27 февраля 1942 года - 251 день войны
Президиум Верховного Совета СССР принял Указ «Об отсрочке исполнения приговоров в отношении работников железнодорожного и водного транспорта». Осужденные работники железнодорожного и водного транспорта призывного возраста, годные к несению военной службы по определению суда, могли быть направлены в действующую армию, а остальные — на предприятия с использованием их в должностях по усмотрению руководителей предприятий. [3; 159]
Войска Волховского фронта, наступающие на любаньском направлении, вели тяжелые бои в районе Красная Горка. Противнику удалось несколько потеснить советские войска в этом районе и овладеть населенным пунктом Красная Горка. [3; 159]
Началось наступление войск Крымского фронта с Керченского полуострова в направлении г. Карасубазар (теперь Белогорск) Крымской области. [1; 124]
Хроника блокадного Ленинграда
На любанском направлении идут тяжелые бон. Враг оказывает нашим войскам упорное сопротивление. Подтянув подкрепления, он кое-где уже потеснил части Волховского фронта. Вблизи Любани ему удалось отбить деревню Красная Горка, которую наши войска заняли 19 февраля.
В городе все то же — артиллерийский обстрел, повсеместная нехватка рабочих рук. Собственно, люди есть, но у них нет сил работать. Инструктор Василеостровского райкома партии Софья Николаевна Сиротина сделала в своей записной книжке такую пометку:
«27 февраля. Фабрика головных уборов. Рабочих по списку 123, работает 62».
А план на месяц — 20 тысяч шапок-ушанок.
На заседании завкома «Севкабеля» обсуждался сегодня не совсем обычный вопрос — о налаживании на заводе производства витамина С из хвои. Борьба с цингой не терпит отлагательств. Создана бригада в составе пятнадцати человек — сборщиков хвои. Срочно должно быть подготовлено оборудование для ежесуточной выработки 40 — 50 литров хвойного настоя, содержащего витамин С.
25 февраля Ленинградский обком партии и исполком областного Совета депутатов трудящихся приняли постановление о заготовке для Ленинграда клюквы. А сегодня уже началась продажа клюквы по февральским продовольственным карточкам. [5; 148-149]
Воспоминания Давида Иосифовича Ортенберга,
ответственного редактора газеты "Красная звезда"
Два дня тому назад под рубрикой «В последний час» напечатано сообщение: «Наши части окружили 16-ю немецкую армию. Наши трофеи».
Эта рубрика всегда была радостным событием. Но если в декабре и январе она появлялась почти каждые два-три дня. то сегодняшняя — первая за весь февраль. Было это сообщение необычным. Окружение! Не новое слово на страницах газеты. Вначале оно появилось в первые месяцы войны, когда немало наших частей, соединений и даже армий оказались во вражеском кольце. А в дни нашего наступления порой шли уже материалы об окружении подразделений и отдельных частей противника. Это было окружение тактического характера. А вот сегодня, впервые за войну, сообщение о том, что в клещи взята целая армия! Первое оперативное окружение врага!
Естественно, что для освещения этой операции в газете было сделано все возможное. Прежде всего, напечатана статья нашего специального корреспондента полковника Викентия Дермана, занявшая полполосы, «Как была окружена 16-я немецкая армия». Обстоятельная статья опытного в прошлом штабиста. Любопытен рассказ и о том, что происходило на той, вражеской стороне. Это сделано настолько подробно и основательно, что кто-то из наших работников, готовивший рукопись Дермана в набор, заметил:
— Он что, сидел там, в штабе немецкой армии, и все видел своими глазами?
Не был там, конечно, Дерман. Но он основательно покопался в материалах разведывательных отделов штаба фронта, армий, дивизий, перечитал уйму трофейных документов, был на допросах пленных офицеров и солдат. Словом, то, что он написал, не было плодом фантазии.
Хочу отметить, что статья написана сдержанно, без «шапкозакидательства».
Известно было, что Ставка требовала немедленно начать разгром окруженной вражеской группировки, как можно быстрее ее ликвидировать, чтобы оказать помощь Ленинградскому и Волховскому фронтам в прорыве блокады Ленинграда. Задача была чрезвычайно сложной. Нашим войскам приходилось наступать в трудной лесисто-болотной местности, материально-техническое обеспечение соединений было слабым, командование фронтами и армий не имело опыта таких операций. Это видел и знал наш спецкор Дерман и не спешил бить в литавры. Говоря об успехах наших войск, он подчеркивал, что это лишь первый этап боев в районе Старой Руссы. Сдержанность корреспондента в освещении событий была позже оценена по достоинству.
Кстати отмечу, что была окружена не вся 16-я армия, а лишь ее 2-й армейский корпус. Но мы в данном случае следовали официальной версии. Сейчас не могу точно объяснить, почему в сводке было преувеличение: то ли донесение в Ставку было неточным, то ли в самой Ставке решено было погромче объявить об этой операции.
За статьей Дермана следовали другие материалы наших спецкоров. Здесь работал старший политрук Ефим Гехман. Когда началась операция, он правильно определил, где надлежит быть ему, корреспонденту «Красной звезды». В одну из ночей наша дивизия вышла на лед озера Ильмень. Сделав по озеру большой круг к устью реки Ловать по ее руслу, она устремилась в глубокий тыл врага, к Старой Руссе. Это был трудный марш-бросок по льду, пройти пришлось 50 километров. В боевых порядках пехоты шагал Гехман. Он написал живой очерк, который и поспел в сегодняшний номер. Из его рассказа мы и узнали о броске дивизии. Узнали, что в головном подразделении войск шагал партизан с историческим именем Иван Грозный. Он вырос в этих краях, знал каждую тропку и уверенно вывел наши части к намеченному пункту.
Появление советских войск в тылу оказалось для неприятеля совершенно неожиданным. Рассказал Гехман и такой эпизод. Когда к деревне Медведно подошел наш лыжный отряд, из дома вышел офицер. Он на немецком языке спросил, из какого полка прибыла команда. Ответ офицеру не удалось услышать...
Выделяется в номере очерк Александра Полякова «От Урала до Старой Руссы», первый из восьми его очерков, которые будут печататься день за днем.
Имя батальонного комиссара Александра Полякова хорошо известно в армии и стране. Его очерки «В тылу врага», публиковавшиеся почти в течение всего августа, были первыми, которые рассказали, что наши дивизии, оказавшись в окружении, доблестно сражались с немцами и выбрались из вражеского кольца.
В конце сорок первого года Поляков зашел ко мне с интересным замыслом. Он хотел бы поехать в Челябинск, на эвакуированный из Ленинграда Кировский завод, где делаются танки «КВ», посмотреть, как трудятся кировцы, а затем вместе с танкистами выехать на фронт, проследить их путь от завода до передовых позиций. Идея эта понравилась нам. Прежде всего, материалов о работе тыла было у нас не густо. К тому же немцы по радио передавали, что они якобы уничтожили Кировский завод.
Поляков сразу же получил командировку в Челябинск. Пробыл там немало.
Ему повезло. Он встретился с директором завода И. М. Зальцманом, недавно награжденным Золотой Звездой Героя Социалистического Труда за выпуск этих танков. Директор повел его по цехам, показал, как рождаются танки «КВ», которые немцы, ошеломленные их грозной силой, назвали «мамонтами». Оказывается, директор завода тоже знал о той передаче из Берлина. Он заметил:
— Они раструбили на весь мир, что уничтожили Кировский завод. Теперь почувствовали, что наш завод живет и здравствует. И еще не то узнают...
Встретился Поляков со стахановкой Верой Курдюк, шлифовальщицей. Она получила горькую весть о гибели на фронте мужа, лейтенанта. И несмотря на жестокое горе, ни на час не оставляла свой станок. Это, сказала она, моя месть немцам за убитого мужа. Была у корреспондента беседа с лаборанткой Татьяной Фрунзе — дочерью полководца. Завод посетил К. Е. Ворошилов. Записал в свой дневник Поляков примечательный разговор Климента Ефремовича с рабочими, свидетелем которого он был:
«Проходя между станками в моторном цехе, Ворошилов увидел около одного из них старого мастера. В синей куртке, с измерительными приборами в боковом кармане, старик выделялся своим суровым лицом и большими черными усами.
— Послушай, дружище,— обратился к нему Ворошилов,— не Худяков будешь?
— Я самый, товарищ Ворошилов!
— Ах, усач ты этакий, как сюда попал?
— Моторы к танкам делаем. С Украины эвакуированы.
Худяков — старый член партии, партизан — долгое время был в отряде Ворошилова. Маршал и мастер вспомнили, как однажды на Украине они отстреливались из грузовика от беляков.
— Так вот, снова времена боевые наступили, нажимать надо,— говорит Ворошилов.
— С полным удовольствием,— отвечает Худяков,— только бы вот туда, на фронт поближе.
— Я тебе дам на фронт. Отставить такие разговоры! А разве здесь не фронт?
— Оно верно, конечно. Только больно хочется своими руками немца прощупать.
— Ничего, есть помоложе тебя, пусть прощупают. Поди, у самого есть кто-нибудь там.
— Как же, сын Василий!
— Что делает?
— Танкист на «КВ».
— Так чего же тебе, старый усач, еще надо? Отец танки делает, а сын на них дерется. Ты же молодец, да и только...»
Прежде чем напечатать этот эпизод, я позвонил Ворошилову, зачитал диалог, записанный Поляковым, и спросил: «Все ли точно, можно печатать?» Климент Ефремович засмеялся: «Все верно. Только «усачом» я его назвал, а «старым» — не помню. Все равно, печатайте так».
В яркое морозное уральское утро пять тяжелых «КВ» вышли из заводских ворот и направились в учебный центр. Колонну ведет лейтенант Астахов. Он уже воевал, был ранен и теперь снова — на фронт. В его экипажах фронтовики и новобранцы из трактористов, шоферов, державших в мирное время руль мирных машин. Быстро они освоили боевую технику. Примечательный факт, которого раньше не знали. На заводе за десять дней до выхода на танкодром экипажи закреплялись за так называемыми «коробками» — броневыми остовами будущих танков. С этого момента вся жизнь танкистов была связана с этими «коробками». Вместе с рабочими завода они участвовали в сборке и монтаже своих танков. А затем — дни и ночи учебы. Учились тому, что нужно на войне.
Поляков — с ними, он вжился в будни танкодрома, днюет и ночует с танкистами. Об этом и рассказано во втором очерке «Учебный танковый центр».
Закончилась учеба. Танки погрузили на платформы. Теплые проводы. Пришли все — директор и рабочие, родные и знакомые. Прощание с женами, нежное и суровое. Астахов остроумной репликой успокаивает Леночку, свою жену, смуглую, с большими глазами, полными слез:
— Будь бодрой, Леночка. У нас, танкистов, говорят, что слезами, даже горючими, не заправишься...
Эшелон мчит без остановки, минуя города и села, станции и полустанки. Две тысячи километров за двое суток! По тем скоростям — быстрее быстрого. Мощный паровоз останавливается только на «водопой». В такие минуты к поезду бегут взрослые и дети. Танки зачехлены, но не скроешь их: не иголки. Люди догадываются, какой груз стоит на платформах. А тут еще художник из красноармейцев на наружных дверях теплушки повесил большой плакат: танк — мамонт с хоботом — вместо пушки схватил Гитлера и скрутил его в три погибели, а лапами- гусеницами давит волчьи стаи фашистов. А под плакатом огромными буквами подпись: «Раздавим советским мамонтом фашистских волков!»
Так родился третий очерк, который Поляков назвал «Броневой экспресс». В нем рассказывается о жизни и быте теплушек, чувствах и переживаниях их пассажиров.
Прибыли в Москву. Пока меняли паровоз, переводили эшелон на другой путь, Поляков и заскочил в редакцию. Отчитался за минувшие дни. Едут на Северо-Западный фронт. Почему? И спрашивать не надо было: подкрепление в район Старой Руссы. Зная, что Поляков не совсем еще оправился от ранения, полученного в походе по тылам врага, предупредили:
— Доведете «свои» танки до передовых позиций и дальше не соваться...
Идут один за другим его очерки «На фронте», «Ледовый марш», «Через болота и льды». Прекрасно написан рассказ о ледовом марше пяти «КВ». Танковый батальон получил приказ прорваться в глубь обороны противника на 40 с лишним километров и атаковать его с фланга в районе Старой Руссы. Это был героический бросок по льду Ильменя, еле выдержавшему тяжесть машин. Речные переправы — там лед потоньше, без настила не пройти; один из танков соседних подразделений, пытавшийся форсировать реку, ушел под лед по самую башню. А тут невольно подвели саперы: заготовленные две тысячи бревен не поспели. Время бежит, за ночь надо переправиться. Что делать? Решили разобрать заборы и брошенные деревянные избы соседних деревушек. Так и сделали. Танки уже на другом берегу. Потом еще одна речная переправа, и еще одна, и пятая — самая широкая, в 300 метров, и уже под артиллерийским и авиационным огнем врага. Все одолели пять «КВ»!
Кстати, но поводу тех заборов и крестьянских изб, разобранных для настила. Вспоминаю, что, когда я вычитывал очерк «Ледовый марш», ко мне прибежал кто-то из работников секретариата и высказал сомнение:
— Заборы, это еще понятно, а избы? Удобно ли печатать!?
У меня сомнений не было. Да и сам Поляков, понимая, что это может родить вопросы, объяснил: «...Ничего не поделаешь. Только ими мы могли выстлать свой путь к победе. Разберем их в одной деревне — отберем у немцев десятки и сотни деревень».
Это была не жестокость людей, а жестокость войны. Вспомнился такой эпизод, рассказанный на страницах газеты. Крестьянка одной из деревушек привела наших десантников к своей избе и сказала им: «Жгите ее, там сидят немцы...»
На какие только жертвы не шли советские люди во имя победы. Что уж там говорить о заборах и брошенных хатах!
Ледовый марш был завершен успешно. Начались бои на окружение и уничтожение 16-й немецкой армии, которые описаны в очерках Полякова «Танковая атака» и «На Запад!».
Можно сказать, что эти очерки подлинно художественно- окументальные произведения. Есть в них, конечно, и рассказ о самой операции. Но не это главное. О ней были статья Дермана, репортаж Гехмана. Поляков же рассказывал больше о самих танкистах. Главный герой повествования — лейтенант Астахов. Автору удалось нарисовать колоритный портрет танкиста, точно выписан его характер, раскрыт его внутренний мир, переживания, подвиг.
В восьмом, заключительном, очерке — драматический батальный эпизод. Танк, на котором воевал Астахов, вырвался далеко вперед, на фланг немецкой обороны, и вел огонь по его позициям. Но снаряд зацепил ведущее колесо, и машина остановилась. Немцы беспрерывно атаковали ее, а помощи не было; в батальоне ничего не знали о танке, застрявшем за леском. 48 часов сражался он в окружении. На второй день Астахов послал Киреева за помощью. Но Киреев, как потом выяснилось, заблудился в лесу. Вслед за ним лейтенант решил отправить в батальон двух своих танкистов Приданникова и Тендитного. А они просят своего командира:
— Разрешите остаться с вами до конца. Если придется погибнуть, то вместе.
И ответ, который можно услышать от подлинного героя:
— Вот этого как раз и не нужно — погибать. Хватит вот нас двоих с Махалевым. Уходите!
Третье утро. Противник прекратил атаки. Тихо. Астахов почуял недоброе. Оказывается, за ночь немцы заминировали все подходы к танку, рассчитывая, что на минах и подорвутся буксиры. Надо предупредить своих, и Астахов посылает последнего танкиста — Махалева. Но дойдет ли он вовремя? Астахов сам выскочил из машины и пополз навстречу буксиру. Успел!
И заключительные строки последнего очерка:
«Вот все они снова в сборе. Сидят в большой хате на полу, на брезенте и любовно, кропотливо чистят механизмы танкового оружия. Точь-в-точь такими я их видел на Урале, в цехе Кировского завода на сборке танка. Сидели они в тот день и перебирали да смазывали пулеметы, проверяли танковые приборы.
— Ну как, будут работать? — спросил тогда заглянувший в цех директор завода Зальцман.
— Будьте уверены! Раз из ваших рук да в наши руки - заработают классически!
...Пять танковых экипажей по пять человек в каждом — горсточка людей, но какая эта могучая сила! Мы еще расскажем об их делах... обо всех, кого мы узнали на пути от Урала до Старой Руссы».
Поляков остался верен своему обещанию. В мае сорок второго года он снова побывал у знакомых танкистов и опять написал о них...
А ныне он вернулся в редакцию, явился ко мне, весь закопченный, как трубочист, в замасленной овчине, усталый, но бодрый и веселый, и сказал: «Набили крепко им морды...» И все же был несколько настороженный — нарушил приказ: проводить танки до передовых позиций, не далее. Это мне стало понятно, когда я прочитал в его очерках: «Мы уже на другом берегу...», «Преодолели мы еще одну — четвертую переправу...»
Всякий начальник должен быть недоволен, когда его приказ нарушается. А я гордился своим товарищем, всегда добывавшем материалы для своих очерков и корреспонденций из огня боя...
Илья Сельвинский прислал потрясшее всех нас стихотворение большой трагедийной мощи «Я это видел!». Оно опубликовано в сегодняшней газете:
Можно не слушать народных сказаний.
Не верить газетным столбцам,
Но я это видел. Своими глазами.
Понимаете? Видел. Сам.
Вот тут дорога. А там вон — взгорье.
Меж ними
вот этак —
ров.
Из этого рва поднимается горе,
Горе без берегов.
Нет! Об этом нельзя словами —
Тут надо рыдать! Рыдать!
Семь тысяч расстрелянных в мерзлой яме.
Заржавленной, как руда.
Кто эти люди? Бойцы? Нисколько!
Может быть, партизаны? Нет.
Вот лежит лопоухий Колька —
Ему одиннадцать лет.
Тут вся родня его. Хутор «Веселый».
Весь «Самострой» — сто двадцать дворов.
Ближние станции, ближние села —
Все как заложники брошены в ров...
Есть в стихотворении и такие жгущие сердце строфы:
Рядом истерзанная еврейка.
При ней ребенок. Совсем как во сне.
С какой заботой детская шейка
Повязана маминым серым кашне.
О, материнская древняя сила!
Идя на расстрел, под пулю идя,
За час, за полчаса до могилы
Мать от простуды спасала дитя.
Но даже и смерть для них не разлука:
Не властны теперь над ними враги —
И рыжая струйка
из детского уха
Стекает
в горсть
материнской руки.
Первое сообщение о злодеяниях фашистов в Керчи было опубликовано в «Красной звезде» 17 января сорок второго года. Это письмо жены красноармейца Р. Белоцерковской. Его и ныне без боли нельзя читать:
«Мой муж с начала Отечественной войны находится в рядах Красной Армии. Жив он сейчас или нет, я не знаю. Пусть если не он, так его боевые товарищи узнают, что сделали со мной, советской женщиной, фашистские изверги.
29 ноября 1941 года меня и двух моих детей посадили в керченскую тюрьму. Я была беременна, со дня на день должна была разрешиться от бремени и уже не могла ходить. Немецкие солдаты, ворвавшиеся в мою квартиру, видели это. Однако они не посчитались ни с чем. Пинками вытолкали меня в сенцы, бросили на дроги, туда же кинули двух моих детей, и через полчаса я очутилась в сырой камере, где уже было около 30 человек — мужчины, женщины, дети.
Здесь, в тюрьме, я родила ребенка. Когда соседка по камере начала мне оказывать помощь, немецкий охранник закричал:
— Прекратить, буду стрелять.
За все девять дней тюрьмы мне давали только соленые бычки, а детям моим гнилую картошку. Нас мучила жажда. Сердце мое разрывалось, когда я видела, как дети умоляют немецкого часового дать им попить. Всякий раз вместо того, чтобы дать кружку воды, солдат нагло отвечал:
— Жить вам осталось недолго, проживете без воды.
На девятый день мне приказали раздеться до нижнего белья, взять детей и следовать во двор. На вопрос: «Куда вы меня ведете?» — немецкий солдат ответил пинком в живот. Вместе со мной вывели во двор еще несколько женщин с детьми. Они тоже были раздеты и стояли на снегу босиком. Прикладами винтовок нас загнали в грузовик, поставили там на колени и строго-настрого запретили поднимать голову. В таком положении нас вывезли за город, где уже была отрыта большая яма. Когда всех нас выстроили возле ямы, нервы мои не выдержали. Я обняла детей и крикнула, обернувшись к немецким солдатам:
— Стреляйте, сволочи, скоро вам будет конец...
И в этот момент раздались выстрелы. Пуля попала мне в левую лопатку и вышла через шею. Я упала в яму, на меня упали две убитых женщины, я потеряла сознание.
Спустя некоторое время пришла в себя и увидела рядом своих мертвых детей. Горе моё было так велико, что силы снова покинули меня. Лишь поздно вечером я очнулась. Крепко поцеловала детей и, высвободив свои ноги из-под трупов женщин, поползла в соседнюю деревню. На снегу оставались пятна крови. Почти через каждые десять метров я отдыхала.
Около полуночи меня подобрал старик крестьянин. Он спрягал меня в своей хате под кроватью и ухаживал за мной целую неделю, пока я немного не окрепла. По соседству жили немецкие солдаты. Старик каждую минуту рисковал жизнью. Он укрывал жену красноармейца, которая была расстреляна, по чудом уцелела.
Мне еще нет тридцати лет, а сейчас, после всех ужасов немецкой оккупации, я выгляжу старухой. Немцы умертвили трех моих детей, немецкая пуля оставила след на моем теле. Где найти слова, чтобы проклясть эту банду убийц, этих людоедов, пьющих кровь женщин и детей!..
Гор. Керчь, ул. Войкова, 8. Р. Белоцерковская».
И даже ныне, спустя сорок пять лет, когда перечитываешь это письмо, сердце сжимается и сыпятся проклятия на головы живых и мертвых фашистских злодеев.
«Где найти слова»?.. Их нашел Илья Сельвинский.
Журналистка Мария Архарова, работавшая с Сельвинским во фронтовой газете, рассказала:
— Помню, как застыл над этим рвом Илья Львович, и никогда не забуду его страдающих глаз. Мы были так оглушены всем увиденным, что возвращались в тяжелом молчании. Ни слов, ни слез не было, только судорожно сжималось горло и трудно было дышать.
Ночью Сельвинский написал эти стихи. Не очерк, не статью, а именно стихи. Он говорил, что писать об этом в прозе не в силах.
В них были не только горечь и боль, но и набатный призыв:
Но есть у нас и такая речь,
Которая всяких слов горячее:
Врагов осыпает проклятьем картечь,
Глаголом пророков гремят батареи.
Вы слышите трубы на рубежах?
Смятение... Крики... Бледнеют громилы.
Бегут! Но некуда им убежать
От вашей кровавой могилы.
Поэт звал никогда не забывать керченскую трагедию. И сам никогда не забывал, до конца своей жизни. Думаю, что именно поэтому уже после войны он дописал в этом стихотворении еще одну строфу:
Ослабьте же мышцы. Прикройте веки.
Травою взойдите у этих высот.
Кто вас увидел, отныне навеки
Все ваши раны в душе унесет.
Очередная моя поездка на фронт — 20-я армия. Взял с собой одного из наших литературных работников, Александра Кривицкого. За Волоколамском, у Лудиной горы, нашли командный пункт армии. Командовал ею человек, чье имя называешь с отвращением,— Власов. Может быть, об этой встрече и не стоило бы писать, но нельзя уходить от всего, что было тогда, а было не только благородное и хорошее, но и плохое, даже мерзкое.
В штабном блиндаже нас встретил мужчина высокого роста, худощавый, в очках с темной оправой на морщинистом лице. Это и был Власов. Посидели с ним часа два. На истрепанной карте с красными и синими кружками, овалами и стрелами он показал путь, который прошла армия от той самой знаменитой Красной Поляны, чуть ли не окраины Москвы, откуда немцы могли уже обстреливать из тяжелых пушек центр города. Рывок большой, быстрый совершила армия. Но сейчас наступление по сути приостановилось.
Втроем на крестьянских санях через оголенный, расщепленный и казавшийся мертвым лес поехали в дивизию, оттуда — в полк. Здесь идут бои местного значения: то берут какую-то безымянную высотку, то отдают, ночью ее снова будут атаковать. Очевидно, на многое рассчитывать не приходится.
Видели мы Власова в общении с бойцами на «передке» и в тылу — с прибывшим пополнением. Говорил он много, грубовато острил, сыпал прибаутками. Кривицкий запомнил и записал: «При всем том часто оглядывался на нас, проверяя, какое производит впечатление. «Артист!» — шепнул дивизионный...» Ну что ж, пришли мы к выводу, каждый ведет себя в соответствии с натурой, грех не самый большой.
Возвратились мы на КП армии вечером. Власов завел нас в свою избу. До позднего вечера мы беседовали с ним, потом, оставив Кривицкого здесь ночевать, ушли в штабной блиндаж. Ночью немцы открыли такой сильный артиллерийский огонь, что хаты ходуном ходили. И вот Власов звонит к себе в избу, будит Кривицкого и спрашивает:
— Вы что делаете?
— Сплю,— отвечает тот.
— Спите! И не беспокойтесь, я сейчас прикажу открыть контрбатарейную стрельбу...
Вот, подумали мы, какое внимание нашему брату-газетчику!..
Вспоминаю, что Власов то и дело употреблял имя Суворова, к месту и не к месту. От этого тоже веяло театром, позерством. Кстати, это заметили не только мы. Через неделю в 20-ю армию поехал Эренбург. Пробыл там двое суток. Встретился с Власовым. Впечатления совпали. Эренбург рассказывал мне, а потом в своих воспоминаниях написал: «Он меня изумил прежде всего ростом — метр девяносто, потом манерой разговаривать с бойцами — говорил он образно, порой нарочито грубо... У меня было двойное чувство: я любовался и меня и то же время коробило — было что-то актерское в оборотах речи, интонациях, жестах. Вечером, когда Власов начал длинную беседу со мной, я понял истоки его поведения: часа два он говорил о Суворове, и в моей записной книжке среди других и отметил: «Говорит о Суворове как о человеке, с которым прожил годы».
Дальнейшая судьба Власова, имя которого стало синонимом самой подлой измены, хорошо известна. Именно к нему применимы слова Горького: «Сравнить предателя не с кем и не с чем. Я думаю, что даже тифозную вошь сравнение с предателем оскорбило бы».
Читатель может меня спросить: не хочу ли я сказать, что в те дни я почувствовал двоедушие Власова? Нет, таким прозрением я не обладал, да и не только я — люди, которые вместе с ним служили, не догадывались, что он таит в своей душе.
Когда мы узнали о предательстве Власова, Эренбург зашел ко мне, долго ахал и охал: мол, чужая душа — потемки. Он вспомнил поговорку, услышанную от Власова: «У всякого Федорки свои отговорки». Рассказывал, что, прощаясь, Власов трижды его поцеловал. Илья Григорьевич и сейчас тер щеку, словно старался стереть оставшийся там след от иудиных поцелуев...
Наш корреспондент по Калининскому фронту Леонид Высокоостровский прислал в редакцию «объявление»: он снял его со стены дома в одном из освобожденных городов. «Объявление» написано немцем, видимо, недоучившимся русскому языку. Вот несколько строк из него:
«Все жители должны немедленно после возглашения бурмистра зарегистрироваться.
Исключения допущены с разрешением о невнушительности от охранной полиции...
Применять немецкий привет есть преимущество германских поданных...
Кто имеет типографию или тому подобное заведение для распространения производств умственных работ должен иметь на это разрешение.
Всем управным приказам выданные немецкими военными частями необходимо слушаться».
Среди различных запретов и такой:
«Знаки величия русского государства в занятой русской области вести и применять не разрешено».
Такие материалы сразу же передаются Илье Эренбургу.
Передали и это «объявление». А в сегодняшней газете появилась его статья «Знаки величия».
Писатель не стал комментировать «неграмотный и глупый бред прусского солдафона», но по поводу «знаков величия русского государства» сказал свое слово. Приведу его хотя бы в выдержках:
«Я не понимаю точного смысла этих отвратительных и наглых слов, но я хорошо понимаю их намерение: унизить наш народ. Жалкие потуги палача-на-час поколебать величие России!
В Ясной Поляне немцы хотели уничтожить наши «знаки величия», и для этого надругались над могилой Толстого. Но Толстой по-прежнему велик, и ничтожен презренный Гитлер...
Нельзя уничтожить «знаки величия русского государства» — они в сердцах каждого русского. Они неистребимы и в захваченных немцами городах. О славе прошлого, о вольности, о высоком искусстве говорят камни Новгорода. О великой борьбе русского народа шумит скованная льдом Березина. Партизаны в русских лесах — это «знаки величия». И спокойные лица русских героев, которых немцы ведут на виселицу,— это тоже священные «знаки величия русского государства».
Они хотят, чтобы русские перестали быть русскими — мыши пусть изгрызут Арарат! Из кровавой метели Россия выйдет с высоко поднятой головой — еще выше, еще прекрасней.
«Знаки величия»? Русский язык. Не тот, на котором пишут свои приказы полуумные немцы, нет. Тот, на котором писал бессмертный Пушкин.
«Знаки величия»? Память. Русские люди в захваченных немцами городах помнят и ждут. Трудно было ждать в октябре. Легче ждать в феврале: громко гремят орудия, тихо скрипят лыжи — это Красная Армия идет на запад». [8; 89-100]
Письмо бойцов роты лейтенанта Б. Касумова колхозникам сельскохозяйственной артели «Красный партизан» о готовности отдать все силы за освобождение Советской Украины
27 февраля 1942 г.
Ответ на письмо от 18 февраля 1942 г.
Дорогие товарищи колхозники и колхозницы! Не было границ нашей радости, когда мы ночью в землянках и блиндажах читали ваше теплое дружеское письмо.
Нам было очень приятно почувствовать, что вы знаете о нас, внимательно следите за нашей боевой жизнью, желаете нам успехов. Мы решили всей ротой написать вам ответное письмо.
Сейчас у всей нашей части очень ответственные дни. Накануне 24-й годовщины Красной Армии мы тщательно проверили, как каждый боец и командир, каждое отделение, взвод и рота выполнили боевые социалистические обязательства, взятые в честь этого великого праздника. Мы можем с гордостью сказать, что наша рота никогда не подводила доверия командования. Мы всегда с честью выполняли любое боевое задание.
Мы полностью выполнили свои обязательства по изучению и сбережению своего оружия. Наши бойцы владеют им в совершенстве. Содержится наше оружие в образцовом порядке. Красноармеец Пузанов стал в ходе соревнования командиром отделения, бойцы Мелкумян и Еременко освоили специальность истребителей вражеских танков, красноармеец Чурбанов стал отличным пулеметчиком.
Многие наши бойцы уже открыли личный счет истребленных ими фашистских бандитов.
Знайте, товарищи колхозники, что 23 февраля наше соревнование не закончилось. Мы будем продолжать его до тех пор, пока земля нашей Советской Родины, земля вашей цветущей Украины, которую мы любим, как свой родной край, не будет освобождена от последнего оккупанта.
В нашей роте плечом к плечу сражаются русские, украинские, грузинские, армянские, казахские рабочие и крестьяне. Совместная боевая жизнь объединила нас, сплотила в одну большую и дружную семью.
На примере нашего небольшого подразделения видна сила дружбы народов СССР. Эта дружба нерушима, в ней залог нашей скорой победы.
Товарищи колхозники!
Мы очень внимательно прочли то место вашего письма, где вы рассказываете о своей подготовке к весеннему севу. Трудитесь, не покладая рук, добивайтесь обильного колхозного урожая. Знайте, что ваш труд необходим фронту. Вы, работники тыла, решаете дело разгрома врага!
Мы уверены, что наша переписка на этом не закончится. Давайте наладим прочную связь, дружбу между колхозниками «Красного партизана» и нашей ротой.
Приезжайте к нам — будете самыми дорогими гостями.
По поручению роты:
красноармеец Петрусян Эрванд, командир отделения Портуян Залпбек,
сержант Татусь Александр, красноармеец Варнавский Василий,
красноармеец Мирзаев Мамед Али, красноармеец Захарян Сурен,
лейтенант Касумов Беюк Ага, политрук Ломакин С.
Знамя Родины, 18А, М 58, 1942, 27 февраля.— ЦАМО СССР, ф. 371, оп. 6430, д. 5. л. 97.
[12; 93-94]
От Советского Информбюро
Утреннее сообщение 27 февраля
В течение ночи на 27 февраля наши войска продолжали вести активные боевые действия против немецко-фашистских войск.
* * *
Наши части, действующие на отдельных участках Ленинградского фронта, за три дня боёв с противником разрушили 11 немецких дерево-земляных огневых точек, 30 блиндажей и землянок, уничтожили немецкий танк, 3 орудия, 21 пулемёта, 4 миномётные батареи. В результате активных операций наших войск противник потерял убитыми 2.500 солдат и офицеров.
* * *
Бойцы стрелковой части под командованием тов. Дегтярёва овладели деревней С., превращенной немцами в сильный узел сопротивления. Двигаясь за огневым валом артиллеристов, наши пехотинцы стремительной атакой выбили немцев из деревни и перерезали важную коммуникационную линию врага. Противник оставил на поле боя свыше 100 солдат и офицеров.
* * *
Наша часть под командованием тов. Князькова (Калининский фронт) в результате ожесточённого боя в районе Т. захватила 4 немецких орудия, 32 пулемёта, 200 винтовок, 30.000 патронов и другое вооружение. Противник потерял убитыми 400 солдат и офицеров. На другом участке бойцы под командованием тов. Зыгина уничтожили 160 немецких солдат и офицеров.
* * *
Объединённые отряды крымских партизан под командованием тт. К. и Я. совершили налёт на крупную продовольственную базу немецких и румынских войск. Все запасы, созданные оккупантами, были уничтожены. Крупное поражение советские патриоты нанесли немецкой части, пытавшейся окружить партизан. Поело пятичасового боя гитлеровцы были вынуждены отступить, оставив на месте сражения более 200 убитых солдат и офицеров.
* * *
Пленный унтер-офицер 5 роты 337 полка 208 немецкой пехотной дивизии Рудольф Бодо рассказал: «Наша дивизия прибыла на советско-германский фронт из Франции в середине января. В первый же день мы встретились с солдатами 20 полка. Уже один их внешний вид вызывал всеобщий смех. Солдаты были закутаны в различные лохмотья и имели жалкий вид. Но когда мы узнали, что в ротах 20 полка осталось всего лишь по 18—25 человек, нам было уже не до смеха. Мы все пали духом. С 16 января по 6 февраля наша 5 рота потеряла 110 человек. В числе убитых: командир роты обер-лейтенант Гольдгоф, лейтенант Гешвандер, унтер-офицеры Фильцингер, Франц, обер-фельдфебель Нитшке, фельдфебель Форкерт. Ещё большие потери понесла 6 рота. Она насчитывала 190 человек. Через три недели в 6 роте осталось только 45 человек».
* * *
У убитого финского шюпкоровца, фамилию которого установить не удалось, найдено два письма от жены. Приводим краткие выдержки из них: «Вернётся ли с фронта кто-нибудь и когда-нибудь в живых? Наши правители заварили такую кашу, которую они не в силах расхлебать. Хлеба больше ждать неоткуда. Всех нас ждёт голодная смерть. Финляндия уже давно бы подписала мир, но Германия этому препятствует. Я уверена, что если не заключат мир, то все наши мужчины будут уничтожены, да и мы все погибнем».
* * *
Получено сообщение о чудовищном преступлении гитлеровских людоедов, совершённом ими в городе Новозыбкове, Орловской области. В течение одной ночи немецко-фашистские изверги уничтожили 380 семейств. Они расстреляли более 1.000 стариков, женщин и подростков, а маленьких детей закопали живыми в землю.
* * *
Лучшие машинисты Ашхабадского паровозного депо тт. Климов, Ковалевич, Чешенко, Качалов, Козленков и Масюков за полтора месяца сэкономили 63.000 килограммов нефти и значительно ускорили продвижение своих поездов.
Вечернее сообщение 27 февраля
В течение 27 февраля наши войска после упорных боёв с противником на разных участках фронта заняли несколько населённых пунктов. Противник несет большие потери в технике и особенно в людях. За 26 февраля в воздушных боях сбито 3 и уничтожено на аэродромах 16 самолётов противника. Всего за этот день уничтожено 19 немецких самолётов. Наши потери — 5 самолётов.
За 27 февраля под Москвой в воздушных боях сбито 3 и уничтожено огнём зенитной артиллерии 3 самолёта противника, а всего в этот день под Москвой уничтожено 6 немецких самолётов.
* * *
За 26 февраля частями нашей авиации уничтожено и повреждено 150 немецких автомашин с войсками и грузами, около 70 повозок с боеприпасами, 11 орудий, 2 зенитно-пулемётные точки, рассеяно и частью уничтожено до эскадрона всадников и до батальона пехоты противника.
* * *
В двадцатых числах февраля на одном из участков фронта Южного направления немецкое командование подтянуло из резервов свежие румынские и немецкие части и бросило их в контратаку против наших войск. Произведя перегруппировку сил, наши войска стремительными фланговыми контрударами обрушились на наступавшие румыно-немецкие части, смяли их и вынудили к поспешному и беспорядочному отходу. В этих боях наголову разгромлена 1 пехотная дивизия румын, нанесено тяжёлое поражение 113 немецкой пехотной дивизии. Противник оставил на поле боя около 7.500 убитых. Наши войска захватили: 30 орудий, 35 миномётов, 638 винтовок, 10 пулемётов, 36 автомашин, 70.000 патронов и много другого военного имущества. Уничтожено 27 немецких орудий и 40 миномётов. Захвачены пленные.
* * *
Бойцы одной нашей части, действующей на Западном фронте, преодолевая сильное огневое сопротивление противника, заняли важный оборонительный рубеж И. В результате боя захвачено одно орудие, 3 пулемёта, 4 ящика мин, 200 снарядов, много патронов и нанесён серьёзный урон живой силе противника. На другом участке часть под командованием тов. Иовлева захватила 3 немецких орудия, 4 пулемёта и большое количество мин.
* * *
За два дня боёв наши части, действующие на отдельных участках Ленинградского фронта, продолжая продвигаться вперед, захватили у немцев 64 орудия разных калибров, 24 пулемёта, 7 миномётов, много винтовок и автоматов, 26.000 винтовочных патронов, свыше 1.000 ручных гранат и другое военное снаряжение и имущество. На поле боя враг оставил до 700 трупов солдат и офицеров.
* * *
Группа бойцов в количестве 15 человек, возглавляемая политруком тов. Титаренко (Юго-Западный фронт), встретилась с отрядом противника, насчитывавшим 200 человек. Гитлеровцы пытались окружить красноармейцев. Наши бойцы, подпустив немцев на близкое расстояние, забросали их гранатами, а затем перешли в штыковую атаку. В результате смелых действий 15 храбрецов уничтожили более 100 гитлеровцев.
* * *
Пленный фельдфебель 2 немецкой учебной роты Гюнтер Либельт сообщил: «Немецкое командование собрало в Днепропетровске 800 выздоравливающих больных и раненых солдат и направило их в Лозовую, где должен был формироваться новый полк. Я тоже попал в этот эшелон. Добраться до Лозовой нам не удалось, так как туда уже вступили русские войска. Перед нами встал вопрос что делать дальше? Среди солдат начался разброд. Многие разошлись, дезертировали, а остальные, в том числе и я, решили сдаться в плен».
* * *
Пленный 2 роты 5 егерского полка 1 румынской пехотной дивизии Писат Семен рассказал: «В последнее время питание резко ухудшилось. Норму хлеба уменьшили наполовину. Солдат получает хлеб сразу на три дня, но съедает его за один день, а потом голодает. В нашей роте было 4 случая умышленного членовредительства. Недавно нам зачитали приказ, в котором говорилось, что из полка дезертировало 80 солдат».
* * *
Отступая из села Кривцова, Курской области, гитлеровские бандиты сожгли 75 домов, ограбили и убили 60 колхозников.
* * *
Ценный подарок к XXIV годовщине Красной Армии подготовили колхозники Сузакского, Ленинского и Октябрьского районов, Джалал-Абадской области. Они сдали в воинскую часть 70 коней с полным кавалерийским снаряжением.
[22; 129-130]
