Глава IV. Преданный друг

В октябре 1938 года Александра Земнухова призвали в армию. Письма от него долго не было. Наконец в начале зимы пришла долгожданная весточка.

Александр подробно описывал и рыжие горбатые сопки, и бескрайнюю дремучую тайгу, и быструю реку Шилку, «приток великого Амура-батюшки». Он упоминал о каком-то старинном городке, в котором жили некогда ссыльные декабристы. Александр писал, что служит неподалеку и намерен побывать там, как только предоставится возможность, чтобы подышать, как он высокопарно выразился, «чудодейственным воздухом Ее Величества Истории».

Иван отложил письмо и, взяв с этажерки географический атлас, разыскал карту Забайкалья.

— Ну, чего замолчал? — спросил отец.— Что дальше-то пишет солдатик наш?

— Здоров ли, не просит ли чего? О господи...— мать тяжело вздохнула, утирая слезы уголком темной, низко повязанной косынки.

Иван словно не слышал родителей. Он с жаром принялся за разгадку географической шарады, бормоча себе под нос: «Ну, Саня... Ну, хитрец... Да только и мы, братишка, не лыком шиты!»

Он нашел синий язычок Байкала, затем Читу, Нерчинск... Через минуту уверенно возвестил, что место службы Александра — Сретенск, Шилка или Букачача.

— Впрочем, Букачачу в расчет можно не брать. Она далеко от реки Шилки. И от Нерчинска порядочно. Слышишь, папаня? Декабристов-то царь на нерчинских рудникх гноил,— и он с выражением продекламировал: — «Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье, не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье». Пушкин!.. Эх, папаня, и завидую же я нашему Санчо. Мне бы туда!

— Нашел чему завидовать,— проворчал отец.— Придет время, Ванюшок, и тебя солдатской кашей вдоволь попотчуют. Читай-ка дальше, не тяни. В какие войска попал, не сообщает?

Об этом Александр прямо не говорил, однако намекал, что, возможно, будет заниматься тем же делом, что и до армии.

— Вот тебе раз! — сдвинув очки на кончик носа, отец с удивлением глянул поверх них на Ивана.— Это как понимать? Что ж, выходит, он... в типографию пойдет? Там будет служить?

— Ну, конечно, папаня, в типографии. Только в военной, понимаешь?

Отец был явно озадачен.

— В типографии... Вот так служба, мать честная! Разлюли-малина, а не служба. А, мать? — обратился он к жене.— Помнишь, каков я с царевой-то приковылял? На четырех ногах!

— Так то германская война была, отец. А у Шуры, даст бог, все обойдется...

— Была... Была и опять будет. В Испании, слыхала, чего эти франкисты поганые натворили, сколько народу сгубили?! И где твой бог был, а? Куда смотрел? То-то же...

Иван заметил: в последнее время отец то и дело заводил разговоры о политике.

— У нас на шахте лектор выступал. Из Ворошиловграда. Фашизм, говорит, это чума двадцатого века. Так и сказал — чума. И в Италии уже давно эта зараза, и в Японии... Расползается... Самураям одного Китая, вишь ты, мало. На Монголию зарятся. А мы с монголами, сам знаешь, договором связаны... Вот я и кумекаю, Ваня, как бы Шурке-то нашему не влипнуть. Амур-батюшка, говоришь, пишет? А там граница, рубеж государственный. Морозы, пишет, а на Амуре этом как раз и горячо! Что скажешь?

— Тебе бы, папаня, в дипломаты! — Иван подмигнул сестре.— Слабы в коленках еще самураи, это им не царских генералов ощипывать, куропаткиных всяких да стесселей. Пусть только сунутся! «Но от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней!» Ты что, забыл?

— Сильней-то она сильней...— крякнул отец.— Да только за Шурку все равно боязно. Надо же, в типографию опять попал! А ежели японец на них полезет, чем отбиваться станет? Этой как ее… верстаткой?..

Снова и снова перечитывал Иван письмо брата, и в его воображении возникали картины, одна другой причудливее,— то высоченные сопки с лохматыми, низко нахлобученными шапками облаков, то густая, непролазная тайга, то быстрая, вспененная река, несущаяся в теснине меж грозно вздыбленных скал...

В тот же вечер он сел за ответ. Перечислив скудные домашние новости (да и что особенного могло произойти за месяц?), Иван сообщал о главном событии в своей жизни: в ноябре его приняли в комсомол.

Далее следовал сюрприз — стихотворение с посвящением. «Александру»:

Мой преданный и славный друг, 
Мой брат прекрасный Саша,
Ты уехал далеко на юг, 
Но неразрывна дружба наша.

В заключение Иван счел необходимым объяснить брату, как появилась эта не совсем удачная рифма «друг» — «юг». Во-первых, стихотворение он сочинил еще в октябре, сразу после проводов, а во-вторых, к слову «восток» рифму подобрать значительно труднее.

Второе письмо от Александра пришло ровно через три недели, третье — тоже, и переписка между братьями стала регулярной. В определенные дни, заранее высчитав срок, Иван с нетерпением ждал почтальона...

Из письма И. А. Земнухова брату Александру, 22 января 1939 г.:

«...Твое письмо, Саня, столько радости принесло мне, что и представить не можешь. Еще ничьему в своей жизни письму я не радовался так, как твоему. Своим советом ты вдохнул в меня свежие духовные силы, сорвал с моих глаз пелену... Впереди жизнь — впереди неизвестность и впереди верные, доброжелательные друзья...»

Из письма И.А. Земнухова брату Александру:

«Здравствуй, мой дорогой братец Саня! В первых строчках своего письма с искренней, известной тебе юной чувствительностью посылаю тебе в далекий край, край запустенья и снегов, свой пламенный привет.

Саня, пишу это письмо в выходной день. Погода выпала пасмурная. Тишина, не нарушаемая почти ничем, окутала рудник или, по-новому, г. Краснодон.

...Сообщаю тебе, Саня, об окончании третьей четверти и успеваемости: 5 «посредственно», 7 «хорошо», 1 «отлично» (по основным предметам).

В школе происходят между мной и учителями... споры по вопросам, касающимся науки. Я часто опровергаю их выводы... Почти ничего не читаю, не пишу. Уроки учить не хочется, потому что, разумеешь сам, подошли теплые дни... Посылаю фотокарточку, полученную на комсомольский билет. До свиданья, милый брат».

Хотя в письме дата отсутствует, нет сомнения, что оно было отправлено вскоре после весенних каникул, вероятнее всего — в первой половине апреля 1939 года. Именно в это время (3 апреля) Иван получил в райкоме ЛКСМУ комсомольский билет, которому суждено было пережить своего хозяина, стать вечным музейным экспонатом. С крохотной фотографии смотрит сквозь стекло, нет — сквозь время десятилетий юноша в черном пиджаке и белой, наглухо застегнутой рубашке. У него гладко зачесанные назад волосы, открытое лицо и чистый прямой взгляд.

...А в конце письма — снова стихи. О весне, вечном чуде природы, о птицах, ее прославляющих, о животворящем солнце, что ласково светит, бросая луч на синеющий лес...

Вот так, «не пишу» и тут же — большущее, почти на две страницы стихотворение! Впрочем, ничего удивительного. У Ивана переломный возраст, он сейчас весь из противоречий. Недоволен собой, учителями, товарищами... Он спорит, опровергает «выводы» и доказывает свое, ищет истину, то вслепую, интуитивно, то прозревая.

Из беседы с Александром Михайловичем Ващенко, одноклассником И.А. Земнухова:

«О чем мы спорили? Иван, например, довольно скептически относился к деятельности комсомольской организации школы. Он считал ее недееспособной и зависимой, потому что она была руководима и направляема «сверху», не обладала самостоятельностью. Беспощадно критикуя организацию как в целом, так и отдельных ее активистов, Иван утверждал, что работа, которую они проводят, есть только слепое выполнение воли дирекции школы.

Эти свои «крамольные» мысли он высказывал в специальном выпуске стенгазеты, которая наделала много шума. Анна Виссарионовна Гаврютина тут же сняла газету, что вызвало острую реакцию со стороны Земнухова. Он, несмотря на все свое хладнокровие и выдержку, сорвался, наговорил завучу дерзостей.

Насколько я помню, весь этот пожар погасили, но дискуссии на тему «Каким должен быть комсомол?» продолжались еще долго. Ни Ивану, ни мне, ни нашим товарищам это не было безразлично. Нам был дорог комсомол, и мы хотели, чтобы он был боевым. Мы словно чувствовали, какие суровые испытания ждут его впереди...»

Из письма И.А. Земнухова брату Александру, 20 мая 1939 г.:

«...Чувствую — взгляд мой на жизнь становится более серьезным, более правильным... Это чувство, Саня, укрепилось и углубилось от прочтения твоего долгожданного письма... Оно мне показало очертания жизненного пути. Оно дало мне столько же, сколько 8 лет учебы в школе...»

Из беседы с А. А. Земнуховым, ноябрь 1985 г., Донецк:

«В одном из писем брата я обнаружил вырезку из газеты с крупно набранным заголовком «Куда пойти учиться?». Брат интересовался моим мнением относительно его будущей профессии. Конечно, писал он, ты знаешь о моей большой склонности к литературе, но мне кажется, что в литературу, чтобы стать настоящим писателем, надо идти, овладев какой-нибудь другой профессией, познав через нее хорошенько жизнь и людей с их неповторимыми характерами и судьбами.

Более всего Ваня склонялся к профессии юриста, считая, что она «родственна» профессии литератора в смысле познания человека. И тут самым ярким для него примером была судьба Владимира Ильича Ленина».

Александр вернулся в начале декабря 1940 года, и первым, кого он увидел дома, был брат. В ответ на его громкий, нетерпеливый стук за дверью послышался незнакомый ломкий басок:

— Сейчас! Одну секунду... Раздались тяжелые мужские шаги, звякнул крючок, и на пороге возник худой, долговязый хлопец в круглых очках и сером домашней вязки свитере. Александр глянул на него с недоумением и только хотел спросить, что это он делает в чужой комнате, как хлопец радостно засмеялся, широко раскинул руки:

— О-о, Саня!.. Саня приехал!

В том, что Александр не сразу узнал брата, не было ничего удивительного — так изменился тот, повзрослел.

Братья крепко обнялись и долго стояли в дверях, покачиваясь и похлопывая друг друга по спине и плечам.

— Ну ты даешь, Ванюха,— бормотал старший,— ну и вымахал... А очки? Очки зачем?

— Саня... Наконец-то приехал...— словно не слыша его, говорил Иван и задавал свои вопросы: — Ты поездом или как? А почему в фуфайке, Саня? Почему не в шинели?

— Форму приказали сдать. Едешь домой — надевай старое. Такой порядок...

— Чего это мы на пороге топчемся? — спохватился Иван.— Вот чудики! Всю комнату выстудили. Придет мать — ох, и влетит нам с тобой, Саня! — И шутливо поклонился: — Заходи, дорогой, будь как дома!

О том, куда устраиваться на работу, Александр долго не раздумывал. До армии он считался одним из лучших наборщиков районной типографии.

Грищенко, директор Краснодонской типографии, обрадовался ему, как родному сыну. Уже месяц не было метранпажа, а линотиписткой была ученица — девчонка. С ручным же набором и версткой были сплошные перебои. Так что возвращение Земнухова, которого типографские рабочие помнили еще мальчишкой и любили, было как нельзя кстати.

Зарабатывал Александр неплохо, и материальное положение семьи сразу улучшилось. Теперь мать могла больше тратить денег на продукты питания, особенно на молочные, в которых нуждался часто хворавший Александр Федорович.

И обновки стали справлять почаще. В первую очередь решили порадовать Нину — модным демисезонным пальто. За два года, что Александр не был дома, сестра тоже сильно изменилась, похорошела, стала самостоятельнее. В Сталино (Донецке) она закончила курсы счетоводов и теперь работала в конторе шахты № 1-бис.

Весной перед экзаменами на аттестат зрелости (они начинались 20 мая) решили купить костюм Ивану. В магазин вместе с ним отправились Анастасия Ивановна и Нина.

Выбирали долго, наконец Ивану приглянулся серый в зеленую полоску коверкотовый костюм. Он очень шел ему, а главное — был в самую пору. Однако цена всех смутила — без малого двести рублей!

Мать засомневалась:

— Не так уж мы богато живем. Поищем, сынок, что-нибудь подешевле.

Иван, ни слова не говоря, стал снимать пиджак. Нина, наблюдавшая за ним, вдруг решительно сказала:

— Ничего, мама, как-нибудь выкрутимся. У нас на шахте аванс не сегодня-завтра, да и у Сани скоро получка. Выкрутимся, не впервой!

— Господи, да что ж так все дорого- то? — вздохнула Анастасия Ивановна, сдаваясь.— За один костюм — две отцовские зарплаты!

— Люди и подороже покупают,— сказала Нина.— Надо хорошие вещи брать, мама, чтобы и вид имели и служили долго. А Ваня аккуратный,— она ободряюще улыбнулась брату, который в эту минуту чувствовал к ней безграничную благодарность.— Он в этом костюме и в институте еще будет щеголять!

Дома Иван надел обновку и, не скрывая довольной улыбки, прошелся несколько раз по комнате. В старом, коротковатом пиджаке он казался излишне сутулым, худым и несуразно длинноруким. Теперь же его словно подменили — и выглядел солиднее, взрослее, и будто в росте еще прибавил.

Отец и мать молча любовались сыном, и думали они в эту минуту об одном и том же: вот и младший вырос и скоро, совсем скоро вылетит из родительского гнезда — уедет учиться в какой-нибудь чужой, далекий город...

Пришедший с работы Александр шумно выразил одобрение покупки.

— Ну, братуха, теперь ты и взаправду на профессора похож! — пошутил он, намекая на школьное прозвище Ивана.— Только галстука не хватает. Но это дело поправимое. Эх, так и быть! — махнул он рукой.— Забирай мой, коричневый. Будешь в полном ажуре, братишка!

Из воспоминаний Георгия Минаевича Арутюнянца, друга И.А. Земнухова, члена «Молодой гвардии»:

«Ваня Земнухов выделялся среди своих сверстников. Он был весь какой-то собранный, сосредоточенный... Он казался замкнутым, но в нем всегда кипел интерес к чему-то, он был полон внутренней энергии, заражал ею всех, с кем беседовал, работал. Поговорить, поспорить о жизни, о человеческих характерах, о поступках, о книге — было его любимым делом».

Записи И.А. Земнухова в тетради со стихами:

«Искренность — стержень дружбы».

«Наибольшее количество счастья для наибольшего количества людей».

Из воспоминаний Нины Михайловны Иванцовой, связной штаба «Молодой гвардии», октябрь 1943 г.:

«У него (Земнухова — В. Б.) было твердое, энергичное лицо и мечтательные глаза. Он считался лучшим оратором, и его сочинения славились по всему городу. Его любили товарищи, мы все считались с его мнением. Кроме того, он был другом Олега Кошевого».

Из воспоминаний Ивана Арсентьевича Шкребы, директора средней школы № 1 им. А.М. Горького:

«Кошевой и Земнухов выпускали школьную сатирическую газету. Вот они вывешивают ее в коридоре, и толпа школьников уже собралась около них. Чтение сопровождается взрывами смеха, шутками, горячими спорами... Да, была-таки у редакторов журналистская струнка...»

Иван был старше Олега Кошевого на три с лишним года, но эта разница в возрасте ничуть не мешала их дружбе. Она родилась и окрепла в часы увлекательной, напряженной работы над выпуском «Крокодила», выходившего по понедельникам.

Олег оказался мастером на все руки: умел оперативно и толково написать и поправить любую заметку, мог с ходу сочинить остроумную эпиграмму на какого-нибудь нарушителя школьной дисциплины, придумать хлесткий заголовок, нарисовать карикатуру...

Привлекало Ивана в новом товарище и его увлечение поэзией. Олег вскоре после своего появления в школе (он переехал в Краснодон из Канева вместе с матерью и бабушкой в январе 1940 года) стал посещать литературный кружок. Причем с большей охотой ходил в тот, где занимались Земнухов, Ващенко, Чернецов, Стаценко и другие старшеклассники. Этим кружком руководил Саплин. Увидит Даниил Алексеевич, что Кошевой вновь сидит за одной партой с Земнуховым, скажет со строгой укоризной: «Олег, ты же знаешь, что ваш кружок занимается в субботу...» Кошевой смутится, покраснеет и, умоляюще глядя на учителя большими карими глазами, скажет, слегка заикаясь от волнения: «К-как долго еще до субботы... Можно я останусь, Даниил Алексеевич?»

Однажды Иван решительно вступился за него.

— Даниил Алексеевич, зачем вы унижаете Олега? — запальчиво начал он.— Вам что, это доставляет удовольствие?

Саплин недоуменно поднял брови.

— Почему он должен всякий раз канючить у вас разрешение остаться? Может быть, ему лучше уж под парту от вас прятаться?

По классу прошелестел одобрительный смешок.

— Ваня, мне кажется, ты не совсем верно толкуешь мои реплики,— с обычной мягкостью произнес Саплин.— Я вовсе не против Олега. Ради бога, пусть ходит, если ему у нас нравится, если ему с вами интереснее, но...

— Стихи у Олега крепкие,— Иван привычным резким движением головы отбросил назад свои длинные волосы, пригладил их пятерней.— Гвозди, а не стихи! Он давно уже вырос из тех детсадовских штанишек, что так усердно примеряет ему Антон Васильевич.

— Ладно, не будем делать из мухи слона,— улыбнулся Саплин.— Так и быть, разрешаю Олегу ходить на наши занятия. А с Улизько я договорюсь...

Расходились по домам поздно вечером. Нудно моросил, будто сквозь сито, холодный мартовский дождь. В парке было неуютно, слякотно, безлюдно.

— Ну, до завтра? — Иван протянул Кошевому руку.— Мне налево, к «железке»...

В распутицу или в дождь он, как и другие ребята с улицы Чкалова, ходил в школу и домой по линии железной дороги, которая шла к шахте № 1-бис мимо Восьмидомиков. Этот путь был несколько длиннее обычного, зато надежнее.

— Я тебя провожу! — с готовностью отозвался Олег. Жил он почти рядом со школой, на Садовой улице, в квартире своего дяди Николая Николаевича Коростылева, работавшего инженером-геологом в тресте «Краснодонуголь».

— Поздно уже, Олег... Дома разве не будут беспокоиться?

— Дома? Ты что, за маленького меня принимаешь? — Олег громко рассмеялся. Смех у него был по-детски непосредственным, заразительным. Рослый, широкогрудый, с крупной, красивой головой, Олег был несуетлив в движениях, всегда уравновешен. И говорил он неторопливо, обдумывая каждую фразу, каждое слово.

— Как раз наоборот,— отозвался Иван,— ты же слышал про короткие штанишки...

— Ты — настоящий т-товарищ, Ваня! — с необычной горячностью воскликнул Олег, обрадовавшись, что Земнухов сам затронул больную для него тему. Он хотел сказать Ивану много теплых, хороших слов, но так, чтобы слышал их он один.— Не знаю, право, к-как мне тебя благодарить... Твоя поддержка была очень кстати.

— Благодарить нужно не меня. Ребят. Просто я выразил общее мнение, понимаешь? — Иван вздохнул, явно чем-то расстроенный.— Как ты думаешь, Даниил не обиделся?

— Ты был искренен. И ты был прав, поскольку защищал товарища. Мне к-кажется, Даниил это понял и ничуть не обиделся.

Они подошли к железной дороге. Иван взобрался на насыпь.

— Ну, дальше я один...

— Погоди, Ваня, не т-торопись,— Олег тоже взобрался наверх.— Ты, говорят, неплохо в шахматы играешь?

— Остапу Бендеру, пожалуй, не уступил бы,— хмыкнул Иван.— А что?

— Может, как-нибудь в гости зайдешь? П-посмотришь на наше житье-бытье... В шахматы партию-другую сгоняем... А?

В голосе Олега было такое дружелюбие, что Иван не задумываясь ответил:

— Ну какой разговор. Конечно, зайду...

— Тогда завтра? До уроков, да?

— Хорошо. Часов в двенадцать. Договорились?

— Договорились, Ваня. Буду ждать.

Они крепко пожали друг другу руки, и Земнухов зашагал по шпалам к своим Восьми- домикам. Олег некоторое время стоял неподвижно, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов, к хрусту гравия под ногами Ивана.

— Хороший, очень хороший т-товарищ,— произнес он вполголоса и улыбнулся — так приятно было ему произносить эти слова.— Ваня Земнухов и Олег Кошевой — два товарища. Да будет так!..

Из воспоминаний Анатолия Владимировича Лопухова, члена «Молодой гвардии», 1976 г.: 

«В нашей школе сложилась большая дружба между Олегом Кошевым и Иваном Земнуховым... В нашей комсомольской организации... Олег вступил в комсомол. И что примечательно, одну из рекомендаций, или, как мы тогда называли, поручительство, ему дал Ваня Земнухов».

LegetøjBabytilbehørLegetøj og Børnetøj