Ваня улыбнулся, ласково обнял отца: «А мне и не нужно помогать. Буду получать стипендию плюс где-нибудь подрабатывать...»
Не знали тогда ни мы, ни брат, что его мечте осталось жить лишь несколько часов...»
Уже шла война, когда бывший 10 «Б» в последний раз собрался на любимом месте — в центре парка, у фонтана. Пришли туда, не договариваясь, и встретились вроде бы случайно, однако Иван понимал: каждый, и он в том числе, испытывал в эти тревожные дни острое, безотчетное желание увидеть лица школьных друзей, услышать их голоса, а главное — узнать, у кого какие планы на будущее.
Что касается хлопцев, то с ними было все ясно: большинство рвалось на фронт — Андрей Крылков, Ваня Цяпа, Алексей Аксенов, Володя Иванов, Митя Чикодяш... Иван встречал их в райвоенкомате, где настойчиво добивался того же, но безуспешно. Отказывали категорически из-за слабого зрения.
Последняя встреча однокашников... Но кто мог тогда предположить, что она — последняя?..
Ни шуток, ни смеха. От былой счастливой беспечности не осталось и следа.
Надежда Стасюк, одноклассница Земнухова, вспоминала, что в тот памятный день лицо Ивана было серьезным, даже строгим, по нему не блуждала обычная его мягкая, слегка ироничная улыбка: «Казалось, его мысли были заняты чем-то большим и важным, о чем мы тогда и не могли предположить».
На прощанье Иван прочитал друзьям короткое стихотворение, которое не могло не взволновать их. По воспоминаниям той же Стасюк, оно звучало так:
Люди, пройдя через вьюги
И сквозь пожарища дней,
Будут дороже друг другу.
Будут друг другу родней.
...Незаметно опустился вечер. Пришло время расставаться, а так не хотелось! Давали клятвы не забывать друг о друге, «куда бы ни забросила судьбина» (это Иван, как обычно к месту, вспомнил любимого Пушкина), помогать в трудную минуту, навещать, писать... И каждый, пожимая товарищу руку или обнимая его напоследок, старался скрыть тревогу, отогнать прочь тягостные предчувствия.
Дружной гурьбой, как совсем недавно, после выпускного вечера, но, по сути, так давно — еще до войны — шли по знакомым пустынным аллеям. Мимо родной школы, мимо летнего кинотеатра с афишей «Чапаева» и клуба имени Ленина...
За воротами парка снова стали прощаться. Иван с оптимизмом воскликнул:
— Надеюсь, еще встретимся!
Махнул товарищам рукой и размашисто зашагал по Садовой улице...
Краснодон был объявлен на военном положении. Мобилизационный пункт находился в клубе имени Ленина. Вокруг него, в парке, в близлежащих улочках и переулках, творилось что-то невообразимое. Каждый день с утра до ночи здесь не утихали шум, голоса сотен людей, музыка. Безутешный плач жен и матерей смешивался с веселыми частушками, залихватскими переборами гармошек. Всюду обнимались, целовались, прощаясь, давали клятвы и обещания любить и помнить. Некоторые же стояли молча, отрешенно, не в силах побороть охватившей душу тоски.
Постучалась война и в дверь к Земнуховым: пятнадцатого июля Александр получил повестку. Он попал в 395-ю стрелковую дивизию, которая формировалась в Ворошиловграде.
Дней через десять от Александра пришло короткое письмо. Он сообщал, что есть возможность увидеться с ним, пока дивизию не отправили на фронт. Найти его в Ворошиловграде просто: машина с передвижной типографией дивизионной газеты, где он служит, стоит в парке имени Горького.
Первым поехал навестить брата Иван. До Ворошиловграда он добирался на попутной машине. Довольно быстро нашел и парк, и стоянку передвижной типографии. Обращаться к караульному не пришлось: брат как будто чувствовал, что к нему приедут, и сам радостно окликнул Ивана.
Они обнялись, расцеловались.
— В самую тютельку приехал,— говорил Александр, глядя на Ивана сияющими серо- голубыми глазами.— Как раз отверстались, подписали номер в печать. До вечера теперь свободен.
— То-то смотрю, руки у тебя, как у трубочиста!
— А-а, чепуха! Потом бензинчиком отмою...
Александр засыпал брата вопросами, как будто уехал из родного города давным-давно, а не две недели назад. Иван отвечал обстоятельно. Родители живы-здоровы, передают горячий привет и домашние гостинцы. Обещают скоро приехать, и Нина — тоже. В Краснодоне все по-старому. Правда, с каждым днем все больше беженцев, да с продуктами, мать жалуется, стало хуже.
— И еще, Саня... Несколько санитарных эшелонов пришло. Больница переполнена. Раненых даже в нашей школе размещают, там теперь госпиталь... Я побеседовал с одним танкистом. У него вся голова в бинтах, сильно обгорел, бедняга... Так вот он говорит — достается нашим, Саня... Прет фашист напролом!
Иван снял очки, посмотрел на брата, близоруко щурясь. Взгляд его усталых глаз казался растерянным и каким-то беспомощным. Александр ласково обнял его за угловатые плечи.
— Прет, говоришь? Погоди, я начну — враз остановится,— пошутил он.— Так что не дрейфь, братишка! Россию нахрапом не возьмешь, вспомни-ка историю.
— Мы-то историю помним, а вот они, эти...— Иван запнулся, подыскивая слово похлеще, позлее.— Эти мерзавцы арийские, тевтоны тупоголовые... Они по твоей истории — сапогами! А заодно и по географии... Но ничего, мы им напомним, Саня. Вот увидишь, как они будут драпать, псы-рыцари!
— «Тевтоны», «псы-рыцари»... Совсем ты от современности отрываешься, как говорит наш политрук. Псы-рыцари на дне Чудского озера лежат, а это зверье, Ваня, пострашнее будет, позубастее.
— Отрываюсь, да? — Иван смущенно улыбнулся.— Возможно, ты прав... Но ведь суть-то одна, Саня! Одна, понимаешь? Пусть позубастее, если ты имеешь в виду оружие. Пусть вместо пик и мечей — пушки, пулеметы, танки... Пусть масштабы другие. Но цели-то у них одни — завоевывать чужие земли, грабить, убивать... Хищник останется хищником, в какие шкуры его ни ряди — в латы или эсэсовский мундир. Этому учит история, Саня.
— Ладно, убедил. Сдаюсь, философ,— Александр шутливо поднял руки.— И все, хватит на сегодня политзанятий. Скажи-ка лучше, как твои дела? Чем занимаешься?
— Дежурим с ребятами в райкоме, готовим архивы к уничтожению. Знаешь, мне предлагают идти работать в школу. Пионервожатым. Старшим...
— В нашу?
— Пока на Первомайку.
— И что ты решил?
— Пойду, конечно. Люблю с малышней возиться, ты же знаешь. Дело привычное. А там видно будет...— Иван со значением посмотрел на брата.— Что ни делается, все к лучшему. Последую, Саня, сему мудрому правилу...
От сытного ужина у настоящей солдатской кухни Иван был в полном восторге. Даже подгоревшая рисовая каша ему понравилась, и Александр попросил у повара добавки для него.
За разговорами и ужином не заметили, как быстро пролетело время. Солнце клонилось к закату, в парке стало прохладнее. Ловить сейчас попутку на краснодонском грейдере было бесполезно, поэтому Александр решил, что Иван останется ночевать в расположении типографии. Он брался уладить это дело у своего начальника майора Борисенко.
Майор, к счастью, оказался человеком сговорчивым, и, получив разрешение, братья стали устраиваться на ночлег. Они расстелили на траве плащ-палатку, укрылись шинелью, а в головы, за неимением ничего лучшего, положили по паре ручных гранат, предварительно обмотав их чистыми портянками и нательным бельем — все же не так жестко.
— Сань, а не взорвутся эти чертяки? — спросил Иван с опаской.— А то сразу — к богу в рай, без пересадки...
— Спи, не дрейфь. Они ж без детонаторов. Все равно что толкушки деревянные.
— Ничего себе толкушки! Может, подаришь одну, на память?
— Интересно, и что бы ты с ней делал?
— Как что? Мало ли... Граната — вещь ценная. Особенно по нынешним временам.
— Не вздумай стырить. Подведешь брата под трибунал.
— Я ж еще не сдурел. Понимаю... Сань, а Сань?
— Ну?
— А ты мне завтра покажешь, как запал вставлять? Ну, этот детонатор? И как чеку дергать...
— Зачем тебе?
— Ну мало ли... Может, пригодится.
— Ладно, покажу.
— Саня, а на фронт скоро?
— Вопросик, я тебе скажу,— усмехнулся Александр.— Об этом даже командиры не все знают.
— Ну, а предположительно?
— Думаю, в сентябре двинем.
— Вот здорово! — обрадовался Иван.— Тогда я к тебе еще приеду. Приехать, Сань?
— Гляди, как тебе каша понравилась,— пошутил Александр, переворачиваясь на бок.— Спи давай. Завтра подниму чуть свет...
Некоторое время Иван лежал молча и смотрел в небо. Там было еще довольно светло. На западе золотились облака. Солнце почти село, и нежная лазурь растекалась по небосклону.
Над парком на головокружительной высоте парил орел. Черной ширококрылой тенью скользил он в воздушных струях — вольный, смелый, величавый властелин бескрайних степей.
— Саня, смотри — орел! — не выдержал Иван и толкнул локтем задремавшего брата.— И чего кружит?
— Тебя увидел. Думает, и что за болтун тут объявился, людям спать не дает. Спи, колгота неугомонная!
— Не могу, Сань. Вечер такой — особенный... Орел вот летает. Вокруг смерть, война, а ему все нипочем. Летает себе без страха... Вот бы и нам так — жить без страха, никого и ничего не боясь. Фашистов, например. А чего их бояться? Надо бить их, уничтожать. Пусть они нас боятся... Да, Сань?
— Но на этот раз Александр не ответил. Накрывшись полой шинели, он тихонько посапывал, то ли делая вид, что спит, то ли заснул на самом деле. Иван ощутил вдруг прилив нежности к брату. Он обнял его, как в детстве, уткнулся носом в пропахшую краской и табаком гимнастерку и через несколько минут уже крепко и безмятежно спал...
Стихотворение И. А. Земнухова «Брату Саше на фронт»:
Окончатся лихие дни...
Ты, Саша, будешь вновь со мною,
И будут вновь светить огни
Над нашей мирною страною.
Из письма одноклассника Ивана Захаровича Носули И. А. Земнухову, 1941 г.:
«...Такие люди, как ты, никогда не будут раздавлены...»
Фронт установился глубокой осенью. В ожесточенных боях наши войска сдержали натиск превосходящих сил противника и остановили его на реке Миус и под Красным Лучом.
Взяв Ростов-на-Дону 21 ноября, гитлеровцы удерживали его лишь восемь дней. Мощный контрудар войск Южного фронта заставил их поспешно отступить. Однако Таганрог освободить не удалось. Под пятой оккупантов по-прежнему оставался западный и центральный Донбасс.
В сентябре-октябре 1941 г. по указанию ГКО СССР началось перемещение на восток страны предприятий Ворошиловградской области. Одна за другой закрывались шахты. В Ворошиловграде, ставшем на время как бы столицей Украины, функционировали республиканские министерства и ведомства. Там же находился и ЦК КПУ.
Несмотря на близость фронта и ежедневные налеты вражеской авиации, жизнь в Краснодоне входила в привычную колею. В город возвращались многие из тех, кто эвакуировался из него осенью. Работали учреждения, больницы, магазины, школы...
В октябре 1941 года Земнуховы получили квартиру в доме № 17 по улице Буденного. Новое жилье было светлым и просторным — две комнаты, каждая с отдельным входом, большая кухня, широкий коридор... Имелся довольно большой участок земли, сарай, летняя кухня. Вся улица, одна из самых красивых в городе, была застроена однотипными двухквартирными домами.
Улица Буденного находилась недалеко от центра, за железнодорожным переездом. Верхним концом она упиралась в Больничную улицу и спускалась вниз, к новой школе № 4 имени Ворошилова, стоявшей неподалеку от дома Земнуховых. Еще ниже, на пустыре, чернела громада террикона шахты № 5. По улице, поднимая тучи пыли, сновали грузовики, повозки — близко находилась дорога, соединявшая город со станцией Верхне-Дуванная.
Больше всех был доволен новой квартирой Иван. Во-первых, ему досталась самая большая и светлая комната. Оба ее окна, закрывавшиеся на ночь плотными деревянными ставнями, выходили на улицу. Во-вторых, на этой и соседних улицах жили его школьные друзья — Жора Арутюнянц, Володя Осьмухин, Юрий Виценовский... Ну, а в-третьих...
В соседнем доме № 15 жила Клава Ковалева. Теперь он мог видеться с ней каждый день.
Их дружба родилась еще в школьные годы, когда Иван учился в выпускном классе, а Клава заканчивала восьмой. После начала войны она недолго училась в девятом классе. Семейные обстоятельства заставили девушку пойти на работу. Устроилась Клава телефонисткой в военизированный пожарный отряд. Взрослая жизнь за короткое время изменила и ее внешний облик, и характер. Она сшила себе новое пальто, купила туфли на каблуке, а темные вьющиеся волосы укладывала в красивую прическу, которая очень шла к ее смуглому овальному с большими, слегка раскосыми карими глазами.
Пожарная охрана находилась неподалеку от школы имени Горького, где зимой и весной 1942 года Иван Земнухов работал старшим пионервожатым. В ту пору его не раз видели возле «пожарки» с Клавой Ковалевой. Он провожал ее и на дежурство и с дежурства.
Учитывая настойчивые просьбы Земнухова, райком партии направил его в конце апреля на краткосрочные юридические курсы в Ворошиловград. Курсы были организованы республиканской прокуратурой для подготовки следователей в освобожденные районы Украины.
Первой узнала об этом Клава. На этот раз они встретились с Иваном в парке у танцплощадки.
— Представляешь, Клава, как мне чертовски повезло,— говорил Иван, возбужденно размахивая руками.— Через три месяца я — следователь! Такая присваивается квалификация,— и еще раз с удовольствием повторил: — Квалификация — следователь. Завтра уезжаю в Ворошиловград... Нет, ну каков Проня, а? Свой в доску!
— Завтра? — переспросила Клава, думая о своем.— Так быстро?
Иван чутко уловил перемену в настроении Клавы и растерянно замолчал, устыдившись своей необузданной радости. Как же он не подумал о ней? Ведь их ждет долгая разлука.
— Ну, чего ты замолчал? Если хочешь знать мое мнение, Ваня, то я очень рада за тебя,— она через силу улыбнулась.— Ваня, а ты будешь мне писать?
— И ты еще спрашиваешь? — Иван укоризненно посмотрел на нее сверху вниз.— А ты? Ты-то будешь?
— Но я же адреса не знаю,— лукаво улыбнулась Клава.
— Кстати, об адресе,— с лица Ивана сбежала улыбка.— Пожалуйста, запомни: все, что я тебе тут говорил, строго между нами, понимаешь? Где я, чем занимаюсь и так далее — об этом никому ни слова. Я на тебя надеюсь, Клава.
— Есть, товарищ следователь,— в тон ему ответила она.— Какие еще будут приказания?
— Только одно, последнее,— ждать.
Из воспоминаний Ирины Семеновны Орловой, обучавшейся вместе с И.А. Земнуховым на юридических курсах:
«...Теоретический курс «Государство и право» читал прокурор республики Роман Андреевич Руденко, ставший впоследствии Генеральным прокурором Союза ССР... Учебный день был сильно загружен, программа насыщена...
Сохранившаяся Ванина тетрадь с образцами лекций по уголовному процессу говорит о том, что все... было воспринято им правильно и осознанно... Тетрадь велась Ваней с большой точностью и аккуратностью; видимо, этот предмет его очень увлек.
Занятия проходили с 1 мая по 8 июля 1942 года... Из-за приближения фронта к Ворошиловграду обучение было временно приостановлено. 9 июля курсы были эвакуированы в Саратов...
Ваня с нами не поехал...»
Из беседы с Н. А. Земнуховой:
«Иван приехал из Ворошиловграда сразу после окончания занятий и сказал, что курсы эвакуируются в Саратов. Его очень беспокоила внезапно обострившаяся болезнь отца. Уехал он, повинуясь настойчивым просьбам отца, который как будто что-то предчувствовал и не хотел, чтобы Ваня оставался в оккупированном городе.
Однако уже двенадцатого или тринадцатого июля брат возвратился домой. Сказал, что в Саратов теперь не попасть: все дороги перерезаны фашистами...»
Из письма А. А. Земнухова, 9 июня 1987 г.:
«...Я твердо убежден, что брат, скорее всего, искал возможность остаться, а не уехать в глубокий тыл. Он, и это вполне в его характере, не мог быть в стороне от борьбы, когда ему стало ясно, что родной город и его близкие находятся в смертельной опасности. И он остался...»