16

18 июня 1943 года - 727 день войны

18

Личный состав Польской дивизии имени Тадеуша Костюшко обратился с письмом в Государственный Комитет Обороны СССР. «Мы твердо уверены в том, — говорилось в письме, — что только при помощи Советского Союза наши надежды на восстановление сильной и независимой Польши воплотятся в жизнь». [3; 393]

Опубликовано сообщение о том, что за два года нефтяники Азербайджана внедрили 3860 рационализаторских предложений, которые дали около 50 млн. рублей экономии. [3; 393]

Инициатор Всесоюзного социалистического соревнования женских тракторных бригад — бригада Дарьи Гармаш Рыбновской МТС Рязанской области к 18 июня тремя тракторами «ХТЗ» выработала в переводе на мягкую пахоту 2175 га, выполнив годовой план на 280 проц. и сэкономив 7838 кг горючего. [3; 393]


Хроника блокадного Ленинграда

Дважды самолеты противника предпринимали попытки нанести удар по Волховскому железнодорожному мосту и гидроэлектростанции. Им удалось всего лишь повредить железнодорожное полотно. Потеряли же они при этом более 20 машин.

106 наших самолетов одновременно ударили по аэродромам вблизи Сиверской, Сивориц и Бородулина. Авиации врага и здесь нанесен немалый урон.

Три раза дальнобойная артиллерия врага открывала огонь по Ленинграду. К счастью, разрывы снарядов не причинили городу вреда. А на железнодорожной линии Поляна — Шлиссельбург обстрел и бомбежка натворили много бед. Начальник 48-й паровозной колонны Н. И. Кошелев записал в этот день в своем дневнике:

«Поезд № 927 подвергся бомбардировке. Часть состава разбита. Ранен помощник машиниста Павлов.
Паровоз № 718-30 подвергся обстрелу, позже поезд попал под бомбежку. Сгорел вагон, где отдыхают бригады. Ранены оба машиниста — Баранов и Амосов, кочегар Клементьев. После перевязки Амосов вернулся к регулятору и довел поезд до места назначения.

От зажигательного снаряда сгорел турный вагон [так называли вагоны, приспособленные для отдыха локомотивной, восстановительной или иной бригады, сопровождающей эшелон] состава, который вел паровоз 54-58. Погиб поездной мастер Рыжков. Тяжело ранен помощник машиниста Алексеев, легко — проводница Кушелина.

При воздушной бомбардировке ранен главный кондуктор Г. А. Кардаш.

Бригада паровоза 713-66 принимала участие в тушении горящего состава.

У паровоза 728-23 при обстреле пробит тендерный бак, ранены поездной вагонный мастер Веселов, кочегар Лисяк, главный кондуктор Трофимова.

Снарядом пробита паровозная труба (паровоз 717-85). Состав загорелся. Тушили пожар и выводили горящий состав паровозники Голубев, Комаров, Альберт, Дорогунин, Буянов, Смирнов, поездной вагонный мастер Воронов».

Сегодня исполнилось семь лет со дня смерти А. М. Горького. Носящий его имя Большой драматический театр возобновил в этот день постановку горьковской пьесы «Мещане». [5; 363-364]


Воспоминания Давида Иосифовича Ортенберга,
ответственного редактора газеты "Красная звезда"

В каждом номере газеты публикуются небольшие репортажи о фронтовой жизни, о героических подвигах наших воинов. Нет возможности рассказать о каждом, поэтому приведу лишь несколько ярких эпизодов.

«Ординарец Чапаева». У Чапаева были два ординарца: Петька, который хорошо известен по фильму «Чапаев», и Борис Шахабуденов. Оба ординарца в гражданскую войну были юношами. Сейчас Борис Шахабуденов — боец-минометчик. Бесстрашно сражается чапаевец с немцами. Недавно снаряд противника попал в нашу машину с боеприпасами. Шахабуденов, увлекая товарищей, бросился к горящей машине. Он успел спасти боевой груз. За геройский поступок чапаевца наградили орденом Красной Звезды. Воспитанник легендарного комдива никогда не расстается с дорогой ему фотографией — в центре Чапаев, по сторонам ординарцы Петька и Борис.

«Юный разведчик-партизан». Осенью 1941 года, когда наши части оставили одно из сел на Украине, Миша и его мать укрыли в своем доме двух раненых командиров, ухаживали за ними. Об этом узнали немцы, ночью арестовали Мишу и его мать. Командиров в селе уже не было — они ушли к партизанам. Обозленные гитлеровцы расстреляли мать, сам Миша спасся бегством. Подросток вступил в партизанский отряд и вскоре стал смелым разведчиком.

Эта заметка опубликована в связи с награждением Михаила Хавдея, пятнадцатилетнего разведчика, медалью «Партизану Отечественной войны». Над заметкой в две колонки напечатан портрет Миши.

«Колхозники взяли в плен двух немецких летчиков». Старший лейтенант Ботоженко в воздушном бою сбил два немецких самолета. А летчиков захватили в плен местные колхозники. Один колхозник, Тимохин, раньше был разведчиком, но, получив ранение, вынужден был по инвалидности вернуться домой. Когда Тимохин увидел воздушный бой, а затем падающий самолет и снижающегося на парашюте летчика, он, превозмогая боль, на костылях поспешил к месту приземления немца. У летчика был пистолет, а у Тимохина одни костыли. Но здесь ему помогла хватка разведчика.

— А ну, гадина, поднимай «хенде хох»,— крикнул он немцу.

Растерявшийся унтер-офицер поднял руки вверх.

Колхозница Ирина Пилюкова захватила в плен другого летчика. С пистолетом в руках немец пустился бежать от вооруженных вилами и палками колхозниц. «Храбрый» пруссак был взят в плен женщинами.

«Кинооператор сбил немецкий самолет». Во время налета наших самолетов на железнодорожный узел Брянск в составе одного из самолетов находился оператор кинохроники Б. Шер. Он сидел на месте заднего стрелка; пулемет он изучил. Приблизившись к цели, наши самолеты бомбили военный объект противника, а Шер снимал интересные эпизоды. На обратном пути наши штурмовики были атакованы группой «Фокке-Вульф-190». Шер заметил, что один наш самолет, находившийся в 120—150 метрах, подвергся нападению двух «мессеров». Прицелившись, кинооператор нажал на гашетку, дал несколько очередей, и вдруг из мотора вражеской машины вырвался огненный язык. Самолет резко накренился и рухнул вниз, объятый пламенем.

 

Два радостных события для Николая Тихонова и для нас — его наградили орденом Красного Знамени. В эти же дни в Ленинграде вышла его книжка «Ленинградский год», которая вместила очерки Тихонова, печатавшиеся в «Красной звезде» в конце каждого месяца.

Газета отметила эти события. О награждении напечатала сообщение, а книге посвятила пространную рецензию «Певец героического Ленинграда». Много добрых слов в ней о Николае Семеновиче:

«Николая Тихонова мы знали как отличного поэта, чьи стихи по справедливости вошли в антологию русской литературы. Война сделала его острым публицистом, умным, тонким и наблюдательным журналистом с репортерской точностью и вместе с тем великолепным писательским мастерством, фиксирующим бурную, грозную, необыкновенную, волнующую жизнь наших дней. Читая его очерки, мы ощущаем биение подлинной жизни, потомки же наши ощутят в них дыхание наших дней...»

Сегодня получил письмо от Николая Семеновича: «Дорогой товарищ Ортенберг!.. Возвращаясь к делам будничным, посылаю Вам статью «На развалинах Петергофа», жалею, что со мной не было фотографа, чтобы я мог приложить к статье хоть один выразительный снимок разрушений, не поддающихся описанию... На днях пришлю статью о разведчиках Приморской группы. Там подобрался лихой народ, и статья будет большая, так как работа у них большая и поучительная. И с ленинградской спецификой.

«Ленинградский год», получивший такую хорошую оценку в «Красной звезде», за что я очень признателен, расходится с быстротой необыкновенной. «Ленинград в июне» пришлю в конце месяца. Думаю, что скоро должны же начаться горячие дела — лето идет,— тишина на фронтах что-то слишком многозначительна... Ведь это неспроста.

Гаглов мне понравился своим спокойствием, солидностью и серьезностью. Думаю, что он придется к месту в Ленинграде и Ленинград ему придется по сердцу. Не любить такого города нельзя. Вы на себе испытали его очарование, не правда ли?

Посылаю Вам, как отцу-прародителю очерков о Ленинграде, книгу «Ленинградский год».

Шлю горячий привет друзьям «Красной звезды», Илье Григорьевичу и тов. Кружкову. Говорят, что Петр Павленко вернулся в Москву. Прошу передать ему горячий привет. Он действительно хорошо поработал.

Огромное спасибо за посылку. Мы пировали, празднуя орден, и вспоминали Вас, нашего доброго духа и покровителя Зверинской. Жена шлет Вам наилучшие пожелания успеха и здоровья.

В Ленинграде все по-прежнему. Все жаждут сбросить узы блокады. Пора уже, третий год скоро пойдет — многовато...

Крепко обнимаю Вас, благодарный за все. Н. Тихонов».

Очерк «В Петергофе», переданный по военному проводу, догнал письмо. Николай Семенович спрашивал меня: «Что Вы скажете о статье?» Что я мог сказать? Сразу же в набор и сразу в номер. Это, считал я, самый лучший ответ.

Тихонов написал поразительно эмоциональный очерк. В нем две сюжетные линии. Одна — руины Петергофа. Тихонов знал веселый, уютный городок, как человек знает свой собственный дом. Но то, что он увидел сейчас, трудно поддается описанию. Он прошелся по улицам и переулкам, вернее, бывшим улицам и переулкам города, по которым много раз ходил, от окраины до самого переднего края, где тянутся немецкие окопы. Города больше нет, вокруг чудовищная картина разрушений. Одни черные руины, хаос нагроможденных балок, железа, разбитых крыш и стен, зияющих дырами, сброшенных с пьедесталов статуй с разбитыми ногами и расколотыми головами. Нет парка, нет дворца...

Николай Семенович жалел, что не было с ним фотографа. Мы понимали его и нашли снимок искалеченного Петергофа — панораму разрушенного города — и подверстали под его статью. Страшная картина!

Вторая ветвь очерка — перемены, которые произошли в боевой обстановке в Петергофе:

«Росли развалины в Петергофе, но росли и кресты на немецких кладбищах. Прошло то время, когда немцы гуляли по парку в белых костюмах под ручку с привезенными ими стервами, играя на гармошках. Они больше не гуляют... Огневые налеты нашей артиллерии выселили их с улиц и отучили наблюдателей влезать на верхушки соборной колокольни...»

Примечательными были встречи у Тихонова со снайперами. Именно с теми, кто загнал немцев в окопы и не дает им ни минуты покоя. Познакомили Николая Семеновича с невысоким узкоплечим человеком с орденом Красной Звезды на груди. Это снайпер Ахат Ахметьянов, башкир. Он учитель, ему двадцать пять лет. Спокойствием и выдержкой веет от него. Глаза прищурены от постоянного напряженного высматривания цели. Таков очерченный писателем портрет. А далее между Тихоновым и снайпером состоялся любопытный разговор. Увидев на его винтовке четыре серебряные звезды — две большие, одна поменьше и еще одна совсем маленькая, Тихонов спросил:

— Что это за звезды, товарищ Ахметьянов?

— Большие по сотне фрицев, звезды поменьше — двадцать, а это — десять фрицев...

Ахметьянов ведет свой снайперский счет с 18 декабря сорок первого года. На войну он пошел добровольцем вместе с сестрой, которая была убита на его глазах. Николай Семенович спросил его:

— У вас есть еще родные, товарищ Ахат?

Он печально посмотрел на писателя и сказал:

— Вот она, моя родня,— он погладил винтовку.— Других родных нет.

Тихонов возвращается в город: «Я снова шел по шоссе, по которому немцы выпустили за время боев десятки тысяч снарядов. Сейчас на нем стояла тишина, но это была не тишина мира. Это была тишина предгрозовая, которой должны пугаться фрицы, закопавшиеся в развалинах Петергофа, ожидая часа нашей решительной атаки, часа своей окончательной гибели».

Получен и второй очерк Тихонова «Зрелость командира» — о Леониде Гофмане. Война застала его в Прибалтике в должности командира зенитной батареи. Недалеко от Риги он был впервые ранен. Второе ранение — осколком бомбы в бедро. Вернулся Леонид в строй уже не в артиллерию, а в пехоту. Тонул на теплоходе «Казахстан», который разбомбили немецкие самолеты, выплыл на бревне. После боев у Петергофа попал в Ленинград, командовал минометным дивизионом. В боях у Невской Дубровки получил третье ранение. В четвертый раз был ранен разрывом гранаты. Когда поправился и вернулся в свою часть, его наградили орденом Красного Знамени. Он — командир батальона в прославленной дивизии генерала Трубачева. В дни прорыва блокады Ленинграда его батальон был на главном направлении.

У Леонида Гофмана был еще неоплаченный счет к немцам. Прежде всего, как он сам говорил, главный счет за поруганную Родину. И свой особый, личный счет. Его брат-близнец Израиль сложил свою голову в боях за Ленинград. Его семья осталась на оккупированной немцами территории и расстреляна гитлеровцами.

Эту трагическую справку я извлек из очерка Тихонова, Писатель встретился с Леонидом Гофманом на фронте еще до прорыва блокады и уже не упускал из виду. Он написал о нем очерк еще месяц тому назад. Но тогда мы его не опубликовали. В одном из своих писем Николай Семенович писал мне: «Вы совершенно правы с очерком о Гофмане. Там много всего и мало. Его путь к Ленинграду может быть описан и в рассказе, а его командирской бытовой жизни мало. Подумав, я согласен с Вами — не стоит его печатать в таком виде. Пусть полежит. Как-нибудь я займусь им снова. Этот юноша меня интересует».

Не раз Тихонов после этого встречался с комбатом. Прислал новый вариант очерка, который ныне опубликован,— яркий рассказ о становлении командира, его боевых дёлах, характере, возмужании человека на войне.

И во всей этой истории с очерком кроме всего другого я увидел свойственную характеру Николая Семеновича черту — величайшую скромность...

 

Я мало рассказывал о работе нашего работника подполковника Викентия Дермана, одного из «столпов» нашего редакционного коллектива.

Когда я пришел в «Красную звезду», немало комнат пустовало. Многие работники редакции были выгнаны «за связь с врагами народа». Делать газету было почти некому. Вспоминаю, как мучились мы, например, с передовыми статьями — трудно было с авторами, и я, пользуясь своими связями с «Правдой», порой «одалживал» у них «передовиков».

Надо набирать людей. Прежде всего я отправился на известные курсы «Выстрел» — центр подготовки офицерских кадров. Прежде всего, естественно, встретился с начальником курсов и назвал ему нескольких кандидатов. Первым среди них был майор Викентий Дерман.

 

Давно он был на виду у редакции. Еще в 1931 году батальон, которым он командовал, стал одним из победителей всеармейского стрелкового соревнования, организованного «Красной звездой», и тогдашний редактор газеты Феликс Кон вручил комбату награду — именной пистолет. Потом он бы назначен командиром полка, некоторое время служил в штабе Ленинградского военного округа. Статьи и корреспонденции Дермана регулярно появлялись на страницах «Красной звезды». И вот наша первая встреча с Викентием Ивановичем, ныне преподавателем тактики на курсах.

В одну из классных комнат «Выстрела», отведенную мне для беседы, вошел среднего роста майор в саржевой гимнастерке с подворотничком снежной белизны, с портупеей через плечо. Крепко сбитый, подобранный, он внешне являл собой образец командира-строевика. По сосредоточенному взгляду серых глаз, по собранным у переносицы складкам я понял, что мое появление здесь, на курсах, посеяло в нем тревогу.

Не желая, однако, испытывать его выдержку, не затягиваю процедуры знакомства. Обменявшись несколькими традиционными в таких случаях фразами, спрашиваю:

— Как вы отнесетесь к переходу в «Красную звезду»?

Дерман ответил сразу же, словно все было у него решено заранее:

— Служба в аппарате редакции мне совершенно не подходит.

И тут же напомнил, что его «сватали» в газету еще в тридцать шестом году, но и тогда он категорически отказался. Он объяснил: «Я не захотел отрываться от войск, и с этим посчитались».

Сделав вид, что прошлое меня не касается, я пытался объяснить ему:

— Сейчас, Викентий Иванович, здесь, на курсах, вас слушают десятки человек, а с переходом в «Красную звезду» ваша аудитория возрастет в тысячи раз. А насчет связи с войсками не беспокойтесь: они не прервутся, а лишь расширятся и укрепятся.

Майор внимательно выслушал меня, но согласия все же не дал, обещал лишь подумать. Положение у нас было столь трудным, что мы решили нарушить всякий этикет при подборе творческих кадров, которых, как известно, положено подбирать, а не назначать. Мы просто подготовили приказ наркома обороны и дали на подпись Ворошилову. Приказ был подписан, и Викентий Дерман из «дозорных», как тогда у нас называли военкоров, вошел в состав «главных сил» редакции.

А в первый же день войны Дерман отправился на фронт. Опытный тактик, он свои выступления посвящал главным образом разбору боевых операций — малых и крупных. Перо его было острым, критическим. А это особенно было важно и нужно в ту пору, когда и «внизу» и «вверху» стремились умалить, а то и замолчать наши недостатки и ошибки. Таким была, например, его статья «Почему не удалось наступление на Белый Бор?» А речь шла о просчетах командования 11-й армии...

Такой является и опубликованная в сегодняшнем номере статья Дермана, присланная с Западного фронта. Был он там в одной из армий. В глаза ему бросилось отсутствие организованности и бдительности при передислокации КП армии: его переводили на совершенно неподготовленное место поспешно, при отсутствии какой-либо маскировки, хотя армия находилась в обороне. В результате немецкие самолеты, часто появлявшиеся в этом районе, нанесли удар по КП. Резкой критике были подвергнуты спецкором виновники этой неразберихи. Приведено в статье поучительное высказывание Драгомирова: «Гибель всякого солдата, происшедшая от незнания или равнодушия к своему делу начальника, ложится этому последнему на совесть так же, как если бы он уложил того солдата из собственных своих рук».

Думаю, не надо объяснять, как необходимы и важны были эти слова!

Многие писатели и журналисты, призванные в войну для работы в «Красную звезду» и в другие газеты, не знали военного дела, овладевали им на ходу. Викентий Дерман и был тем человеком, который щедро делился с ними своими знаниями. Не раз бывало и в редакции и на фронте, что напишет наш спецкор свою корреспонденцию и бежит к Викентию Ивановичу:

— Посмотри... Поправь...

И Дерман это делал. Вначале мы удивлялись: откуда у нашего «гражданского» спецкора такие знания? А потом «ларчик открывался»: это рука Дермана! Учились у него не только «чистописанию». Тогдашний спецкор «Известий» Леонид Кудреватых мне рассказывал:

— Жили мы в одной хате. Нередко с Дерманом я выезжал в боевые части и имел возможность наблюдать его в деле. Один голый факт для него ничего не значил, он всегда старался докопаться до корней заинтересовавшего его события. Расспрашивали мы, например, командира полка или дивизии об одном и том же, но Викентий Иванович задавал такие вопросы, которые заставляли собеседника поразмыслить, прежде чем дать ответ...

Прерву, однако, порядок своего повествования и расскажу об одной поучительной поездке Дермана на фронт с писателем Николаем Асановым. Редакция поручила им написать очерк об одном из командиров дивизии. По этому делу они прибыли к маршалу К. К. Рокоссовскому. Дерман уже носил полковничьи погоны, а писатель числился рядовым. Недогадливый адъютант пригласил к маршалу одного Дермана. Рокоссовский знал его еще по довоенному Ленинграду и выразил свое удивление:

— Неужели это вы, ленинградец? Глазам своим не верю!

Дерман, поняв его буквально, не без печали подумал: «Всему причиной моя недавняя болезнь». С момента их последней встречи прошло уже немало лет. Дерман тогда служил в штабе Ленинградского военного округа и приезжал для инспектирования в кавалерийский корпус, которым командовал Рокоссовский.

— Да,— продолжал Константин Константинович,— когда вы приезжали к нам в Псков, были куда взыскательней к строевой выучке наших кавалеристов, чем к теперешнему своему спутнику...

Оказывается, Рокоссовский видел в окно, как, проходя мимо генералов и офицеров, «рядовой» Асанов приложил правую руку к головному убору, а левую сунул в карман. Да притом еще держал во рту сигарету.

Викентий Иванович был крайне смущен замечанием Рокоссовского, а тот спрашивал:

— Так кто же этот ваш спутник?

Дерман объяснил.

— Ах, писатель! Ну тогда полбеды. Строевая выучка и писательский дар не всегда совмещаются.

Тут же Асанов был приглашен в кабинет Рокоссовского, и беседа продолжалась.

— Значит, Огнева ищете? — прохаживаясь по кабинету, рассуждал Константин Константинович, имея в виду пьесу Корнейчука «Фронт».— Теперь Огневых много. Война всех кое-чему подучила.

Корреспонденты попросили Рокоссовского ознакомиться с их планом серии очерков о командире дивизии. Он посмотрел и сказал:

— Вы хотите узнать мое мнение? Так сразу? Но я должен подумать. Общевойсковой командир — большая фигура в армии. Если у вас не горит, пожалуйста, встретимся завтра...

Вторая встреча с Рокоссовским была не менее интересной. В плане, оставленном ему корреспондентами, стояла специальная глава о партийности командира.

— А нужно ли как-то обосабливать этот вопрос,— усомнился Константин Константинович.— Партийность должна пронизывать всю деятельность командира. Под партийностью нельзя подразумевать лишь выступления на собраниях и митингах... Партийность, как и патриотизм, находят свое выражение не столько в словах, сколько в конкретных делах на пользу нашей Родины. Одним словом, партийность — это все: мысли, поступки, вся жизнь на войне...

Под конец беседы Рокоссовский порекомендовал спецкорам съездить в дивизию генерал-майора Н. Г. Лященко.

В пути Асанов, вспомнив теплый прием, оказанный Рокоссовским, спросил:

— Интересно, о чем Константин Константинович говорил тебе без меня?

Викентий Иванович рассказал писателю о том конфузном эпизоде. Асанов смутился, немного помолчал и с удивлением заметил:

— Вот это да — человек! Надо же увидеть промашку рядового, ничего мне не сказать, зная, что вы мне скажете о ней и что это подействует намного сильнее. Да, психологию знает...

Прибыли корреспонденты к комдиву Лященко. Долго беседовали с ним, а потом Асанов сказал:

— Всякий начальник познается в работе с подчиненными. Нельзя, наверное, хорошо написать о директоре завода, минуя цех. И о командире дивизии трудно судить, не побывав в полках, ротах.

И направились спецкоры в полки, батальоны, роты и с ними шагали по дорогам наступления. В итоге они написали о Лященко, будущем генерале армии, очерк, опубликованный в пяти номерах «Красной звезды».

 

В сегодняшнем номере газеты опубликован очерк писателя Александра Степанова, автора известного исторического романа «Порт-Артур». Его появление в «Красной звезде» было неожиданным, и об этом я уже рассказывал. Напомню, что он прибыл в Москву из Краснодара за день до падения города. Мы его тепло приняли, но включить в корреспондентский строй не решились — и годы не подходили, и здоровьем он похвастаться не мог. Мы его послали во Фрунзе. Там он работал на оборонном заводе в должности инженера, изредка нам писал.

Назывался очерк «Муж и жена» — трогательная история о любви и воинской доблести, скрепленных воедино святым долгом перед Родиной.

Из аула Уй-Алат отправился на войну секретарь комсомольской ячейки колхоза «Кзыл Аскер» Мукаш Киргибаев. Воевал он доблестно, не раз приходили на его родину письма командиров, которые благодарили родителей и аул за храброго джигита. В ауле осталась его любовь, девятнадцатилетняя Зейнаб Узурдаева. Она поступила на курсы сестер милосердия, а также начала посещать стрелковый тир. Раненый сержант Мукаш прибыл на побывку в свой аул и предложил Зейнаб стать его женой. Она дала согласие при условии, что он возьмет ее на фронт. Мукаш усомнился — что она там будет делать? Чтобы убедить своего жениха, что она пригодится на фронте, Зейнаб пригласила его в тир. А там произошла такая сценка:

«Мукаш только презрительно усмехнулся — разве она может быть настоящим стрелком? Первой в тире стреляла Зейнаб. Семь пуль легли рядом, и она смогла закрыть все пробоины в мишени своей маленькой ладонью. Затем показал свое искусство Мукаш. То ли солнце било в глаза джигиту, то ли назойливая муха мешала, щекоча шею, то ли что-нибудь другое помешало Мукашу, но по всей мишени разлетелись его пули, а одной так и недосчитались.

— Пошла в степь,— весело рассмеялась Зейнаб, обнажая свои белые, прекрасные зубы.— Но ты, Мукаш, не горюй. Я разыщу ее и пришлю тебе на фронт».

Словом, вскоре по киргизскому обычаю весь аул провожал молодую пару на фронт. Там она работала сестрой на перевязочном пункте, а временами приходила в роту к мужу и вместе они уходили на снайперские позиции. Оба выслеживали немцев, оба их навечно укладывали в землю. Об этой чете вскоре узнали в армии. Приехал в полк командующий армией, вызвал их, поговорил и сказал, чтобы Зейнаб зачислили в строй снайпером. Так они и воевали.

В один из дней по их позициям ударил снаряд. Зейнаб была легко ранена, а Мукаш посильнее. Вылечились они и — в строй. И снова прибыл в полк генерал. На плацу выстроились бойцы. По списку вызывали каждого из них, и командарм вручал им ордена и медали. А наших героев генерал вызвал не поодиночке, а сразу обоих и приказал стать рядом. Похвалил и вручил ордена Отечественной войны.

Александр Степанов, понятно, не был на фронте, в этом полку. Со своими героями он встретился во Фрунзе, вместе с ними поехал в аул.

Так родился очерк «Муж и жена». [9; 280-289]