22 марта 1943 года - 639 день войны
Войска Калининского и Западного фронтов, преследовавшие противника, отходившего с ржевско-вяземского плацдарма, вышли к рубежу Рибшево, Сафоново, Милятино, на котором противник организовал оборону силами семнадцати дивизий. В результате ликвидации ржевско-вяземского плацдарма противника линия фронта была отодвинута от Москвы на 130—160 км. [3; 356]
Закончились бои партизан Освейского и Дриссенского районов «партизанского края» в Белоруссии против карательной экспедиции. Каратели, понеся большие потери в живой силе и технике, были вынуждены прекратить дальнейшее ведение боевых действий. [3; 356]
Гитлеровские каратели сожгли белорусскую деревню Хатынь Логойского района Минской области вместе с жителями (149 человек, в том числе 75 детей). На этом месте в 1969 г. открыт мемориальный комплекс памяти всем белорусским деревням, уничтоженным немецко-фашистскими оккупантами (618 деревень). Памятник стал одним из всемирно известных символов борьбы с нацизмом и фашистским геноцидом. [1; 212]
Хроника блокадного Ленинграда
Трижды в городе объявлялась воздушная тревога. В 2 часа 37 минут фашистам удалось подвергнуть Ленинград бомбардировке. Сброшенные ими пять бомб упали в Смольнинском районе. Две из них — на территории 2-й ГЭС. Повреждено несколько электрических кабелей.
Единственный снаряд, выпущенный гитлеровцами по городу, тоже упал в Смольнинском районе. Он разрушил квартиру и угол дома № 9/13 на 8-й Советской.
Часть железнодорожной линии, проложенной после прорыва блокады, просматривается противником и подвергается огневым налетам его артиллерии. Сегодня принято решение о строительстве восемнадцатикилометрового обходного пути, который пройдет на несколько километров дальше от линии фронта. Благодаря этому вражеские наблюдатели не смогут обнаруживать наши поезда. Но прокладка нового пути очень сложна. Половина трассы проходит по торфяному болоту. [5; 328]
Воспоминания Давида Иосифовича Ортенберга,
ответственного редактора газеты "Красная звезда"
Наше наступление иссякло. Исчезли оптимистические сводки Совинформбюро. Только в районе Харькова — кровопролитные бои с наступающим противником. Каждый день публикуются репортажи с этих фронтов. Само название их говорит о характере сражений: «Борьба с немецкими танками», «Бои за переправы на Северском Донце», «Бой с немецкими танками в районе среднего течения Северского Донца»... Несмотря на неожиданность контрнаступления немцев, в наших войсках нет той паники и растерянности, какую мы помним по сорок первому и сорок второму годам. В эти дни нашим войскам удалось остановить немцев и занять позиции на берегу реки Северский Донец.
Перемены и у нас, на страницах газеты. Изменившейся обстановке соответствует содержание материалов: опыт оборонительных и наступательных боев, рожденный за минувшие месяцы. Неисчислимое количество тем. Вот только некоторые заголовки: «Маневренная тактика», «О штурмовых группах», «Огневые средства пехоты в лесном бою», «Преследование противника», «Противотанковая оборона»...
На многие из этих тем мы выступали и ранее. Повторяются лишь заголовки, но содержание иное — опыт последних сражений. Не моя задача пересказывать их содержание. Но уверен, что военные историки, специалисты тактического искусства не пожалеют, если обратятся к этому, скажу без преувеличений, уникальному материалу.
Не иссякает и писательский материал. Прежде всего хочу отметить очерк Петра Павленко «Кубань казачья». Много месяцев провел Петр Андреевич на этой земле и в дни отступления наших войск, и в дни наступления. А когда Кубань была очищена от врага, Павленко писал:
«Земли Кубани и Лабы не изменили славной старине своей. Кубанцы воевали на Дунае в войсках Суворова и Кутузова, ходили на запад с атаманом Чепегой и на Каспий с Головатым. воевали с французами в корпусе Платова, а на нашей памяти — проникали с Брусиловым за Карпаты, видели мечети Багдада и пески иракских пустынь. Кубанцы прославлены как конники, еще более знамениты своим пешим войском — пластунами... Кубанцы — это Таманская армия, это «Железный поток», это Кочубей, это «Камышинская республика» в прикубанских плавнях, не опустившая своего Красного знамени перед белогвардейскими палачами...» И в эту войну они были достойны своих предков, дедов, отцов.
Писатель считает: все, что составляет славную историю кубанского казачества, бледнеет перед эпосом Великой Отечественной войны.
Читая эти строки, я подумал, что, быть может, Павленко слишком углубился в прошлое, и уже было занес карандаш, чтобы несколько смягчить это сравнение. Но понимал писателя. Он был там в эту войну, он все видел своими глазами, все пережил вместе с кубанцами, страдал в дни поражений, радовался победам, все прошло через его сердце, и написал так, как это ему слышалось и виделось. Он не просто писал, а, я бы сказал, выпевал эти строки из своей души.
Павленко называет имена героев этих сражений — командиров казачьих корпусов Доватора, Белова, Кириченко. Летом прошлого года в самые тяжелые бои на Кубани в «Красной звезде» прозвучало имя командира артиллерийского дивизиона Чекурды. Его слава, словно на крыльях, неслась по всему фронту. А вот теперь писатель рассказал о другом:
«Немцы заучивают наизусть трудное слово «Чекурда». Когда на них нежданно-негаданно обрушивается губительный огонь русских пушек, они говорят: «Чекурда». Когда в схватку с артиллерийскими полками вступают кочующие батареи и останавливают полки и разносят вдребезги пушки, немцы говорят: «Чекурда», опасаются камышей — нет ли там Чекурды, они боязливо обходят леса — может быть, там Чекурда. Чекурда везде, всюду, всегда...»
Павленко мог бы рассказать сотни героических эпизодов, но выбрал самые выдающиеся — один-два,— и в них, как в фокусе, просвечивается доблесть и мужество кубанских казаков. Вот один из них: в Моздокских степях попал в плен к немецким танкистам Буряченко. Он сдает клинок, сдает оружие, и его сажают на броню вражеского танка — ехать в полон. Немцы довольны — везут казака-кубанца. А он, вынув из-под черкески гранату, бросает ее в люк и, уничтожив экипаж, уходит к своим, раненный собственной гранатой...
Но очерк не только о тех казаках, которые сражались в воинском строю. Он обо всем кубанском народе. Как в малолетнем ребенке живет стремление двигаться, так и Отечественная война, пишет Петр Андреевич, разбудила в кубанском казаке все силы его прошлого, мобилизовала всю мощь сегодняшнего. Есть в очерке и рассказы о партизанской борьбе, о подпольщиках, о сопротивлении казаков в самих станицах. Он мог бы, казалось, закончить свой рассказ этими примерами. Но не смог умолчать еще об одном поколении героев.
На Кубани родилось новое слово — «разминеры». «Разминеры» — это правда, великая и простая, легендарная. Речь идет о ребятах, обезвреживавших немецкие мины, спасавших дома, резавших немецкую связь. Павленко приводит выдержку из официальных документов об освобождении Армавира: «Много зданий спасено ребятами. Ночью они перерезали запальные шнуры и тем спасли дома от взрывов». О том же сообщают из других городов.
Павленко называет имена малолетних героев-казачат, сражавшихся с немцами по своему разумению. Это Женя Петров из Майкопа, тринадцатилетняя Тамара и десятилетняя Валя Огаревы, две сестры из Пантелеймоновской школы... «Так рождается у нас,— пишет Петр Андреевич,— второе поколение победителей, и тысячи ребят могут сказать: раньше чем они научились арифметике, они уже били немцев, были солдатами Отечественной войны...»
«Чувство нового» — так называется большой очерк Бориса Галина. Пожалуй, я не ошибусь, если скажу: из всего напечатанного Галиным за два года войны этот очерк о командире стрелковой дивизии генерале Аршинцеве показывает приобретение «чувства нового» не только нашим командиром, но и самим Галиным.
Читая очерк, я невольно вспоминал ступеньки, по которым взбирался Галин на высоты военной публицистики. А ведь пришел он к нам, не зная армии, военного дела. По болезни он был снят с воинского учета, не блистал и воинской выправкой. Илья Эренбург, увидев как-то на фронте Галина, скептически оглядел его хрупкую фигуру, совсем, казалось, неприспособленную к тяготам фронтовой жизни, и полусерьезно, полушутливо сказал ему:
— Хотите, я поговорю с редактором, он пошлет вас в БАО?
БАО — батальон аэродромного обслуживания — в глазах фронтовых корреспондентов был глубоким тылом, хотя во время войны, в первые ее месяцы, доставалось нашим авиатехникам, пилотам немало и от немецкой авиации, и от прорывавшихся через линию фронта фашистских танков и мотоциклистов. Галин смерил Эренбурга сердитым взглядом и на шутку ответил шуткой: «Если не возражаете, можно отправиться в БАО на пару»; Илья Эренбург тоже не отличался бравым воинским видом.
С легкой руки Ильи Григорьевича в редакции Галина величали «рядовым, необученным». В эту группу, кстати, входили и сам Эренбург, и Гроссман — писатели, до войны в армии не служившие. Что же касается Галина, была, правда, попытка обучить его строевой выправке, он сам не без юмора рассказывал об этом. Случилось это в прошлом году в Тбилиси, куда Галин заехал из действующей армии на день-два, чтобы передать свой очерк в редакцию. Настроение у писателя было радужное, очерк как будто удался, может быть, уже добрался в Москву. Шел Галин вразвалку по главной улице города, пилотку заткнул за пояс, никого вокруг не замечал. Не обратил внимания и на высоченного роста полковника. Тот поздоровался, назвал себя комендантом города и весьма строго осведомился:
— Почему старший политрук без головного убора? И не приветствует старших по званию?
Галин пустился было в объяснения, долгие и невнятные. Но комендант отобрал у него удостоверение личности и приказал:
— Завтра утром явитесь в Александровский сад. Там вернут вам удостоверение... когда подучат.
Рано утром Галин пришел в указанный сад, где было полным-полно офицеров, преимущественно в авиационной форме. «Авиация» попала сюда, очевидно, по тем же причинам, что и Галин. Бравый старшина построил «штрафников» и долго учил их держать шаг, отдавать честь, словом, муштровал, согласно всем премудростям устава.
Но если со строевой выправкой у Галина так ничего и не вышло, то фронтовая закалка пришла к нему довольно быстро. Вспоминаю, что на Брянский фронт в первые месяцы войны я его сам вывозил и видел в разных сложных ситуациях. Видел его и на Северо-Кавказском фронте, знал о его мужестве по рассказам спецкоров — нет, ни разу не посрамил он краснозвездовской чести. Ведь пожаловались однажды на него коллеги: идет бомбежка, а он вылез из окопа с блокнотом, чтобы «обозревать» поле боя в этой ситуации...
Надо сказать, что и военную тематику Галин не сразу освоил. Передо мной лента моих переговоров по Бодо с Павлом Трояновским, возглавлявшим группу наших корреспондентов на Южном фронте. В нее входил и Галин. Можно прочесть на ленте такие слова: «Очерки Галина «Береза» и «Август» получили. Оба не годятся. По очеркам нам трудно судить, как развиваются события на фронте. Галин оправдывается какой-то индивидуальностью. Передайте ему, чтобы начал писать не то, что ему хочется, а то, что нужно газете. В частности, пусть пришлет очерк о том, что делается сейчас в районе боев...»
Обе корреспонденции действительно были слабыми. Но все равно признаюсь, что я был несправедлив: не следовало упрекать писателя за «индивидуальность», иначе говоря, за поиски своего собственного подхода к материалу. Не следовало и требовать от него оперативных материалов, хотя, по правде говоря, в те трудные дни отступления редакция в них крайне нуждалась.
Я откровенно пишу об этом для того, чтобы подчеркнуть: не всегда легко и быстро осваивали военное дело наши писатели, не всегда хватало и у нас терпения ждать. Но справедливости ради должен отметить, что довольно быстро пошли депеши Галину, в которых поощрялась его работа.
Хорошую, высшую оценку получил и его очерк «Чувство нового». Ведь до этого его стихией были окопы, солдатские землянки, роты и самое большое — полк. А ныне написан рассказ о дивизии и ее командире. Кредо Галина: пишу, что вижу, или, как любил он повторять известный фронтовой афоризм артиллеристов: «Не вижу — не стреляю». Достаточно прочитать сегодняшний очерк, чтобы убедиться: он строго был верен этому правилу. Так тонко изобразить душевный мир генерала и его товарищей, передать их диалоги, выписать портретные черты — для этого надо было воочию видеть и слышать Аршинцева, оценить его тактическое искусство, прожить с ним не один день, пройти рядом с ним страдный путь сражения хотя бы в одной операции.
Дивизия вела бои в районе так называемой Лысой горы. Галин видел Аршинцева и его соратников от начала до конца боя и написал о нем. Это было не простое, схематичное описание операции, а рассказ о таланте командира, чуждого шаблону, умеющего решать сложные задачи. Не буду всего описывать. Приведу лишь небольшой отрывок:
«Война мучит, и война учит. Прорыв линии немецкой обороны окрылил массу бойцов, вдохновил командирскую мысль. Каждому стало ясно: хороший замысел дает хорошие результаты. Гибкость тактических приемов потребовала от командира гибкости ума, организованности, поворотливости и того, что Аршинцев называл шестым чувством, чувством нового. Оно было закономерным, не являлось случайным, не падало с неба. В тяжких муках рождалось это шестое чувство — чувство нового, медленно, словно полновесное зерно, вызревало оно в командирском сознании. Сама жизнь учила и подталкивала к мысли: не цепляйся за старую, обветшалую линейную тактику, ломай ее, умело используй всякий маневр, думай, ищи, хитри...»
А вот еще черты характера Аршинцева, которые высоко оценил писатель. Они переданы словами Ковалева, командира полка: «При всем своем властном характере, спокойном и решительном, Аршинцев не сковывал инициативу командиров. Он считался с умом и волей командиров полков и, ставя перед ними задачу, обычно говорил: «Хозяйствуй!..»
Вскоре после возвращения Симонова из одной его фронтовой командировки он вышел, можно сказать, на международную арену. В Москву с государственной миссией прибыл лидер республиканской партии США Уэнделл Уилки. Он выразил желание встретиться с журналистами и писателями. На эту встречу были приглашены Эренбург и Симонов. Потом Илья Григорьевич, рассказывая мне об этой встрече, хвалил молодого «международника» Симонова за то, что тот, отбросив дипломатию, резал «правду - матку» и критиковал наших союзников за затяжку открытия второго фронта.
Расскажу еще об одной попытке приобщить Симонова к делам за пределами нашей страны, правда несостоявшейся. Наркомат иностранных дел решил послать на несколько месяцев в войска союзников корреспондентов «Правды», «Известий» и «Красной звезды». Предполагалось напечатать в газетах очерки о боевых действиях англо-американских войск. Эту историю я хорошо помню, но лучше все-таки приведу запись самого Симонова:
«О том, что меня намерены послать, Ортенбергу сказал по телефону Молотов. Ортенберг подтвердил, что как редактор считает мою кандидатуру подходящей. Но день или два спустя Молотов снова позвонил ему и сказал, что, видимо, посылать меня в Америку не будут, потому что есть сведения, что я пью. Ортенберг пытался оспорить это, сказал, что хотя я и не трезвенник, но, когда пью, ума не теряю, но Молотов остался при своем, я не поехал в Америку, а — не помню сейчас уже — поехал не то на Карельский, не то на Брянский фронт, а вернувшись, узнал от Ортенберга о своем несостоявшемся путешествии в Америку. Ортенберг смеялся, говорил, что, пожалуй, это к лучшему, тем более что не только меня, но и вообще никого не посылали, а для корреспондента «Красной звезды» здесь куда больше дела, чем там. У меня было двойственное чувство: не то чтобы я так уж расстроился, но. с одной стороны, среди других поездок на фронт было бы интересно съездить и к американцам, в особенности если бы удалось посмотреть, как они воюют,— у меня было большое молодое любопытство к этому; с другой стороны, было досадно слушать о причине, по которой я не поехал. В своем самоощущении я твердо считал себя человеком, неспособным пропить порученное ему дело — ни дома, ни за границей. А в общем я отнесся к этому довольно равнодушно — нет так нет...»
А отменили поездку, как узнал, по единственной причине: посчитали, что, если появятся в наших газетах материалы спецкоров, расписывающих боевые действия союзников на других фронтах, это смягчит остроту постановки вопроса об открытии второго фронта.
Симонову все же удалось побывать за кордоном. Но узнал я об этом гораздо позже. В конце сорок четвертого года я получил письмо, в котором, как обычно, он «отчитывался» о своей работе и жизни. Были там такие строки: «Хотя ты мне и не разрешал отправляться к партизанам, но на этот раз я ездил к ним и даже еще дальше...» Я понимал, что назвать партизанский район, где он побывал, нельзя было, цензура полевой почты все равно бы это затушевала. Но совсем меня поставили в тупик слова «и даже еще дальше». И когда Симонов приехал ко мне на фронт, все прояснилось. Он мне рассказал, что летал к югославским партизанам, а там, после освобождения Белграда узнав, что в Южной Италии в городе Бари находится наша авиационная база, уговорил ребят-летчиков, отправлявшихся туда, взять его с собой. Конечно, он шел на риск: не было у него соответствующих документов, не было разрешения редакции. Но «самоволкой» он грешил не в первый раз. В сорок первом году он без согласия редакции отправился к берегам Румынии на подводной лодке, минировавшей вражеский порт, и исчез на целую неделю. Теперь он полетел в Бари, а оттуда отправился в Неаполь и Рим.
Когда он возвратился, в редакции, узнав об этой его поездке, буквально остолбенели. Стали думать, что сделать, чтобы оградить редакционное начальство и самого Симонова от грозивших им неприятностей. Выход нашел Александр Карпов. Он предложил Симонову тут же написать корреспонденцию об этой поездке по Италии. Логика его была такова: если в завтрашнем номере будет опубликована эта корреспонденция, никому в голову не придет спрашивать, летал Симонов с документами или без них. Все будут считать, что эта поездка согласована. Идея была дерзкая, рискованная, но верная — эта «командировка» сошла Симонову с рук.
Рассказывал мне это Симонов живо, весело, ему было приятно вспоминать и эту поездку, и то, как лихо выкрутились из непростой ситуации.
А я ему только и смог сказать:
— Каким ты был, таким и остался.
В «Красную звезду» пришел новый автор. Опубликовано стихотворение Маргариты Алигер «Хозяйка». Тема вроде «тыловая», но это самые настоящие фронтовые стихи, под ними даже подпись: «Северо-Западный фронт». И написаны они на тему, волнующую фронтовика.
Никогда солдата не покидала окопная дума, волнение, страдание: как там дома дети, мать и отец и, конечно, хозяйка? Ждет или не ждет? В какой-то степени эту тему затронул Симонов в стихах «Жди меня» и Уткин в стихотворении «Ты пишешь письмо мне». Они волновали и как-то сглаживали боль фронтовика. Но и не мог он не подумать: если судьба не прикроет его своим крылом и придется сложить голову на поле брани, как там будет хозяйка, не убьет ли ее горе, выдержит ли испытание. Ответ на это и пытается дать Маргарита Алигер в своих стихах. Я их приведу:
Отклонились мы маленько,
путь-дороги не видать.
Деревенька Лутовенька —
до войны рукой подать.
Высоки леса Валдая,
по колено крепкий снег.
Нас хозяйка молодая
приютила на ночлег.
Занялась своей работой,
самовар внесла большой,
с напускною неохотой
и открытою душой.
Вот ее обитель в мире,
невеселый тусклый быт.
— Сколько деток-то?
— Четыре.
— А хозяин где?
— Убит.
Молвила и замолчала,
и, не опуская глаз,
колыбельку покачала,
села прямо против нас.
Говорила ясность взгляда,
проникавшего до дна:
этой жалости не надо,
эта справится одна.
Гордо голову носила,
плавно двигалась она,
и ни разу не спросила,
скоро ль кончится война.
Не охоча к пустословью,
не роняя лишних фраз,
может, где-то бабьей кровью
знала это лучше нас.
Знала тем спокойным знаньем,
что навек хранит народ —
вслед за горем и страданьем
облегчение придет.
Чтобы не было иначе
кровью плачено большой.
Потому она не плачет,
устоявшая душой.
Потому она не хочет
пасть под натиском беды.
Мы легли, она хлопочет,
звон посуды, плеск воды.
Вот и вымыта посуда.
Гасит лампочку она.
А рукой подать отсюда —
продолжается война.
[9; 133-140]
От Советского Информбюро
Утреннее сообщение 22 марта
В течение ночи на 22 марта наши войска вели бои на прежних направлениях.
* * *
На Западном фронте наши войска продолжали наступление, заняли ряд населённых пунктов и железнодорожную станцию Дурово. На отдельных направлениях немцы переходили в контратаки, которые были отбиты с большими для них потерями. Только на одном участке бойцами Н-ской части уничтожено до 200 гитлеровцев. Захвачено у противника 4 орудия, 5 миномётов, 13 пулемётов и много боеприпасов.
* * *
Южнее тор. Белый наши части вели наступательные бои. Бойцы Н-ского соединения заняли два сильно укреплённых населённых пункта, в боях за которые подбито 2 немецких танка, уничтожено 5 противотанковых орудий и 17 автомашин. На улицах этих населённых пунктов подсчитано 275 трупов немецких солдат и офицеров. Захвачены трофеи и пленные. На другом участке отряд наших разведчиков ворвался в населённый пункт и истребил находившихся в нём гитлеровцев. Разведчики взорвали два склада боеприпасов противника и без потерь вернулись в свою часть.
* * *
В районе Чугуева наши войска продолжали вести ожесточённые оборонительные бои. Части Н-ского соединения отбили несколько атак противника, уничтожили 5 танков и истребили до 400 немецких солдат и офицеров. На другом участке гитлеровцы много раз пытались потеснить наши подразделения и форсировать водный рубеж. Стойкой обороной наши бойцы отбили все атаки немцев. Гвардейцы под командованием тов. Козюлина в течение вчерашнего дня сожгли 3 немецких танка и уничтожили свыше роты пехоты противника.
* * *
Южнее озера Ильмень подразделения Н-ской части ночью атаковали противника и выбили его из укреплённых позиций. На поле боя осталось свыше 100 вражеских трупов. Захвачены 7 пулемётов, 2 миномёта и склад боеприпасов. Разведчики под командованием тов. Кутузова пробрались в тыл противника, истребили 20 гитлеровцев и благополучно вернулись в свою часть.
* * *
На Ленинградском фронте наши лётчики в воздушных боях и на аэродромах противника уничтожили 22 немецких самолёта. Кроме того, огнём зенитной артиллерии сбито 12 самолётов противника.
* * *
Партизанский отряд, действующий в одном из районов Киевской области, за неделю боевых действий нанес серьёзные потери батальону немецкой полевой жандармерии. За это же время советские патриоты взорвали несколько мостов, уничтожили паровоз и сожгли 82 железнодорожные цистерны, часть которых была с горючим. Партизаны захватили у противника 18 пулемётов, 107 винтовок, 12 пистолетов и много боеприпасов.
* * *
Немецко-фашистские мерзавцы учинили чудовищное злодеяние в деревне Ветчины, Полесской области, Белорусской ССР. Прибывший в деревню немецкий карательный отряд согнал мужчин, женщин и детей в три больших сарая. Гитлеровские палачи подожгли сараи и живьём сожгли находившихся там людей. Тех, кто пытался бежать, немцы расстреливали из пулемётов. От рук фашистских извергов погибло большинство жителей деревни. Уцелели только те семьи, которые заблаговременно покинули деревню и ушли в леса.
Вечернее сообщение 22 марта
В течение 22 марта наши войска вели бои на прежних направлениях.
* * *
21 марта частями нашей авиации на различных участках фронта уничтожено или повреждено до 20 немецких танков, свыше 100 автомашин с войсками и грузами, взорвано 6 складов боеприпасов, подавлен огонь 10 батарей полевой и зенитной артиллерии противника.
* * *
На Западном фронте наши войска вели наступательные бои и заняли ряд населённых пунктов. Бойцы Н-ской части в результате напряжённых боёв отбросили противника с рубежа реки Днепр. Уничтожено до 400 немецких солдат и офицеров. Захвачены 4 орудия, пулемёты, винтовки, боеприпасы, 8 тягачей, 25 автомашин и другое военное имущество.
* * *
Севернее Жиздры артиллерийским и миномётным огнём, а также контрударами советской пехоты отбито несколько ожесточённых атак противника. В безуспешных попытках прорвать линии нашей обороны немцы несут тяжёлые потери. 8а три дня боёв на этом участке противник потерял только убитыми 5.500 солдат и офицеров. В воздушных боях и огнём зенитной артиллерии сбито 11 немецких самолётов.
* * *
Южнее гор. Белый наши войска, продолжая наступление, заняли 40 населённых пунктов. Особенно ожесточённые бои происходили. В районе одной высоты, которую противник превратил в сильный узел сопротивления. Бойцы Н-ской части смелым манёвром расстроили оборону немцев и овладели высотой. Захвачены несколько немецких танков, врытых в землю, артиллерийские и миномётные батареи, а также другие трофеи.
* * *
В районе Белгорода наши войска вели оборонительные бои против танков и мотопехоты противника. Попытки немцев прорваться через нашу оборону потерпели неудачу. Огнём частей Н-ского соединения противник был остановлен и понёс большие потери. Только на одном участке уничтожено до батальона гитлеровцев, подбито 8 и сожжено 5 немецких танков. В другом районе отбиты все атаки гитлеровцев, пытавшихся форсировать водный рубеж.
* * *
Западнее Ростова-на-Дону противник атаковал участок, который обороняло подразделение тов. Пономарёва. Подпустив немцев на близкое расстояние, наши бойцы открыли залповый огонь и истребили свыше 100 гитлеровцев.
* * *
Советские лётчики в воздушных боях сбили 4 и подбили 2 немецких самолёта.
* * *
Партизанский отряд, действующий в одном из районов Смоленской области, совершил нападение на немецких солдат, конвоировавших 300 мирных советских жителей на каторжные работы. Перебив конвой, партизаны освободили из фашистского плена советских граждан и захватили 8 автоматов и 40 винтовок. На следующий день отряд напал на немецкий карательный отряд. В результате боя партизаны истребили до 100 немецких солдат и офицеров.
* * *
Учительница Татьяна Оглоблина из деревни Давыдково, Смоленской области, рассказала о зверствах немецко-фашистских мерзавцев: «3 марта немцы под угрозой расстрела погнали в тыл всех жителей деревень Давыдково, Астахове, Арденево, Тазово, Дровники, Вурово, Черепки и других. На сборы нам дали десять минут. К часу ночи мы добрались до деревни Минкино и расположились на ночёвку под открытым небом. Трудно описать страдания, какие пришлось нам претерпеть. Не только дети, но и взрослые плакали. В час дня немцы подняли всех и погнали дальше. Они торопили, угрожали расстрелом, требуя, чтобы мы шли быстрее. Отстающих подгоняли ударами прикладов. Несколько раз немцы открывали стрельбу. Мы знали, что части Красной Армии находятся поблизости, и старались идти как можно медленнее. Когда мы подходили к селу Царево-Займище, совеем близко раздались крики «ура». Немецкие патрули тотчас же скрылись. Вся огромная толпа хлынула в землянки и блиндажи. Вскоре мы услышали родную русскую речь. В деревню вошли красноармейцы. Это была незабываемая встреча. Советские воины спасли нас от неминуемой страшной гибели».
[24; 199-201]
