Глава II. Детские годы
Выросшие в больших бедняцких семьях, Александр Федорович и Анастасия Ивановна не жалели ни сил, ни здоровья, только бы их детям досталась лучшая доля. С утра до вечера они хлопотали по хозяйству, пропадали в поле или на покосе. Ваня никогда не видел родителей, сидевшими без дела.
Каждый из детей делал в доме посильную работу. Трудолюбию и крестьянским навыкам Саша, а затем и Ваня учились у деда Федора Ивановича, у отца и его братьев — Алексея, Никиты, Павла, Владимира, Емельяна. Все они были здоровые, крепкие мужики. Лишь седьмой брат — увечный с детства Ермолай был неспособен к тяжелой работе. Зато он выучился играть на гармони так, что никто в округе не мог с ним соперничать.
Добрый и ласковый, Ермолай охотно учил обоих племянников не только игре на двухрядке, но и «прибасывать» озорные частушки — петь их, аккомпанируя себе на басах.
Однако развлекаться братьям приходилось нечасто. Физически крепкий и выносливый, Саша уже с девяти лет помогал отцу не только плотничать, но и пахать, и боронить, и молотить. У него и коса была своя под рост, и в страдную пору мальчик вместе с родителями убирал овес, просо, коноплю, заготавливал сено.
Ваня тоже умел многое — драть лыко, плести из лозы корзины и верши, резать березовые м дубовые веники, запрягать и распрягать лошадь, управлять ею и ездить верхом.
Первой помощницей матери, прилежной ее ученицей, была Нина. Анастасия Ивановна учила ее всему, что умела сама,— выпекать хлеб, вязать, доить корову, стричь овец, жать рожь и скручивать снопы свяслом, носить воду на коромысле, прясть, сучить нитки... Многое должна уметь крестьянка!
В детстве Анастасии Ивановне не пришлось ходить в школу. Она научилась лишь кое-как расписываться.
«Неграмотный, что слепой,— не уставала повторять Анастасия Ивановна детям.— Его всяк обманет, всюду он себе шишек набьет».
Земнуховы мечтали, что все их дети после начальной школы будут учиться дальше, и Александр Федорович подумывал о переезде или в Шацк, или в Рязань. Человек по натуре добрый и мягкий, прощавший детям многие шалости и проказы, он становился непреклонно строгим и даже суровым, когда дело касалось учебы. Если был дома, а не на «сезонах», Анастасия Ивановна могла быть спокойна за школьные дела Саши и Нины.
Весной 1930 года Саша заканчивал четвертый класс, а Нина — первый. Вернувшись из школы и пообедав, они дружно садились за уроки. Тихонько, чтобы не мешать, усаживался рядом и Ваня. Он с завистью смотрел, как брат и сестра перелистывают учебники, как макают стальные перышки в чернильницу и плавно водят ими по бумаге, а на ней появляются буквы, затем — слова и, наконец, ровные фиолетовые строчки.
В шесть лет Ваня знал весь алфавит, читал по слогам, знал наизусть много стихотворений Пушкина, Лермонтова, Некрасова...
Осенью 1930 года Ваня пошел в школу, хотя ему исполнилось только семь лет. В честь такого важного события Анастасия Ивановна сшила ему сатиновую косоворотку и крепкую холщовую сумку для книг и тетрадей.
Шли дни за днями, и родители стали примечать, что с «молодшеньким» что-то неладное. Из школы он все чаще возвращался сумрачным и молчаливым, пряча заплаканные глаза. На все вопросы родителей упорно отмалчивался. Все объяснила Нина. Оказывается, Ваню в школе никто всерьез не воспринимал. Его там просто не замечали. Он тянет руку — не спрашивают, готовит уроки — не проверяют. Анна Акимовна, учительница, каждый раз встречает его вопросом: «Ты снова пришел, Земнухов? Сколько раз тебе повторять: рано еще, подрасти! Мы принимаем в школу с восьми лет, а тебе и семи нет». Ваня молчал, но после звонка занимал свое место за самым задним столом.
Наконец упрямство мальчика вывело учительницу из себя, и она потребовала, чтобы тот немедленно покинул класс.
Наутро Ваня отправился в школу вместе с отцом. Александр Федорович волновался не меньше сына, однако, против ожидания, все устроилось наилучшим образом: Ване в виде исключения разрешили посещать занятия.
В 1930 году в илларионовской школе первой ступени обучалось около тридцати крестьянских детей. Все четыре класса помещались в доме, который ранее принадлежал кулаку Скворцову.
Трудно приходилось и молодому директору Евгению Куликовскому, и опытной учительнице Анне Акимовне Савостьяновой: не хватало книг, тетрадей, карандашей, учебных пособий... Вместо тетрадей использовали и старые газеты, и оберточную бумагу, и даже обои. Разводили самодельные купоросные чернила, пробовали писать гусиными перьями. Многие ребята пользовались грифельными досками, на которых писали когда-то их отцы и деды еще в церковноприходской школе. На весь первый класс, где учился Ваня Земнухов, было три букваря.
Однако Куликовский и Савостьянова не падали духом. Настоящие подвижники просвещения, они были полны решимости отдать все силы не только всеобучу, но и ликвидации неграмотности в Илларионовке.
Особенно горячо взялись учителя за политехнизацию школы. Уже к новому году в кирпичном амбаре, где раньше Скворцов хранил добро, оборудовали с помощью колхоза столярную мастерскую. Поставили там верстаки, приобрели нужный инструмент, завезли пиломатериалы.
Ваня Земнухов, как и все его сверстники, с удовольствием работал в мастерской — строгал, пилил, клеил... Ребята ремонтировали школьную мебель, мастерили табуретки, грабли, выстругивали черенки для лопат и топорища.
...Незаметно подошел к концу учебный год. Ваня оказался прилежным учеником. Читал и писал он лучше всех в классе. Анна Акимовна сразу отметила его способности, любознательность и трудолюбие. При случае сказала об этом Александру Федоровичу и Анастасии Ивановне. Посоветовала им приложить все усилия, чтобы мальчик смог учиться и дальше. И, надо сказать, пожелание учительницы сыграло в дальнейшем не последнюю роль в судьбе не только Вани, но и всей семьи Земнуховых.
Из письма А.А. Савостьяновой к Н.А. Земнуховой, 1 июля 1952 г.:
«Помню, как сейчас,— он сидит за партой, его русая головка склонилась над книгой... Помню наши беседы о прочитанном, его пересказы — какой глубиной они дышали; забыв обо всем, как будто стены класса раздвигались перед ним, и он шел вперед по широкому коридору и, казалось, все ласкало его.
А какая глубокая любознательность! Часто он задавал вопросы, казалось бы, не по существу, и только теперь я поняла, какая могучая сила кипела в его груди. Да, я так и думала, что его перспектива должна быть большой, ведь учитель... угадывает в каждом своем питомце будущее взрослого человека».
Из беседы с Е. Куликовским, Илларионовка, 14 сентября 1984 г.:
«Хотя в нашей школе Ваня Земнухов учился недолго, однако мне хорошо запомнился этот тихий, застенчивый мальчуган. А обратил я свое внимание на него вот по какой причине: Ваня до самозабвения любил читать.
На переменах, бывало, все ребята играют, резвятся напропалую, но напрасно было искать его в компании шалунов. Устроится где-нибудь в уголке или, когда мороз на дворе, притулится к теплой пачка и с упоением читает какую-нибудь книжку. В такие минуты он ничего не замечает вокруг себя, ничего не слышит. Мне кажется, он, как никто в его возрасте, умел погружаться в книгу до самых сокровенных ее глубин.
Читал Ваня все подряд. Сегодня гоголевского «Вия» принесет, в другой раз — ершовского «Конька-горбунка», всего затрепанного, замусоленного десятками рук... И где только брал?
Заметив эту его слабость, я как-то специально для Вани взял из дому любимую свою книгу о цветах и растениях. Это было солидное академическое издание в кожаном переплете, с разноцветными иллюстрациями... Боже мой, сколько же радости увидел я в его загоревшихся глазенках! Ваня принялся жадно перелистывать страницы, легко узнавая знакомые травы и цветы, только называя их поместному, по-деревенски, очень красиво и поэтично, как называли их, видимо, его мать и бабушка.
Книга словно бы разбудила в нем что-то, преобразила его — исчезли без следа обычные для него робость и скованность, он забросал меня вопросами, и передо мной явился живой, острый, жаждущий все новых и новых впечатлений и познаний ум незаурядного ребенка».
Александр Федорович давно уже подумывал о переезде в Донбасс, на Сорокинский рудник, где он уже два года подряд работал на шахте.
Рудник был расположен в пятидесяти километрах к юго-востоку от Ворошиловграда. Здесь одна за другой открывались шахты, строились жилые дома, больницы, кинотеатры, дома культуры. Вырос целый поселок. И шахты, и новостройки нуждались в рабочей силе. В Сорокино ехали люди со всех концов страны.
Для Александра Федоровича главной причиной переезда была средняя школа, ради которой, собственно, и затевалось такое нешуточное дело. Она стояла в центре рудника, в молодом парке — новенькая, просторная, с большими, светлыми классами на двух этажах, со спортивным и актовым залами, столовой, игровой площадкой... Бывая в Сорокине, он несколько раз заходил в нее, все обстоятельно рассмотрел и расспросил. Дома рассказывал детям об этой чудесной школе, носившей имя Максима Горького.
— Вот переедем на рудник,— обещал Александр Федорович,— запишу туда всех до единого. Сами побачите, как говорят украинцы,— не школа, а настоящий дворец!
Летом 1930 года Александр Федорович со старшим сыном уехал в Сорокино. Приняли его на работу в строительное управление, в знаменитую плотницкую бригаду Колпакова, которая возводила шахтные копры, строила коридоры для откатчиков пустой породы, бараки-общежития для шахтеров... В одном из таких бараков, стоявших неподалеку от шахты № 5, или, как говорили сорокинцы, «на Пятой колонии», Земнуховы получили крохотную комнатушку.
Комната в общежитии была настолько мала, что о переезде всей семьи пока нечего было и думать. Лишь осенью 1932 года он получил большую комнату в кирпичном одноэтажном доме № 8 по улице Чкалова. Эта улица начиналась сразу за рынком и шла по направлению к строившейся шахте «Капиталка»» и поселку Первомайка. Таких домов было восемь, и вскоре этот район поселка Сорокино стали в обиходе называть «Восьмидомиками». Название быстро прижилось, как ранее прижились «Каменная колония» (дома там были выстроены из дикого степного камня), «Шанхай» (так называли Овражную улицу, где преобладали мазанки и землянки) или «Деревянная колония» (находилась за парком, неподалеку от станции Кокс-уголь и была застроена только деревянными домами).
...Едва получив ордер, обрадованный Александр Федорович спешно отбил телеграмму на родину: «Дали новую комнату. Выезжайте».
