16

23 мая 1943 года - 701 день войны

23 МТС Горьковской области выполнили государственный план весенних тракторных работ. Каменская МТС выполнила план на 300 проц., Андреевская — на 242 проц., Арзамасская — на 239 проц., Больше-Мурашкинская — на 232 проц. [3; 383]

 Опубликовано сообщение, что тракторная бригада депутата Верховного Совета СССР П. Н. Ангелиной за 15 рабочих дней вспахала в переводе на мягкую пахоту 1175 га, что составляет 230 проц. плана, и сэкономила три тонны горючего, перекрыв план весенних работ, засеяла семенами из личных запасов 15 га в особый фонд Главного Командования. [3; 383-384]


Хроника блокадного Ленинграда

В Ленинграде начался 3-й профсоюзно-комсомольский кросс. Сегодня в нем участвовали спортсмены добровольных обществ «Зенит», «Спартак», «Буревестник», бойцы местной противовоздушной обороны, учащиеся ремесленных училищ.

На спортивном празднике бойцов всевобуча приз по военно-физической подготовке оспаривали 40 команд.

Состоялись также велосипедные гонки и товарищеский футбольный матч между командами «Динамо» и «Локомотив». Победу на футбольном поле одержали динамовцы.

В Большом зале филармонии с успехом прошел творческий вечер воспитанников танцевального ансамбля агитвзвода 55-й армии. Впрочем, точнее будет назвать участников этого ансамбля воспитанниками Ленинградского Дворца пионеров, где еще до войны они учились искусству танца под руководством балетмейстера А. Е. Обранта. В самое тяжелое время блокады он разыскал своих питомцев, оставшихся в городе. При политотделе 55-й армии из них был создан ансамбль. Сразу же после этого пришлось поместить ребят в госпиталь. Лишь оправившись от истощения, они начали выступать перед бойцами. А 23 мая 1943 года для творческого отчета им была предоставлена сцена Большого зала филармонии.

Авиация КБФ атаковала сегодня корабли противника в порту Кунда и восточнее маяка Родшер. Летчики фронтовой авиации нанесли несколько ударов по вражеским железнодорожным эшелонам. [5; 352-353]


Воспоминания Давида Иосифовича Ортенберга,
ответственного редактора газеты "Красная звезда"

Раз в моем повествовании возникло имя Николая Кружкова, надо рассказать о его непростой судьбе. Николай Николаевич много лет работал в «Правде». Писал очерки, фельетоны, рассказы. В первые же дни войны ушел на фронт, стал редактором газеты Северо-Западного фронта.

Я знал Кружкова по «Правде», но близко с ним познакомился и подружился на Халхин-Голе и на финской войне, где я редактировал фронтовые газеты,— там он работал моим заместителем. Был он человеком мужественным, почти все дни проводил в боевых частях. Каждое его выступление в этих газетах было интересным для читателя.

Когда мой заместитель по «Красной звезде» Григорий Шифрин отпросился на фронт, я, не задумываясь, выпросил Кружкова вместо него.

Но вдруг в марте сорок четвертого года приезжает ко мне на фронт спецкор «Красной звезды» Василий Коротеев и говорит, что Кружков арестован как «враг народа» и сидит в тюрьме; 11 ноября 1943 года в редакцию пришли сотрудники КГБ, срезали с него полковничьи погоны и ленточки орденов, а затем увели. Больше ничего в редакции неизвестно.

Для меня это было как удар обухом по голове: Коля, тихий, скромнейший, добросердечный человек, старый коммунист,— «враг народа»? Никак это не укладывалось в сознании. Но что я мог выяснить на далеком фронте? А когда вернулся в Москву после войны, узнал, что Кружков осужден на десять лет по пресловутой статье 58, пункт 10 — «антисоветская пропаганда».

И только ныне, когда писалась эта книга, мне стало известно, что навесили в госбезопасности на Николая Николаевича. Там меня ознакомили с «делом Кружкова»! Допрашивали его шесть раз, более пяти месяцев его терзали, требуя, чтобы он признался в несовершенных «грехах»,— морили голодом, лишали сна, избивали, угрожали расстрелом.

Приведу некоторые выдержки из протоколов допроса:

«11 декабря 1943 года. Обвиняемый показал: «Не скрою, у меня были сомнения в правильности политики Советского правительства, вследствие чего отдельные мероприятия, проводимые в стране, я истолковывал неправильно и в этом признаю себя виновным...

Я заявлял, что крестьянин, привыкший работать без надзора, отрицательно воспринял политику коллективизации сельского хозяйства и поэтому работать с душой в колхозе не будет. Исходя из этого, заявлял я, сельское хозяйство страны будет постепенно разрушаться и в конечном счете может привести нашу страну к обнищанию и голоду».

«В период 1937—1938 годов мероприятия правительства и НКВД по очищению страны и армии от враждебного элемента в связи со вскрытым антисоветским заговором мы восприняли враждебно. В беседах между собой мы говорили, что якобы карательные органы проводят необоснованные аресты, не верили, что командиры и другие ответственные работники, которые были арестованы и осуждены, являлись врагами Советской власти».

Еще одно «признание»: «Мы много раз говорили о положении на фронтах и приходили к выводу о том, что неуспехи Красной Армии и быстрое продвижение немецких войск является следствием неправильной политики Советской власти в области подготовки страны и армии к войне».

Под таким «признанием» о коллективизации, истреблении военных кадров, причинах наших неудач в первые годы войны и я мог бы подписаться. Они ныне названы вслух.

Смехотворным выглядит и другое обвинение, зафиксированное в допросе 8 марта 1944 года:

Вопрос. У вас при обыске рабочего кабинета изъяты фашистские газеты на русском языке «Кубань», «Армавирская жизнь»... Кому они принадлежат?

Ответ. Предъявленные мне фашистские газеты принадлежат «Красной звезде». Действительно, они изъяты в моем рабочем кабинете и хранились мною в несгораемом шкафу для служебного пользования, так как редакция предполагала сделать обзор памфлетного характера, используя эти газеты.

Если бы грозные следователи читали не только протоколы и доносы, но и газеты, в частности «Красную звезду», они бы увидели такого рода памфлеты и фельетоны Эренбурга, Кружкова и других писателей. А если бы меня допросили, я бы им показал свои депеши нашим фронтовым корреспондентам, в которых требовал присылать такие газетки. Это были трофеи, добытые в освобожденных городах. Больше того, энкаведешники смогли бы их увидеть у меня даже не в несгораемом шкафу, а в ящике письменного стола, даже не запертом на ключ.

А вот наиболее грозный допрос Кружкова:

Следователь. Вы скрываете свои организационные связи с вражеским подпольем. Расскажите правду до конца.

Кружков. В организованной антисоветской деятельности я никогда не участвовал.

Постановление на арест Кружкова было утверждено известным Абакумовым, начальником главного управления контрразведки, и Носовым, главным военным прокурором Красной Армии. Характерно, что в нем указано: «Кружков И. Н. проводит антисоветскую деятельность, дискредитирует мероприятия партии и правительства, высказывает пораженческие настроения». Недалеко ушли Абакумов и Носов от своих следователей в грамотности и логике. Постановление ими подписано 11 ноября 1943 года. В эти месяцы наша армия гнала немецкую армию на запад, уже был освобожден Киев и многие другие города нашей родины. Какие тогда могли быть «пораженческие настроения»?!

22 апреля 1944 года Особое совещание при НКВД СССР вынесло постановление: «Кружкова Николая Николаевича за антисоветскую агитацию заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 10 лет». Его увезли в Сибирь, под Иркутск.

Поэт Лазарь Шерешевский, сидевший с Кружковым в одном лагере, рассказывает о муках, которые им пришлось пережить: «Приходя после одиннадцатичасового рабочего дня в барак, Кружков тяжело дышал (был он уже немолод), лицо его приобрело какой-то серый оттенок, и даже стекла очков утратили свою прозрачность, стали тоже серыми и блеклыми. В бригаде мы были сведены вместе с ворами и убийцами...»

Кружков просидел в лагере десять лет. И только 24 декабря 1954 года военной коллегией Верховного суда СССР он был реабилитирован. Николай Николаевич был восстановлен в партии и до самой смерти работал членом редколлегии «Огонька».

Много тяжелых испытаний, духовных и физических, перенес Кружков во время пятимесячного допроса, но энкаведешникам не удалось «выбить» из него клевету на знакомых и друзей. Ни одного имени Николай Николаевич не назвал. Поэтому-то во время допросов не было сделано ни одной очной ставки. Конечно, следователи могли поставить лицом к лицу доносчиков, так называемых «сексотов». Но они понимали, что это бесполезно.

Все же у читателя может возникнуть вопрос: Кружков-то признавал свои «преступления» — в оценке коллективизации, неподготовленности нашей страны к войне, истреблении военных кадров? Что же все-таки было? Пожалуй, лучше всего это объяснил 25 апреля 1954 года сам Николай Николаевич в своем заявлении первому секретарю ЦК КПСС Хрущеву, сохранившемся в его деле. Приведу выдержку из него:

«Я был арестован работниками Абакумова, они же вели следствие по моему делу, и Абакумовым же в конечном счете я был осужден. Следствие по моему делу протекало в обстановке нарушения всяких процессуальных норм. Любые мои доводы отвергались; заведомая ложь, любые фантастические утверждения следователей возводились в степень непреложности. Будучи доведенным до высшей степени физического и морального изнурения, я подписал следственные материалы и до сих пор думаю, что поступил правильно, ибо иначе я неизбежно погиб бы».

И в этом же заявлении читаю: «Я как был, так и остался коммунистом, ибо никем другим я и быть не могу...»

Под топор сталинских репрессий попал не один Кружков. Почти все редакторы «Красной звезды» довоенного времени были репрессированы и уничтожены. Среди погубленных виднейших военачальников и политических работников армии были первый редактор «Красной звезды» В. А. Антонов-Овсеенко, начальник Политуправления РККА и редактор газеты А. С. Бубнов, тоже начальник ПУРа, он же редактор газеты Я. Б. Гамарник, семь лет работавший редактором «Красной звезды» Л. Л. Ланда.

Когда в январе 1938 года я пришел в «Красную звезду», редактором был Барандов. Он находился под подозрением. Достаточно сказать, что ему отказали в пригласительном билете на XVII Всесоюзную партконференцию и даже не пустили на Всесоюзное совещание политработников, хотя его заместителям разрешили присутствовать и на конференции, и на совещании. Чудом он остался нерепрессированным. Пострадали от сталинских репрессий большинство начальников отделов редакции. Вспоминается первое партийное собрание в «Красной звезде», на котором я присутствовал. Обсуждался вопрос о привлечении к партийной ответственности секретаря редакции полкового комиссара Григория Кияшко, замечательного журналиста, истинного партийца, неутомимого работника, на котором все в редакции держалось. Единственное обвинение — связь с «врагом народа» редактором газеты Ландой. Абсолютно никаких доказательств, кроме одного: ответственный секретарь не мог быть не связан с редактором. И даже такое нелепое обвинение — часто, мол, бывал в его кабинете, задерживался там... Уже все — абсолютно все! — подняли руки за исключение Кияшко из партии. Вот так все были запуганы. Я только третий день в газете, никого и ничего не знаю, только слушал выступления на собрании. Не вытерпел и сказал, что точно такое же обвинение можно предъявить всем сидящим здесь, на собрании,— все бывали у главного редактора, так что всех исключить из партии и выгнать из редакции? Спохватились, Кияшко удалось спасти.

Это была какая-то эпидемия! Исключали из партии только за то, что работал вместе с «врагом народа» или был с ним знаком. А за исключением из партии следовали обычно арест, ссылка или расстрел. Всю войну работал Кияшко редактором фронтовой газеты. Нередко мне приходилось встречаться с ним на фронте, и он неизменно говорил: «А помнишь то собрание?» Еще бы не помнить.

Кстати, точно такая же история произошла с секретарем редакции газеты «Боевая подготовка» Наумом Ракитой, входившим в нашу партийную организацию. Его тоже хотели исключить из партии по тем же «мотивам», что и Кияшко, но удалось отстоять.

И вот ныне, когда открылась страшная картина злодейств Сталина и его подручных, их подлость и бесчинства, я не могу не думать: «А ведь Кружков был моим добрым товарищем и другом. Это было вполне достаточно, чтобы и мне по сталинско-бериевским нормам последовать за ним. Чудом пронесло».

И накануне моего назначения в «Красную звезду» такая же история могла произойти со мной, я тоже мог попасть под жернова репрессий. И явление это было столь характерно для того времени, что о нем стоит рассказать подробнее. В конце 1937 года редактор «Правды» Л. 3. Мехлис был по совместительству назначен заведующим Отделом печати ЦК партии. Он и вызвал двух корреспондентов «Правды» — меня из Киева и Александра Баева из Куйбышева — и спросил, согласны ли мы работать в ЦК, в его отделе. Согласие дали, вернулись в свои города и ждали назначения. Через месяц нас снова вызвали в Москву и каждому вручили пачку материалов — отзывы партийных органов, где мы работали от первых до последних лет. Когда я прочитал свою пачку, у меня волосы встали дыбом. Чего там только не было! И скверно работал, и развалил дело, и был связан с врагами народа... Оказывается, из ЦК партии послали запросы, не указав, что характеристики требуются в связи с выдвижением нас на работу в аппарат ЦК партии. На местах же решили, что нас разоблачают как «врагов народа» и нужен «компромат». Пораженные страхом, партийные деятели этих районов шли на фальсификацию и подлог, стараясь посильнее вывалять человека в грязи. Это был какой-то психоз доносительства!

Но «порядок» есть порядок. От меня и Баева потребовали обстоятельных объяснений по каждому пункту отзывов.

— Сколько вам надо времени? — спросили нас.

— Месяц,— сказал я.

И вот, бросив свою работу, я, как и мой коллега, занялся собиранием «контрматериалов».

Прежде всего я выехал в город Изюм Харьковской области. Оттуда горком партии прислал бумагу, что моя жена Елена Бурменко — дочь дворянина при поступлении в комсомол выдала себя за дочь учителя, а я, зная это, скрыл от горкома комсомола, где работал заведующим отделом. Здесь мне жилось хорошо: в 1922 году меня приняли в члены партии, здесь я был первым редактором окружной газеты «Заря», здесь женился. Много было в Изюме у меня друзей. Но прежде всего я разыскал местного священника, он нашел метрическую книгу Соборно-Преображенской церкви и выдал мне такую справку:

«Свидетельство. В метрической книге Соборно-Преображенской церкви города Изюма за 1906 год под № 29 записан следующий акт; «Мая 13 родилась, а двадцать второго крещена Елена, родившаяся: учитель Изюмского городского приходского училища, крестьянин слободы Еремовки Волчанского уезда Георгий Гаврилович, сын Бурменко, законная его жена Анастасия...»

Но так как в ту пору священники были не в особом почете, я пошел в городской загс и там на эту справку поставили еще и печать. Справку, вызывавшую улыбки, я представил в ЦК партии.

В горкоме партии города Сумы, где в 1933—1934 годах я работал начальником политотдела МТС, написали, что я развалил МТС. Если в Изюм мне пришлось ехать за справкой, то с Сумами было проще. Я просто представил вырезку из газеты «Социалистическое земледелие», где было сказано, что Сумская МТС заняла первое место в Харьковской области.

Все это опровергнуть было, как видим, нетрудно. Сложнее обстояло дело с доносом из Днепропетровска, где я работал корреспондентом «Правды». Меня обвинили в связях с «врагами народа» — секретарями Криворожского и Запорожского горкомов партии, секретарем парткома Днепропетровского металлургического завода, заведующим отделом обкома партии. Представить официальную «справку» было невозможно. Никаких, совершенно никаких фактов в доносе не было. Например, упоминалось следующее. Я жил в обкомовском доме в квартире по соседству с заведующим отделом обкома. Ночью тридцать седьмого года арестовали его и жену. В квартире остались две девочки. Мы их взяли к себе, они жили у нас, пока не приехали родственники и не забрали их. И это было поставлено мне в вину...

Точно такая же история произошла у Баева. Оба мы представили Мехлису свои объяснения.

На второй день нас вызвали в ЦК Явились мы к Мехлису. Он подошел к нам, пожал нам руки и сказал:

— Я вам верю...

А ведь могло быть иначе. Как правило, такие отзывы даже не рассматривались, а сразу же посылались в НКВД. Там бы с нами долго не разговаривали. У них были известные дьявольские способы заставить человека оклеветать и других, и самого себя. Кто знает, хватило бы у меня физических сил, чтобы выдержать пытки этих чиновных преступников?!

Итак, с нами все кончилось благополучно. Однако назначение в Отдел печати ЦК мы не получили. В эти дни Мехлис был назначен начальником Политического управления РККА, нас призвали в кадры армии. Баев получил назначение на работу начальника отдела печати ПУРа, а меня послали в «Красную звезду» заместителем ответственного редактора. [9; 239-245]


Радиоречь Всеволода Вишневского 23 мая 1943 года в блокадном Ленинграде

"Неукротимый город"

История великого города Ленина неразрывно связана с морем.

Для того чтобы понять роль, значение и великую историю города Ленинграда, — необходимо вспомнить размах движения и мощи русского народа.

Город возник на естественном скрещении всех этих политических, экономических и культурных устремлений великого, гениального, не знающего страха и сомнений, вечно творящего народа. <...>

В мире много городов. Но такой судьбы, такого стремительного развития, такой легендарной славы, как Ленинград, — не многие добились. <...>

Город стоит на древних землях господина Великого Новгорода. Уже в летописях XV века оба берега Невы и берега Финского залива записаны точно, как погост Спасский и Городенский, и составляли округ города-крепости Орешка. <...>

Петр Великий повел за земли дедов и отцов непримиримую войну. Она длилась двадцать один год — знаменитая Северная война, породившая город Санкт-Петербург, ныне Ленинград.

Он рожден в пороховом дыму, в криках матросов, преображенских и семеновских солдат, пробивавшихся шаг за шагом по Неве и ее обоим берегам... Сам Петр ходил в отчаянные схватки, чтобы отстоять достояние России и чтобы на горло России, на выход ее в мир, на пути ее — ничья рука не легла.

Неукротимый натиск России опрокинул врагов. «Ни Нева, ни Старая Ладога, ни старые земли и пути новгородские не будут под пятой чужеземцев!» — сказала Россия, дыша горячо, тяжело, — и сбросила врагов на дальние камни и в болота.

И в день первых побед, когда порох и пот еще покрывали лица бойцов, Петр заложил на Неве, на Заячьем острове, крепость. Основа города — крепость!

Сколько легенд связано с нашим городом, красивейшим в мире!

Приведу вам две из них. — Одна народная легенда говорит, что много людей принималось здесь встарь строить город: приходили финны, шведы, строили города Ниен, Ниеншанц, Ландскроне и другие, но это им не удавалось, потому что топкое болото бесследно поглощало строения... Тогда наконец явился русский богатырь-волшебник. Построил один дом — поглотила трясина; построил второй, третий — то же самое. Рассердился богатырь и придумал хитрое, небывалое дело: взял и сковал на руках целый город — огромный — и поставил разом. Болото не смогло его поглотить, и так стоит этот волшебный город, век за веком...

Удивительная легенда, — вся сотканная из поэтической мудрости... Да. Россия умеет разом творить небывалые дела.

И еще одну легенду расскажу я вам сегодня. — Неукротимо шагала Россия! В могиле лежит Петр, — в той крепости, которую создал он на века и держать приказал «пуще жизни своей».

Город решил водрузить памятник Петру... Крестьянин деревни Лахта, что в восьми верстах от города, на заливе, — Семен Вишняков пришел и сказал: «Возьмите в болоте у нас, у моря, камень лежит. Имя тому камню «Камень-гром». На нем Петр не раз бывал и оттуда на море, на Кронштадт смотрел».

Камень осмотрели. Он был огромен, пепельного цвета, из кварца и полевого шпата.

Весил камень, как определили, 100 000 пудов. Как взять его для памятника?.. Взялись балтийские моряки во главе с капитаном Мордвиновым: подняли на воротах и рычагах, положили на скаты и на медных шарах — на огромной платформе — повезли... Работа длилась с марта 1769 года по сентябрь 1771 года — более двух лет.

На этом «Камне-гром» и воздвигнут был самый замечательный в мире памятник Петру — Медный всадник, что у сената.

В 1812 году — в первую Отечественную войну — нашествие Наполеона угрожало и Петербургу... Иные засуетились, — хотели снять памятник. Тогда народ, готовый к борьбе, создал новую легенду:

«Ночью у дворца застучали копыта Медного Всадника, — прапрадед Петр явился к Александру Первому — праправнуку: «Зачем тревожите меня? Знай, пока я на своей скале. — Петербург неприступен». Сказал, повернул, и зацокали копыта обратно к скале».<...>

Шли годы и десятилетия... Над Россией свистели картечь и кнут палача. Слезы матерей, горючие слезы падали на иссушенную землю...

На Волге — под отдаленный грохот орудий Парижской коммуны — весной, в семье русского труженика, учителя, родился Ленин, — чье имя произносим мы с беспредельным уважением и любовью. Ленин — ум могучий, душа необъятная, светлая и живая, — тело крепкое, сильное, быстрое...

Все, что дорого нам в нашей современности, — в советской независимой, драгоценной для нас жизни, — все связано с Лениным. Ленин был и есть воплощение нашего национального, русского. Он поднял народ и страну на неведомые дотоле высоты, открыв каждому беспредельность...

Путь Ленина связан с городом на Неве нерасторжимо. Здесь Ленин — перед коллегией профессоров, на Васильевском острове — блестяще сдает государственный экзамен и получает диплом. Здесь Ленин идет в рабочую массу, к людям с окраины, с застав Московской, Нарвской, с Выборгской стороны. Здесь Ленин, готовый на пытку и смерть, отдает себя всего народу — русскому народу — во имя утверждения его свобод. Здесь Ленин создает основы партии. Здесь Ленин переносит тяготы тюрьмы, во мраке одиночной камеры. Здесь Ленин идет в гущу толп — в дни революции 1905 года. И здесь Ленин идет в кипение боя — в дни Октября. Здесь, в городе нашем, в Смольном, Ленин пишет декреты, открывшие новую эру человечества...

Пусть весь путь Ленина, все значение его — учителя, творца, вождя народов — в эту минуту пройдет перед вами, мысленно, вновь.

Последний раз Ленин был в городе на Неве летом 1920 года. Сохранился снимок: идущий через Марсово поле Ленин, рядом моряки... Уезжал Ленин с Октябрьского вокзала, с делегатами [Второго конгресса Коминтерна], с товарищами. Ленин был оживленным и веселым, далеко слышался его смех.

И эта улыбка, последняя улыбка Ленина, осталась навсегда в душе, в памяти каждого из ленинградцев.

Был голод, голод тяжелый. Опасность угрожала городу величайшая, — и эта опасность накатывала волнами, с октября 1917 года и до весны 1921 года, — почти четыре года подряд... Сыпняк, холера и дизентерия мучили город. Удары врагов: то немцев, то белогвардейских армий — Родзянко, Юденича, Маннергейма — сыпались один за другим. Враги, их агенты, и в городе убивали наших людей из-за угла.

А город стоял — в ветрах с моря, в блеске молний и выстрелов, вознося вверх — гордо, неукротимо — флаг России и золотой корабль на шпиле Адмиралтейства. Золотой корабль нашего города, корабль его дальнего смелого плавания — с командой людей, у которых смелые души.

Таким увидел Ленин наш город в последний раз — летом 1920 года... И Ленин понял, что город будет непреклонен, тверд и что никто не одолеет этих людей, питерцев, — и он улыбался и был весел, хотя кругом тлели пожары, чернели руины, белели повязки раненых...

Ленин знал, что мы победим, — и мы победили, с честью закончив первую мировую и гражданскую войны.

И вот приходит — в третий раз — великое испытание городу Ленина. Он стал центром, куда наносил Гитлер первый удар.

Сломить, обесчестить, бросить оземь этот гордый русский город — очаг революции, — стереть имя Ленина — вот чего хотел Гитлер.

Город дал ему достойный ответ: первое поражение Гитлера было делом рук ленинградцев!

Двадцать четвертый месяц войны... Без смены идет служба в осажденной крепости. Мир следит за тем, как держится наш город. У него учились, с него брали пример. Сталинградцы в разгаре своей невиданной обороны писали старшему брату — Ленинграду: «Берем с тебя пример».

Война вступает в решающую фазу. Мы знаем, что немцы еще раз хотят «попробовать» кинуться на Ленинград. Город в центре событий. Ленинград говорит: «Знаю и врага встретить готов!»

В наших руках есть все для обороны. Мы уложили уже под стенами города до 500 000 немцев. Мы сумеем уложить и тех, кто сунется снова. Фон Лееб, фон Манштейн, фон Кюхлер — три гитлеровских фельдмаршала и генерала — сломали себе зубы на нашем городе. Будет и четвертый.

События надвигаются... Чуткое ухо слышит шаги. Рука сжимает оружие. Пусть будет ясен взор у каждого, — чтобы вовремя увидеть и убить врага.

Скоро вторая годовщина Отечественной войны. Ленинград идет навстречу боям. И каждый видит перед собой образ неукротимой победной России и улыбку Ленина — уверенную, ясную... Сохраним ее в нашей душе!

23 мая 1943

[Источник: Гранитный город. Литературно-художественный сборник. Составитель Кралин Михаил Михайлович. Ленинград, издательство "Детская литература", 1988. С. 189-191.]