16

31 марта 1945 года - 1379 день войны

31 Опубликовано сообщение ТАСС о том, что правительство СССР в связи с открывающейся 25 апреля 1945 г. конференцией Объединенных Наций в Сан-Франциско уведомило правительство США, что оно ожидает скорого ответа на сделанное им предложение о приглашении Польши на конференцию в Сан-Франциско. [3; 712]

Войска 1-го Украинского фронта завершили Верхне-Силезскую наступательную операцию. В результате наступления советских войск была окружена и ликвидирована крупная группировка войск противника юго-западнее г. Оппельн и сорван план гитлеровского командования по удержанию в своих руках района верховья р. Одер. Войска левого крыла фронта, выйдя на линию Штрелен, Нейсе, Ратибор, закрепились на достигнутых рубежах в предгорьях Судет. Таким образом, было полностью завершено освобождение территории союзной нам Польши. [3; 712]

Войска 2-го Украинского фронта овладели г. Нитра, форсировали р. Ваг и заняли г. Таланта. [3; 713]

Войска 3-го Украинского фронта заняли гг. Вашвар, Керменд, Сентготтард, а южнее оз. Балатон совместно с войсками болгарской армии заняли г. Чурго. [3; 713]

Президиум Верховного Совета СССР принял указы о награждении орденом Ленина металлургического завода «Электросталь», Челябинского ферросплавного завода, Высокогорского рудоуправления Народного Комиссариата черной металлургии СССР и о награждении орденами и медалями работников этих предприятий за успешное выполнение заданий Государственного Комитета Обороны по обеспечению военной промышленности качественным и высококачественным металлом и по обеспечению металлургических заводов ферросплавами и рудой. [3; 713]

Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о награждении орденом Ленина строительно-монтажного треста «Магнитострой» Народного Комиссариата черной металлургии за успешное выполнение заданий Государственного Комитета Обороны по наращиванию мощностей черной металлургии. [3; 713]

Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о награждении орденами и медалями работников черной металлургии за успешное выполнение заданий Государственного Комитета Обороны по обеспечению военной промышленности металлом, освоению новых марок сталей и наращиванию мощностей. Награждено свыше 6500 доменщиков, сталеваров, прокатчиков, горняков, коксовиков, огнеупорщиков, строителей, директоров, партийных работников, инженеров, мастеров. [3; 713]

Президиум Верховного Совета СССР принял указы о награждении орденом Трудового Красного Знамени Магнитогорского и Кузнецкого металлургических комбинатов, металлургического завода «Серп и молот» за успешное выполнение заданий Государственного Комитета Обороны по обеспечению военной промышленности качественным и высококачественным металлом. [3; 713]

Президиум Верховного Совета СССР принял указы о награждении орденом Трудового Красного Знамени завода № 703 и Первоуральском динасового завода Народного Комиссариата черной металлургии за успешное выполнение заданий Государственного Комитета Обороны по освоению новых видов труб и обеспечению трубами военной промышленности, по наращиванию мощностей и увеличению производства динаса. [3; 713-714]

Президиум Верховного Совета СССР принял указы о награждении орденами и медалями работников завода № 703 и треста «Трубстрой», работников Челябинского ферросплавного завода, Первоуральского динасового завода, металлургического завода «Электросталь», Высокогорского рудоуправления Народного Комиссариата черной металлургии за успешное выполнение заданий Государственного Комитета Обороны. [3; 714]

Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о награждении орденами и медалями работников огнеупорной промышленности Народного Комиссариата черной металлургии за успешное выполнение заданий Государственного Комитета Обороны по наращиванию мощностей и обеспечению металлургических заводов огнеупорами. [3; 714]

Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о награждении орденами и медалями работников металлургических и лесных предприятий Главуралмета и Главлесчермета Народного Комиссариата черной металлургии за успешное выполнение заданий Государственного комитета Обороны по производству металла для оборонной промышленности, освоение новых марок качественных сталей и наращивание мощностей. [3; 714]

Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о награждении орденами и медалями работников предприятий Главвторчермета Народного Комиссариата черной металлургии за успешное выполнение заданий Государственного Комитета Обороны по сбору, переработке и обеспечению металлургических заводов металлическим ломом.  [3; 714]

Президиум Верховного Совета СССР принял указы о награждении орденами и медалями работников Магнитогорского и Кузнецкого металлургических комбинатов за успешное выполнение заданий Государственного Комитета Обороны по наращиванию мощностей, освоению выплавки новых марок сталей и увеличению производства металла для оборонной промышленности. [3; 714]

Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о награждении орденами и медалями работников рудной и нерудной промышленности Народного Комиссариата черной металлургии за успешное выполнение заданий Государственного Комитета Обороны по увеличению добычи и обеспечению металлургических заводов железной и марганцевой рудами и флюсами. [3; 714-715]


Корреспонденция Константина Симонова "Генерал Свобода",
опубликованная в газете "Красная звезда"

С человеком, о котором я хочу здесь написать, мне так и не удалось поговорить лично, с глазу на глаз. То есть, конечно, я говорил с ним и виделся с ним и даже наблюдал его о боевой обстановке, но когда я говорю, что мне не удалось поговорить с ним, это значит, что мне не удалось поговорить с ним о нем самом.

Мне хотелось расспросить его о его детстве и юности, о его жизни солдата, о том, как он вообще прожил сзою 50-летнюю нелегкую жизнь, о том, как он стал любимцем своего народа и своих солдат.

Но именно об этом мне никак и не удавалось поговорить с ним: то потому, что была боевая обстановка и ему нужно было командовать и распоряжаться, а не разговаривать о своей жизни, то потому, что у него были люди, пришедшие за приказаниями и распоряжениями, а больше всего потому, что, как мне показалось, он был вообще от природы не расположен говорить о себе и был искренне рад всякому случаю, когда что-нибудь мешало этому разговору.

Впервые я встретил генерала Свободу в городе Кошице, куда он приехал для разрешения некоторых вопросов, связанных с формированием новых чехословацких частей. Я виделся с ним какой-нибудь час, и, однако, мне все это время казалось, что ему тут, за 100 километров от фронта, как-то не по себе.

У него, несмотря на его прирожденную мягкость и добродушную улыбку, в то же время было лицо человека, который находится совсем не там, где ему хочется быть в эту минуту.

Он не вспоминал ни о чем, связанном с военными действиями, и, однако, я чувствовал, что этому человеку в тылу как-то не по душе, что ему хочется поскорее уехать туда, обратно, к себе в корпус, домой. Потому что для него домом был именно его корпус, а никакое бы то ни было другое место на земном шаре.

Это было мимолетное свидание. За такое короткое время нельзя ни понять, ни узнать человека; можно только увидеть его и заприметить в нем самое важное и характерное.

Часто говорят о человеке, что в нем чувствуется военная косточка. Иногда понимают под этим солдатскую сухость, резкость, подчеркнутую служебную четкость.

В таких случаях чувствуют в человеке солдата еще издали, за десять шагов. Бывает иначе. Бывает, что не прочитаешь в человеке солдата, прирожденного военного, не посмотрев ему в глаза. И только когда увидишь его глаза — твердые, стальные, все равно, какого они цвета,— только тогда чувствуешь, что это именно тот, кого называют прирожденным военным.

Именно к таким людям, как мне показалось, принадлежит генерал Свобода. Спокойные, мягкие движения, как-то почти по-штатскому просторно сидящий на нем френч, немолодое, чуть усталое лицо, густые, белые, как снег, зачесанные назад волосы, и вдруг — глаза, голубые, внимательные, острые и, как мне показалось, ни при каких обстоятельствах не терпящие никакой неправды. Очень суровые глаза на очень добром лице.

Это были первые мимолетные наблюдения.

А потом я попал в чехословацкий корпус. Невдалеке слышалась канонада, но было уже поздно, стемнело, и мне думалось, что если генерал и был весь день на наблюдательном пункте, то он уже, наверное, вернулся. Однако когда я зашел в штаб корпуса и спросил, как мне пройти к генералу, на меня посмотрели почти с удивлением.

— Генерала нет,— сказали мне.

— А где же он?

— Как где? На наблюдательном пункте,— с удивлением ответили мне.

— Когда он вернется?

— Наверное, поздно. Он всегда возвращается поздно.

После долгой дороги я решил заночевать в помещении штаба корпуса и, заснув, как убитый, проснулся только утром в 9 часов. Наспех одевшись, я тотчас же направился к генералу.

— Можно ли пройти к генералу?— спросил я.

— О, идти к нему далеко,— улыбнулся мне один из штабных работников,— километров восемь отсюда. Туда нужно ехать. Он на наблюдательном пункте.

— Давно он уехал? — спросил я.

— Очень давно. Как всегда. Он уезжает очень рано; он уехал туда в пять часов утра, когда еще было темно.

В этот день мела чудовищная метель. Боевые действия на этом участке фронта происходили в узкой лощине, окаймленной с двух сторон дикими, поросшими густым сосновым лесом словацкими горами.

Уперев оба свои фланга в заваленные многометровым снегом скалы, немцы упорно удерживали в своих руках единственную шедшую по ущелью дорогу.

Метель даже по шоссе свирепствовала так, что на ровном месте приходилось откапывать машину лопатами.

Мы свернули с шоссе, и нам пришлось ехать лесной бревенчатой дорогой, как где-нибудь на Северо-западном фронте в 1942—1943 годах.

Однако даже и эта бревенчатая кладка не спасала от метели. На открытом участке длиной метров пятьсот дорогу так замело, что мне с провожатым пришлось бросить «виллис» и идти до ближайшей деревни пешком, а там седлать лошадей и ехать верхом на наблюдательный пункт к генералу.

За пять шагов ничего нельзя было рассмотреть. Метель обрушивалась прямо с запада, и я невольно думал о том, как тяжело наступать в эти часы пехоте. Смотреть навстречу метели было почти невозможно, приходилось закрывать руками глаза и отдаваться на волю лошади, которая под снегом нащупывала дорогу.

Наконец, после путешествия, которое, несмотря на расстояние всего в несколько километров, казалось бесконечно длинным, мы добрались до деревни, где прямо посредине улицы стояли тяжелые полковые минометы, с визгом палившие по немцам через крыши домов.

Свернув направо в поднимавшуюся на холм улицу, мы добрались до наблюдательного пункта к генералу, Вначале я не совсем понял, почему эта чуть не до крыши заметенная снегом изба называлась наблюдательным пунктом.

В сенях я попытался отряхнуться от снега и принять хоть сколько-нибудь человеческий вид. В избе на лавках сидело несколько офицеров, а на грубой деревянной табуретке у такого же грубого деревянного стола, на котором была разложена большая карта, сидел сам генерал Свобода.

Я хорошо знал, что сегодняшний день, как это часто бывает при наступлении, был тяжелым днем, что немцы беспрерывно контратаковали и что как раз сегодня корпусу удалось продвинуться только на то расстояние, которое, как бы щедро оно ни было полито кровью, все равно не отмечается в наших скупых и сдержанных сводках Информбюро.

— Неважно сегодня воюем,— сказал генерал.

Это было первое слово, которое он сказал мне после «здравствуйте».

— Неважно воюем,— повторил он.

Я знал, что корпус выполнил ближайшую поставленную перед ним в наступлении задачу, что вскоре после передышки предстоял новый удар и что эта передышка сама по себе была вполне законной. Но в словах генерала было искреннее недовольство существующим положением. Именно эта, казалось бы, законная передышка его не устраивала.

Его совершенно очевидно бесило то, что немцы осмелились и нашли силы для того, чтобы переходить в контратаки и что ему приходилось сегодня отражать их контратаки вместо того, чтобы сегодня же, сейчас же идти дальше, как ему хотелось.

Как опытный военный, он относился к этому спокойно, отдавал соответствующие обстоятельствам приказания и тем временем готовил силы для будущего удара. Но как человек, которому уже шесть лет не терпится вернуться в родную Прагу, он был расстроен сегодняшней задержкой настолько, что не мог, а может быть, даже и не хотел и не считал нужным скрывать этого.

— Контратакует,— сказал он.— Отбиваем. Но сами продвинулись только на несколько сот метров. А когда начинаем измерять на метры — этого я не люблю. Это плохо даже тогда, когда это временно.

За пять минут до этого генерал посылал с каким-то поручением одного из своих офицеров. Тот вернулся запорошенный снегом и, громко щелкнув каблуками, как это принято в чехословацкой армии, доложил о своем прибытии.

— Ну, как? Видно — спросил его генерал.

— Так точно, можно наблюдать,— ответил он.

— Ну что ж, пойдемте на наблюдательный пункт,— обратился ко мне генерал.— Посмотрите своими глазами. Я посылал проверить, видно ли. Говорят, видно.

Мы вышли из хаты, пересекли двор, прошли через какой-то большой сарай и по высокой лестнице-стремянке стали подниматься на сеновал.

Генерал не влез, а, я бы сказал, легко взошел по этой отвесной лестнице своей почти юношеской, несмотря на его пятьдесят лет, походкой.

В крыше сеновала были прорезаны два отверстия с поставленными в них стереотрубами, глядящими на запад и на юго-запад.

Пейзаж представлял собой покрытые снегом холмы, резко пересекающиеся узкими лощинами. Ближайшие холмы были захвачены вчера и сегодня, более дальние принадлежали еще немцам. Оттуда, из черневшего по гребню холмов леса, из траншей, которые даже простым глазом были видны как тонкие черные зигзаги, немцы сегодня весь день беспрерывно переходили в контратаки.

Впрочем, как раз сейчас, в данную минуту, последняя контратака была отбита и, наоборот, готовился к атаке чехословацкий батальон, накапливавшийся для этого на исходных позициях.

Метель, как это часто бывает, на полчаса вдруг совершенно затихла, и с наблюдательного пункта было хорошо видно, как черные фигуры чехословацких пехотинцев движутся из второго эшелона, поднимаясь вперед на холмы, откуда они должны были вскоре пойти в атаку.

Сзади из деревни бухали тяжелые минометы, и было видно, как на немецких позициях ложатся снаряды, поднимая серо-белые столбы дыма и снега.

Немцы не оставались в долгу: мины ложились неподалеку от дороги, по которой двигался шедший на передовые позиции батальон.

Генерал слегка морщился, когда разрывы ложились слишком близко от дороги.

Это меня не удивляло, несмотря на то, что я узнал уже, как давно он воюет. Это был просто признак большой души и доброго сердца. Он был отцом своих солдат, и он беспокоился за них, за их жизнь, хотя и посылал их туда, где им грозила смерть.

Обзор был очень хорош. Изба, которая выходила фасадом на деревенскую улицу и которая, как мне в первую минуту показалось, непонятно почему была избрана в качестве наблюдательного пункта, была расположена на самом краю деревни, а ее дворовые постройки выходили высоко на гребень холма. Отсюда поле боя было лучше видно, чем из любого другого места на несколько километров в окружности.

Мы выехали обратно в штаб корпуса под вечер. Снег валил крупными хлопьями. Проехать на машине было трудно, и мы ехали на санях. В этом способе передвижения, несмотря на его медленность, пожалуй, есть свои преимущества: лучше видишь то, что не всегда увидишь с машины.

Генерал сидел в санях, опираясь на толстую, окованную медью местного изделия палку. На голове у него была высокая папаха, из-под которой выбивались седые волосы. Лицо было обветренное, красноватое, но от этого только ярче выделялись голубые упрямые глаза.

По лесной дороге навстречу ему гуськом шли солдаты, ехали повозки со снарядами, двигались обозники.

Видя, как его приветствуют все эти люди, было нетрудно понять, как он популярен у себя в корпусе.

У нас часто бывает, что командира называют не только командиром, но еще и разными другими именами, в которые вкладывают душу: называют «батькой», «отцом», «стариком», «хозяином». Говорят: «Старик был» или «Наш проехал». И это свидетельствует о большой любви к человеку-командиру.

А вот, когда я ехал со Свободой обратно в штаб корпуса, мне показалось, что все встречные солдаты и офицеры козыряют ему именно с этим чувством. И не знаю, как звучит это по-чешски, по-словацки, да и вообще они не говорили этого вслух, но у меня было ощущение, что в душе они называют его и «батей», и «отцом», и «стариком», и «хозяином», и «нашим».

Это было очень важно, потому что это означало любовь.

В этот вечер, так же как и в предыдущий, мне не удалось поговорить с ним о нем самом. Этого не удалось сделать также и на следующий день. И я даже подозреваю в этом дурной умысел: генерал упорно не хотел говорить о себе.

И, может быть, это даже, в конце концов, было к лучшему. Человек такой удивительной душевной скромности, как он, так бы и не рассказал мне того, что мне хотелось от него услышать.

Узнав, что мне не удается на эту тему поговорить с генералом, офицеры штаба, люди, которые начали воевать вместе с ним простыми солдатами, с охотой и с нежностью к человеку, о котором они рассказывали, напомнили мне о некоторых подробностях жизни генерала, о том, какую жизнь прожил он, прежде чем стать тем, чем он стал сейчас.

Он родился в 1895 году в одном из сел бедного края — Моравской Высочины. В 1914 году, в 19 лет, он стал солдатом австро-венгерской армии. Как большинство чехов и словаков, ненавидя и презирая государство и армию, в которой он тогда служил, он в 1915 году, при первой же представившейся возможности, перешел к русским.

Он вступил в чешский легион и в 1917 году в составе 1-й чехословацкой бригады командиром взвода воевал с немцами под Сборовом в районе Тарнопольских укреплений.

Участие чехословацкой бригады в боях против немцев под Тарнополем было глубоко символично. Впервые со времен Яна Жижки чехи выступили против немцев открыто, как вооруженная сила.

Зимой 1918 года, уже в другие, новые времена, по-прежнему выполняя свой солдатский патриотический долг в составе все тех же чехословацких частей, генерал, командовавший в то время ротой, снова дрался с немцами, на этот раз уже в глубине Украины, под Бахмачем.

В 1919 году Свобода вернулся на родину. Он был уже офицером. Семья, из которой он вышел, была крестьянская, и когда он, демобилизовавшись из армии, вернулся в родное село, то увидел, что они с братом бедняки, а если разделят хозяйство, то станут совсем нищими. Не желая отнимать у брата свой земельный надел, Свобода тут же вернулся в армию.

Он продвигался по службе медленно, тянул обычную лямку рядового армейского офицера. Он был из тех военных, способности которых редко замечают в мирное время. Только испытания войны, перед которыми они не бледнеют, в то время как теряются другие, только такие испытания вносят поправки в прежние мирные представления и устанавливают истинную цену людей.

К 1938 году Свобода дослужился всего до подполковника, в то время как многие его сверстники, так же, как и он, участвовшие в чехословацком легионе, уже занимали в армии самые высокие командные посты.

И когда Германия, с благословения собравшихся в Мюнхене европейских премьер-министров, вторглась а Судетскую область, лишив тем самым чехословаков всякой возможности обороняться в дальнейшем, Свобода почувствовал сердцем патриота и умом старого солдата, что надо готовиться к долгой войне. В те дни он уже думал о чехословацком легионе, который, наверное, скоро придется формировать за границей, чтобы непримиримо продолжать борьбу с немцами.

Собрав группу солдат и офицеров, Свобода однажды, в период между захватом фашистами Чехословакии и объявлением войны Польше, обманув пограничную стражу, тайно перешел границу и явился в Польшу.

Война в Польше развертывалась с такой быстротой и сопровождалась такими тяжелыми неудачами, что полякам было не до формирования чехословацких национальных частей и легион даже не успел вооружиться.

Уходя от немцев, подполковник Свобода со своими людьми, которые тогда пошли за ним — а их всего было 300 человек,— в районе Ровно впервые встретился, с Красной Армией и с того знаменательного дня навсегда связал судьбу свою и своих солдат с судьбою России.

Осенью 1941 года подполковник Свобода начал в СССР формировать чехословацкую воинскую часть. В то время как на фронте развертывались тяжелые сражения первого периода войны, вдалеке от фронта, в Бузулуке, под командованием Свободы проходили военную подготовку первые чехословацкие роты. Они собирались при всех обстоятельствах воевать вместе с Советской Армией и поэтому обучались по советским военным уставам и овладевали советским оружием.

В то тяжелое время это было не только вопросом обучения, но и принципиальным вопросом. В то время Свобода говорил своим офицерам и солдатам:

— Что бы ни было, как бы ни было трудно, но будущее Чехословакии — с Россией, и прежде всего с Россией.

В трудные летние дни 1942 года Свобода написал письмо Сталину, в котором просил отправить чехословацкую часть на фронт. Он чувствовал, что где бы ему ни пришлось воевать с немцами, как бы далеко в глубине России ни произошла эта встреча, все равно это будет битва за свободу своей родины, за свободу любимой Праги.

Свобода, его офицеры и солдаты по-солдатски презирали в ту минуту Андерса, который, сформировав свою армию в России, в трудные для России часы предпочел, вместо того чтобы ехать на фронт, отправиться в Иран.

Свобода хотел показать, что у него и у его людей принципиально противоположные Андерсу убеждения и воззрения на то, что такое честь солдата и патриота.

Но чехословацкую воинскую часть берегли. Это была пока еще очень маленькая часть будущего великого движения. Ее берегли всю осень 1942 года, и только зимой 1943 года в Бузулуке был получен приказ об отправке на фронт.

Для Свободы это был счастливый и торжественный день. Теперь только неделя или две путешествия в эшелонах отделяли его от того дня, когда он наконец сможет выполнить свой долг солдата.

Когда на плацу в Бузулуке солдатам были розданы новые русские автоматы, он перед строем солдат взял автомат и поцеловал его.

— Это не просто оружие,— сказал он,— это — символ нашей победы.

В Бузулуке остался формироваться запасной полк, а отдельный усиленный батальон, которым командовал теперь уже полковник Свобода, выехал на фронт под Харьков, где в то время происходило крупное контрнаступление немцев.

Свобода не хотел дожидаться, пока сформируется бригада, которой он должен был командовать. Он хотел командовать пусть батальоном, но сейчас же, теперь.

Батальон прибыл под Харьков в критические Дни. Немецкие танковые механизированные дивизии прорывались прямо на Харьков. Нужно было ликвидировать образовавшийся прорыв.

Почти две недели батальон оборонялся на широком, более чем 10-километровом фронте. Там погиб первый, ставший Героем Советского Союза офицер чехословацкой армии капитан Ярош. Там принимали боевое крещение солдаты батальона, встречая немецкие танки огнем из противотанковых ружей и гранатами. Там в мокрую весеннюю метель полковник Свобода, показывая презрение к смерти, сидел в окопах вместе со своими солдатами, не отступая, что бы ни творилось справа и слева.

Именно там обошла солдат и офицеров его крылатая фраза: «Убивайте фашистов, убив, йте их во что бы то ни стало! Потому что из любого фашистского ефрейтора впоследствии может вырасти Гитлер».

Когда наконец батальон, потерявший убитыми и ранеными половину людей, получил приказ отходить, Свобода отправил в тыл свою машину и двое суток отходил к Северному Донцу пешком вместе с солдатами, останавливаясь, дерясь, задерживая немцев.

Так начался в эту войну боевой путь человека, который командует сейчас чехословацким корпусом, так на реке Мже под Харьковом началась для него битва за Прагу.

Это не просто храбрый и умный генерал. Это — народный герой своей страны. Он народный герой потому, что он верил, когда многие потеряли веру. Он не думал о спасении своей жизни, когда многие думали об этом. Он считал себя сыном народа одинаково и тогда, когда он был солдатом, и тогда, когда он стал генералом. Он умел думать о своей родине, забывая о себе, и, что еще важнее, он своим чутьем настоящего патриота раз навсегда понял и почувствовал, кто истинный и неизменный друг его родины, в союзе и братстве с кем его народ будет счастлив и свободен.

Сына генерала немцы повесили в Чехии. Его жена и дочь исчезли. Он не знает, где они. Его личная судьба не легка, он испил полную чашу страданий вместе со своим народом. И все-таки, несмотря на все это, он счастливый отец: отец тысяч своих солдат, которые любят его и верят в него как в отца, верят в его большую душу и не ошибаются. У него и в самом деле седая голова старого отца, пристальные глаза солдата и большая душа — душа патриота.

«Красная звезда», 31 марта 1945 г.

[13; 263-272]