16

30 октября 1942 года - 496 день войны

 Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о награждении орденами и медалями работников по строительству специальных сооружений за отличное выполнение поручения правительства. [3; 274]

 Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о награждении орденами и медалями работников строительства железной дороги на севере за образцовое и срочное выполнение задания правительства. [3; 274]

 


Хроника блокадного Ленинграда

На Ладожском озере прокладывается еще один кабель для передачи электроэнергии Волховской ГЭС в Ленинград. Стремясь быстрее завершить укладку кабеля, строители, обычно работавшие по ночам, сегодня решили потрудиться днем, когда производительность значительно выше. Но появились фашистские самолеты. Несколько бомб разорвалось рядом с буксиром и баржей, с которой кабель опускали в воду. Погибли водолаз Ф. П. Садовский, гидрограф П. Т. Ивановский. Ранило командира отряда водолазов В. А. Михайлова, кабельщиков Е. С. Долганского, В. А. Федорова.

Жестокой атаке с воздуха подвергся проходивший поблизости тральщик ТЩ-82. На буксире у него шел паром с десятью вагонами, в которых находились раненые и ценное заводское оборудование. Сильный пушечный и пулеметный огонь с тральщика помешал «юнкерсам» вести прицельное бомбометание. Из 30 бомб ни одна не попала в цель. Но осколки нанесли кораблю серьезные повреждения. Через пробоины вода начала поступать в машинное отделение. Тральщик потерял ход.

Отбомбившись, «юнкерсы» ушли, но их сменили истребители. Пикируя, они осыпали палубу градом пуль и снарядов. 6 человек было убито, 16 получило ранения. Однако те из них, которые были способны еще держаться на ногах, оставались на боевых местах. Пулеметчику матросу М. Е. Гладких оторвало правую руку. Он продолжал стрелять левой и погиб у пулемета.

Наконец фашистские самолеты ушли. Теперь надо было спасать корабль. Некоторые пробоины, доступ к которым изнутри был затруднен, пришлось забивать пробками снаружи. Для этого техник-лейтенант А. Н. Вальков, обвязавшись тросом, спустился в ледяную воду. Половина моряков из команды тральщика выбыла из строя. Остальные, едва держась на ногах, погасили пожары, заделали пробоины, вернули кораблю ход и выполнили свою задачу — привели паром в Кобону.

Вражеский самолет, прорвавшийся к Ленинграду, сбросил 5 бомб. Один человек убит, один ранен.

Фашистские дальнобойные батареи в этот день молчали. Они подверглись мощным ударам советских артиллеристов и летчиков. Особенно успешным был налет наших штурмовиков, возглавляемых гвардии старшим лейтенантом Н. Ф. Перелыгиным. Бомбы, сброшенные с пикирования, падали с большой точностью. Отмечены взрывы на вражеских огневых позициях. Бомбовый удар штурмовики дополнили столь же метким пушечным огнем. [5; 262]


Воспоминания Давида Иосифовича Ортенберга,
ответственного редактора газеты "Красная звезда"

Главные события войны по-прежнему происходят на Юге. Но это не значит, что мы имеем право забывать о других фронтах, хотя там относительное затишье. И прежде всего о блокадном Ленинграде.

13 октября Николай Тихонов писал мне: «В ближайшие дни пришлю Вам статью «Заметки о горной войне». В конце месяца я напишу «Ленинград в октябре» и дам что-нибудь отдельно о городе в связи с юбилеем Октября. В эти дни Ленинград, естественно, будет в центре внимания. Все невольно обратят свое воспоминание в сторону приневской столицы, с которой столько связано замечательного в жизни нашего народа. Немцы, вероятно, сделают что-нибудь, чтобы испортить праздник, как это было в прошлый год...»

Через несколько дней мы получили статью. К ней была приложена записка Николая Семеновича. Он волновался. «Это,— писал он мне,— может быть, и не пойдет, так как Вы на такую тему всегда найдете в Москве специалиста, но прочтите, так как мне очень хотелось такую статью написать и я не поборол искушения».

Прочитал я его «Заметки о горной войне». Статья, чисто военного содержания, оказалась очень интересной и нужной. В ней был настолько точно обрисован кавказский театр военных действий, так грамотно и подробно рассмотрены особенности горной тактики, что даже наши въедливые редакционные специалисты никаких замечаний не сделали. Когда же мне принесли верстку статьи, занявшей полный подвал, я увидел подпись «Полковник Н. Тихонов». Это кто-то из редакционных работников для придания ей большего веса добавил к имени писателя его воинское звание. Такой случай у нас уже был. Как-то Петр Павленко прислал военный очерк и подписал его «Полковник П. Павленко». Ну что ж, решили мы, если Петру Андреевичу этого хочется — пусть так и будет. Но хочет ли этого Тихонов? Подпись «Николай Тихонов», подумал я, достаточно авторитетна, и снял «полковника».

А сегодня опубликована статья, вернее, очерк Николая Тихонова «Ленинград в октябре 1942 года». Прекрасно, зримо написанный осенний пейзаж блокадного Ленинграда. Осенние тревоги: теплый западный ветер гонит волны Невы назад, от взморья, — как бы ко всем бедам не прибавилось наводнение. И осенние заботы: надо думать о сохранении овощей, о дровах на зиму, об отоплении домов, о чистке труб, о ремонте бомбоубежищ, крыш...

Тихонов рассказывает об одном удивительном «банкете», где стол не отличался обилием, но пелись песни и произносились речи, краткие, но горячие. Это празднуют... водопроводчики Фрунзенского района Ленинграда, завоевавшие первое место в городе в подготовке жилищ к зиме. И среди них семнадцатилетняя девушка и четырнадцатилетний Витя Федоров, который дал воду в три больших дома. Есть рассказ и о ленинградских детях, среди которых за блокадный год стало немало сирот; о них заботятся бойцы, эта забота перешла в трогательную привязанность.

С болью в сердце писатель рассказывает о трагедии, взволновавшей весь Ленинград,— гибели Георгия Журбы, комиссара 45-й гвардейской дивизии полковника Краснова. Журба был коренным ленинградцем, пошел добровольно в ополчение. Хоронили его в пасмурный день торжественно, как хоронят героя. Не дожил Журба до радостного дня присвоения дивизии звания гвардейской. Но был он настоящим гвардейцем, и имя его поведет в бой, как водил он сам много раз. В первый раз блестели слезинки на суровом лице полковника Краснова, попрощавшегося со своим боевым другом... Сын Ленинграда отдал жизнь за родной город...

Завершил очерк Николай Семенович своими мыслями о праздновании приближающейся годовщины Великого Октября.

«Напрасно враг хотел сокрушить твердыню нашей славы. Напрасно в прошлом году он устроил дикую бомбежку в самый канун Великого праздника и дикий обстрел в день 7 ноября. Ленинградцы презирали его бессильную злобу. Пусть что хочет придумывает враг и в этот год — Ленинград будет праздновать великий день, весь от мала до велика, и еще выше взовьется красное знамя над его непобедимой твердыней...»


Не могла не заинтересовать читателя и корреспонденция нашего нового ленинградского спецкора Николая Шванкова «На Пулковских высотах». Он рассказывает о том, что немцы не раз пытались прорваться к Пулкову — ключевой позиции ленинградской обороны, но каждый раз были биты. Пулково остается неприступным. В бессильной злобе фашисты обрушили на Пулково ливень снарядов и бомб. Они не пощадили ни астрономическую обсерваторию, основанную выдающимися русскими учеными свыше ста лет назад, ни исторические здания, ни фонтаны, ни тенистые деревья парка. Руины Пулкова отчетливо видны на фотоснимках нашего корреспондента М. Пригожина, помещенных под статьей.

Наш спецкор писатель Лев Славин, побывавший вместе с Михаилом Светловым на Пулковских высотах, рассказал мне. что, когда поэт увидел здесь пушку с «Авроры», он произнес такую афористическую фразу:

— Подумай! Сама Октябрьская революция стреляет по немцам...


В сегодняшнем номере газеты опубликована статья майора Н. Исаева «Чему учит боевая жизнь». У нее подзаголовок «Заметки политработника». Автор — бывший комиссар полка, ныне заместитель командира полка по политической части, в недавнем прошлом батальонный комиссар, а теперь — майор.

Политическим работникам, в соответствии с Указом об установлении в Красной Армии полного единоначалия, присваиваются общие для всех командиров звания. Встречаю своих знакомых дивизионных и корпусных комиссаров — многие из них вот-вот наденут полковничьи или генеральские знаки различия. В редакции тоже составляются списки для присвоения командирских званий нашим работникам. Больше всех довольны те писатели, у которых были интендантские звания. Вспоминаю, что еще на Халхин-Голе из всех писателей, работавших в «Героической красноармейской», только у Ставского были комиссарские петлицы; остальные, в том числе Славин, Симонов, Лапин, Хацревин, ходили в интендантских званиях, неизвестно кем, когда и почему установленных для литераторов. Нередко они сами подтрунивали друг над другом, вспоминая злую тираду Суворова о корыстолюбивых интендантах. Иногда их даже принимали за военных врачей или интендантов, носивших, как известно, петлицы и околыши такого же цвета, и требовали скорой помощи раненым или отчитывали за перебои с пищеблоком, и нашим писателям приходилось доказывать, что они в медицинской науке разбираются не больше, чем в пищеблоках, каптерках и других интендантских делах. С этими званиями они пришли в «Красную звезду». Но здесь мы самовольно заменили им зеленые петлицы на красные, комиссарские... А теперь все эти проблемы разрешены.

Но вернусь к статье Исаева. Он ставил очень острые, животрепещущие вопросы политической работы в массах, доказывал, что эта работа должна вестись беспрерывно. Многие политработники, отмечает он, занимаются работой с людьми главным образом перед боем и после боя. На опыте своего полка, его трехмесячных боев в верховьях Дона он показал, к каким отрицательным последствиям это приводит. Был случай, когда из-за паники наши подразделения оставили высоту, только что завоеванную немалой кровью; некому было рассеять эту панику — политработники, подготовив бой, во время его не были с бойцами... Выводы майора: политработа не терпит сезонности. Она должна вестись непрерывно... И перед боем, и после него, а в особенности в момент наибольшего боевого напряжения. Политработник не имеет права ни на секунду упускать нити, связывающие его с красноармейской массой. Он обязан пристально следить за настроением людей и живо реагировать на него.


В номере — очерк Василия Ильенкова «Старый солдат» — о встрече в прифронтовой деревне со старым солдатом Степаном Дмитриевичем, в прошлом шахтером. Этот семидесятидвухлетний старик, отправивший на войну двух своих сыновей, сам был испытанным воином. Прошел действительную службу, воевал в русско-японскую войну, в первую мировую — под Перемышлем, знал, почем фунт солдатского лиха.

Писатель слушал его рассуждения о войне, о немцах, особенно примечательны были взгляды ветерана на роль командира. Ильенков передал их, сохранив колорит солдатского языка:

«— Значит, побьем все-таки, Степан Дмитрович?

— Да ведь если я тебе скажу: побьем, то это одни мои слова. А слова — вода. На факте дело надо показывать, дитенок миленький! Ежели бы я молодой, как под Перемышль ходил, то я бы показал по существу команды. Эх, ежели бы мне дали голос. Я бы его сбоку! От командира большое значение. Был у нас один, все, бывало, кричит, а без толку, и рота его, как куры мокрые. А наш был командир — орел! Солдаты им были довольны, подход к ним хороший имел. Строгость соблюдал и насчет перекурки было свободно. Солдаты его сильно уважали. Бывало, как скомандует,— все за ним... С солдатом надо умеючи воевать, тогда он какую хочешь крепь возьмет... Как кошка будет царапаться. И тогда тебе все четыренадцать королевств нипочем...

И продолжал:

— Вот как-то сидели мы летом, обсуждали своим умом, как бы немцу дать грепыховку, и вваливается тут ко мне в избу, вот прямо на эту скамью, лейтенант... Молоденький, а весь в крови. Одиннадцать ран получил. Ну, попоил я его молоком, а сам гляжу на него, и душа моя радуется: есть в России орлы! Рана для солдата — почет. Таких бы вот командиров побольше. Тогда мы будем наскрозь непобедимые...»

Читал я этот очерк и был уверен, что его все с интересом прочитают...

Дорогой для нас человек, писатель Вячеслав Шишков прислал очерк «Гость из Сибири». Кратко о его сюжете." Из Сибири прибыл эшелон с подарками для фронтовиков. Из эшелона на встречу с бойцами вышел высокий дюжий старичина Никита. Встреча состоялась на полянке среди леса, куда после горячих боев была выведена на отдых рота старшего лейтенанта Деборина.

Есть в очерке живые жанровые сценки. Колоритные диалоги. Пейзажные зарисовки. Точные портретные характеристики. Словом, емкий по содержанию очерк, в котором видна и рука и душа большого писателя.

Не буду его пересказывать, приведу лишь один очень колоритный абзац:

— И вот, ребята,— говорит дед Никита, бывалый вояка с медалями и двумя Георгиями на груди,— имейте в виду, на войне допрежь всего на врага озлиться надо, лютость в сердце чтоб жила. Да вот вам, слушайте. Как-то у нас, это еще в далекое время было, в селе съезжий праздник начался, чужих парней много понаехало. Напились, драться стали. Возле церкви на горе войнишка идет у них, пластаются стенка в стенку, человек по полсотни с каждой стороны. А мы, мужики, на завалине иод рябинами сидим, разговоры разговариваем, балакаем. Глядь-поглядь: выскочил из соседней избы да шасть к нашей беседе парень пьяненький, Кешка. Силач, верзила, а в обыкновенной жизни — что твой теленок, кроткий, незлобивый. Кричит мне: «Дедушка Никита, дай мне по морде со всех сил!» — «Нет, не дам, отвечаю, ты мне худа никакого не сделал». А он: «Дай, тебе говорят! А то я шибко смирный, а мне беспременно озлиться надо: нешто не понимаешь — наших бьют...» Видит, что я не в согласьи, он к другому, он к третьему, нет, никто не желает обижать его, уж очень хороший парень-то. Он к Силантию, даром что его не любил: «Дядя Силантий, ну хоть ты дай мне в морду самосильно, в ножки поклонюсь тебе. Ну дай, ну дай ради Христа!» А Силантий рад, встал, развернулся, хрясь парня в ухо. Кешка едва устоял, крикнул: «Ну спасибо тебе, дядя Силантий, хорошего леща дал мне, спасибо!.. Теперича я в ярь вошел, теперича воевать могу... Всем башки сверну да на березы закину!» Тут Кешка наш плюнул в горсть, выпучил глаза да к войнишке ходу. Всех погнал там, всех побил. Вот вам... Раскусите-ка, ребята, сказ-то мой».

Я и решился на столь обширную цитату, чтобы раскрыть главную идею очерка, столь образно выраженную писателем. Она — яснее ясного! [8; 394-398]