16 августа 1942 года - 421 день войны
Продолжались тяжелые оборонительные бои советских войск с противником в районах юго-восточнее Клетская и северо-восточнее Котельниково и на Кавказе в районах Минеральные Воды и южнее Краснодара. Войска противника захватили Клухорский перевал Главного Кавказского хребта. [3; 240]
Принято Постановление Бюро Обкома ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров Северо-Осетинской АССР о проведении мобилизации всего трудоспособного населения для строительства оборонительных сооружений в г. Орджоникидзе и близлежащих районах. [3; 240]
Опубликовано сообщение о том, что по почину янги-юльских колхозников Узбекской ССР в республике открылось 57 детдомов для 13 тыс. эвакуированных детей. [3; 240]
Хроника блокадного Ленинграда
В восемь утра за Колпином начался ожесточенный бой. Наступают наши подразделения. Одно из них возглавляет бывший рабочий Ижорского завода старший лейтенант Федор Городецкий, другое — лейтенант Николай Кольцов, тоже ленинградец, до войны заведовавший продовольственным магазином.
Расстояние между нашими и вражескими позициями не превышало здесь и 100 метров. Одним рывком за какую-нибудь минуту бойцы перемахнули железнодорожную насыпь и начали окапываться на новом рубеже.
Вчера, готовясь к этому бою, ленинградец лейтенант Кольцов написал заявление, в котором просил принять его в партию. В заявлении были такие строки: «Я иду защищать любимый город, свою Родину, свою семью. Если погибну, считайте меня коммунистом».
Помыслы всех наших воинов в это суровое время обращены к партии коммунистов. 16 августа командующий фронтом генерал Л. А. Говоров писал своей жене Лидии Ивановне:
«Ты знаешь, какое значение я придавал званию члена партии. Сейчас я завоевал право на это звание (8 августа 1942 года Л.А. Говорову был вручен партийный билет), лично удовлетворен, и ты понимаешь, как это помогает моей работе... Настроение у меня боевое, впереди большие сражения, нужно много сил, но мы все-таки победим. На мне ответственность за Ленинград, и я не отдам его врагу, ибо побежденным бывает только тот, кто сам признает себя побежденным...»
Второй раз День авиации празднуется в условиях войны. Командующий фронтом от имени Президиума Верховного Совета СССР наградил сегодня орденами и медалями большую группу ленинградских авиаторов. Многие из награжденных отмечали это событие в боях. Гвардии старший лейтенант Александр Манохин нагрянул со своей группой штурмовиков на разгружавшийся близ Усть-Тосны вражеский эшелон. Некоторые из прибывших сюда вражеских подразделений успели рассредоточиться в ближайшей роще. Но и здесь фашистов настигли «илы».
Сегодня состоялось совещание ленинградских архитекторов. Участники его заслушали доклад об итогах десятого пленума Союза советских архитекторов и задачах архитекторов Ленинграда в условиях блокады. Совещание приняло решение, призывающее ленинградских зодчих активно участвовать в строительстве оборонительных рубежей, подготовке жилого фонда к зиме, охране ценнейших памятников архитектуры.
Наглядной иллюстрацией к деятельности ленинградских архитекторов явилась выставка, на которой представлены проекты восстановления поврежденных гитлеровцами творений зодчества, в частности Гостиного двора. Выставка дает также представление о спроектированных архитекторами сооружениях для защиты зданий и монументов, а также о маскировочных работах.
Город сегодня трижды подвергался обстрелу. Только четырьмя снарядами, разорвавшимися на площади Ленина у Финляндского вокзала, убито 18 и ранено 20 человек. [5; 229-230]
Воспоминания Давида Иосифовича Ортенберга,
ответственного редактора газеты "Красная звезда"
Сегодня номер «Красной звезды» особенный. Начали печатать «Рассказы Ивана Сударева» Алексея Толстого. Вчера Алексей Николаевич принес первую главу, сказал, что будут еще четыре, а быть может, и больше.
Хорошо помню, как родились эти рассказы. На страницах нашей газеты — я уже говорил об этом — время от времени появлялись большие произведения писателей. Вполне понятно, что нам хотелось увидеть в «Красной звезде» и произведения Толстого. И вот летним днем, когда мы с Алексеем Николаевичем вычитывали верстку его статьи «Вера в победу», я завел с ним на эту тему разговор. Толстой улыбнулся в ответ.
— Второе «Хождение по мукам» я вам сейчас не напишу. А что-нибудь побольше этого,— указал он на верстку,— надо бы,— И добавил с упреком: — Но вы меня никуда не пускаете.
Должен сказать, что Алексей Николаевич не раз просил у меня командировку на фронт. Понять его можно. Он хотел видеть войну своими глазами, его не удовлетворял материал, получаемый из вторых рук. Но дать ему командировку я не мог.
Толстой в те годы был возраста, как говорится, непризывного, да и рисковать жизнью этого писателя нельзя было. Но все это мне трудно было ему объяснить, вернее, он слушать меня не хотел.
— А знаете ли вы, что в первую мировую войну я был специальным корреспондентом? — попрекал он меня. И рассказывал о своих поездках по дорогам войны на Волыни, в Галиции, в Карпатах, на Кавказе. Напомнил он и Испанию, где побывал в окопах под Мадридом.
В мужестве и бесстрашии Алексея Николаевича никто не сомневался. Я знал, что, когда Толстого в редакции заставал налет немецкой авиации, его невозможно было отправить в бомбоубежище. Он выходил во двор и под стук осколков зенитных снарядов и свист бомб с удивительным спокойствием наблюдал за небом.
Я всячески убеждал Алексея Николаевича, что сейчас и время другое, и война другая, да и сам он другой. Говоря так, я имел в виду не столько его годы, а прежде всего его место в литературе. Аргументы мало действовали на Толстого. Тогда я сказал Толстому, что у меня был разговор на эту тему с секретарем ЦК партии А. С. Щербаковым и ответ получил совершенно категорический: «Ни в коем случае. Есть прямое указание Сталина — беречь Толстого, на фронт не посылать».
В общем, я в очередной раз молча проглотил попреки Толстого, а про себя подумал, что его просьба не лишена оснований — живой материал для рассказов ему нужен!
Выход вскоре был найден. Недалеко от жилища Толстого в Барвихе, на дачах какого-то наркомата, разместились курсы разведчиков, уже воевавших в немецком тылу. На одной даче — парни, на другой — девчата, все комсомольского возраста. Узнав об этом, я обратился к руководителю сборов, подполковнику, с просьбой организовать встречу Толстого с разведчиками. Сначала подполковник упорно отказывался, потом сказал:
— Мы их никуда не пускаем. Но для Толстого — только для него — сделаем.
Алексей Николаевич обрадовался этой встрече и совсем был растроган, когда я передал ему слова подполковника.
И вот в один из жарких июльских дней я привел на дачу писателя группу разведчиков — и юношей, и девушек.
В деревянном доме с островерхой крышей за длинным столом уселись человек двадцать. Гостеприимная Людмила Ильинична угощала нас в то не очень сытое время чем могла, и потекла неторопливая беседа, длившаяся до позднего вечера. Писатель внимательно слушал, пытливо вглядываясь в лица собеседников, иногда задавал вопросы, иногда подавая реплики.
Интересовался Толстой не только боевыми операциями раз ведчиков, но и их бытом, настроением, переживаниями. Вспоминаю в связи с этим такой смешной эпизод. Узнав, что разведчиков не выпускают за пределы территории курсов, Алексей Николаевич спросил парней:
— Что же, вы так и не ходите к девчатам в гости? Смотрите, какие красавицы...
После небольшого замешательства высокий, стройный парень, державшийся свободно, сказал:
— Алексей Николаевич! Ведь мы же разведчики, диверсанты...
— Ну и как же? — допытывался писатель.
— А очень просто. Когда часовой, охраняющий курсы, уходит в дальний угол, в другом углу поджигаем дымовую шашку. Пока он бежит к месту происшествия, мы и перемахнем через забор. Ну, а у девчат режим не такой строгий.
Долго не смолкал дружный хохот всех присутствовавших.
По счастливому совпадению, в Барвихе находилась группа офицеров, недавно вернувшихся из глубокого немецкого тыла. Один из них, Иван Филиппович Титков, с первого дня войны вел дневник. Толстой встретился с ним. В течение нескольких дней Титков читал Алексею Николаевичу отрывки из дневника. Писатель слушал и тут же на машинке записывал наиболее примечательные эпизоды.
И наконец, еще один источник живого материала, которым воспользовался Толстой. В те дни из рейда по тылам врага вернулся 1-й гвардейский кавалерийский корпус генерала П. А. Белова. Корпус действовал пять месяцев в районе Вязьмы и Дорогобужа и, объединив многие партизанские отряды и полки, наносил чувствительные удары по немецким войскам. В это соединение, выведенное после рейда в Калугу, редакция и командировала Толстого, там писатель встречался с Беловым и комиссаром корпуса А. В. Щелаковским, беседовал с командирами и бойцами.
Среди участников беседы с Толстым был и командир танка старшина Константин Семенович Сударев. Сохранив своему герою эту фамилию, писатель не случайно дал ему другое имя — это собирательный образ, вобравший впечатления Толстого от встреч и бесед со многими людьми. Но так или иначе, судьба реального Константина Сударева не могла меня не заинтересовать.
В списке танкистов, с которыми беседовал Толстой, хранящемся в его архиве, значится, что Сударев уроженец Куйбышева, проживал на улице Гражданской. Я обратился с просьбой в Куйбышевский горком комсомола поручить одному из поисковых отрядов узнать судьбу Сударева. Поручили это клубу красных следопытов «Десант». Они разыскали мать Сударева — Екатерину Дмитриевну. Нашлась и жена Сударева, Анна Егоровна. И вот что сообщили мне о Судареве.
Окончив семилетку и ФЗУ, он работал токарем на заводе. До войны был призван в армию, служил в Читинской области и оттуда в первые же дни войны попал на фронт. Ни писем, ни других известий больше от Константина не было. В 1941 году Анне сообщили, что Сударев погиб: когда его танк переправлялся через речку по мосту, немцы то ли разбомбили мост, то ли подорвали его, и танк вместе с экипажем ушел под воду. Так Анна первый раз похоронила мужа. Но в 1942 году она вдруг получила письмо и не поверила своим глазам — на конверте знакомый почерк. Константин писал, что чудом уцелел, сумел выбраться из тонущего танка и. скитаясь по тылам врага, перенес немало лишений. Партизанил, а в 1942 году вместе с партизанским полком вышел на Большую землю. В одном из своих писем помянул, что под Калугой встречался с Толстым, который подробно его расспрашивал о его партизанском житье-бытье.
Второго марта 1943 года в боях под Орлом гвардии старшина Сударев вступил в бой с немецкими танками и подбил шесть вражеских машин. Он погиб в горящем танке, до конца выполнив свой долг перед Родиной. Орден Отечественной войны I степени, которым Сударев был награжден за доблесть в бою. вручили Анне.
Такова предыстория «Рассказов Ивана Сударева» — самого значительного произведения, написанного Алексеем Николаевичем в войну...
Калугой не исчерпывались поездки Толстого в боевые части. Ездил он в истребительный полк в первый год войны, ездил он к бомбардировщикам во второй год войны...
К прежним районам боев на Юге прибавились Минеральные Воды. Это уже — Предкавказье. Немецкие войска — на ближних подступах к Сталинграду...
Корреспонденты «Красной звезды» сообщают о неслыханно ожесточенном характере боев, о продвижении противника, но и о наших контратаках, героизме и доблести советских воинов.
Черных — с Южного фронта: «Несмотря на исключительный натиск вражеских атак, они были отбиты... Обе стороны несут значительные потери...».
Высокоостровский — со Сталинградского направления: «Не выдержав такого отпора, немцы начали отводить свой левый фланг... Враг потерпел огромный урон».
Олендер — из района северо-западнее Котельникова: «Немцы, пытавшиеся наступать, понесли значительные потери и быстро повернули восвояси...».
Анохин — из района Воронежа: «В результате ожесточенного боя противник сумел несколько потеснить наши подразделения. Однако врагу удалось продержаться на этом рубеже до второй половины дня».
Крайнов — с Брянского фронта: «Наши танки во взаимодействии с пехотой атаковали немецкий край передней обороны...».
Читатель может спросить: как же так? Контрудары, контратаки, а немцы все продвигаются и продвигаются. Соответствуют ли эти сообщения спецкоров подлинной обстановке на фронте? Правильно ли они рисуют картину сражений на Юге? Что я могу на это ответить?
Все, что сообщают наши корреспонденты, было в действительности. На Юге развертываются свежие силы. Вступают в бой новые дивизии и армии. И хотя остановить врага не удается, он все же не сумел достичь своих целей. Не смог с ходу захватить Сталинград. Кстати, в планах немецкого командования было намечено овладеть 10 августа... Саратовом, а 15 августа Куйбышевом! Сегодня 16 августа, но как немцы далеки от этих городов, только их пленным удастся увидеть эти города. Наши войска сопротивляются отчаянно, контратакуют. Вот об этом и писали наши корреспонденты, не скрывая, понятно, что под напором численно превосходящих сил врага, особенно в танках и авиации, мы вынуждены отходить.
И тогда мы не могли не задавать себе вопроса: не слишком ли много мы публикуем материалов о контратаках? Не создаем ли впечатление, что они ныне характеризуют обстановку на Юге? Но нужен был какой-то просвет, надежда, что фронты у нас не развалились, существуют, действуют, несмотря на поражение.
Важен был весь накопленный нами опыт, и положительный, и негативный, и прошлогодних сражений, и, понятно, в первую очередь, опыт битвы на Юге. Этому и посвящены статьи военачальников и работников газеты. Вот, скажем, статья командира мотострелковой бригады полковника К. Овчаренко. Он детально рассматривает ситуацию, которая в эти дни была не редкой.
«...Бригада получила приказ: занять оборону на одном из промежуточных рубежей и, если врагу удастся прорвать передовые позиции, прикрыть отход наших стрелковых частей и задержать немцев на подступах к переправам через реку.
Следовательно, бригаде в случае прорыва наших передовых позиций предстояло вести бой, не имея на флангах соседей. Передо мной, как командиром бригады, возникли два основных вопроса. Первый — как наиболее правильно выбрать рубеж обороны. Второй — как организовать защиту рубежа, чтобы преградить путь врагу не только на самом рубеже, но и на любом соседнем направлении».
Как была решена эта задача, и рассказывает командир бригады на страницах газеты. Поучительной была и схема, которую автор приложил к статье. Мы ее тоже опубликовали.
Вспоминаю и такой эпизод. В статье Овчаренко указывалось, что после выполнения задачи он получил приказ на отход и провел его организованно. В связи с этим нас упрекали, что вопреки приказу «Ни шагу назад!» мы якобы ориентируем на отход. Пришлось нам объяснить, какой смысл был вложен в то место приказа № 227, где выдвигаются требования отстаивать каждый клочок земли «до последней возможности».
«До последней возможности»! Никто точно, исчерпывающе не смог бы ответить, что конкретно входит в это понятие. Задача не из легких и для нашей газеты. В какой-то мере мы пытались это сделать в передовой статье «Инициатива и решительность командира в бою». А примером нам послужил сообщенный Высокоостровским эпизод о командующем 38-й армией генерале К. С. Москаленко.
Армия вела кровопролитное сражение в междуречье Оскола и Дона в очень тяжелых условиях. Фланги ее были оголены. Сил мало. Дамокловым мечом висела над ней угроза окружения. В те критические дни, когда надо было отступить, чтобы сохранить армию как боевую единицу, ибо малейшая задержка грозила окружением, Москаленко принял решение отвести армию за реку. Решил сам, без приказа высшего командования и даже вопреки приказу командующего фронтом маршала Тимошенко (связь часто нарушалась и связаться с КП фронта нельзя было). Посыпались упреки «растерявшемуся Москаленко». Однако генерал не дал противнику захватить армию в свои клещи. Полки и дивизии шли организованно, с боями заняли новую линию обороны. Несколько позже действия Москаленко получили одобрение командования фронта и Ставки.
Такие ситуации могли быть и бывали не только в армейском масштабе, но и в корпусах, дивизиях, частях и подразделениях. А ведь в приказе № 227 черным по белому написано: «Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование — ни шагу назад без приказа высшего командования». Конечно, проще всего обойти такие случаи, о которых я рассказывал, но не в наших правилах было уходить от жгучих, острых вопросов фронтовой действительности. Думали, рядили и нашли, как мы считали, разумную формулировку:
«Обстановка нередко складывается так, что приходится принимать решения, не дожидаясь указания свыше. Чаще всего это случается в трудные дни боев, когда врагу удается выйти своими ударными частями на оперативный простор. Здесь самостоятельность действий командиров, разумная инициатива могут сыграть решающую роль».
Павленко и фоторепортер Хомзор возвращались с Брянского фронта в Москву. Путь пролегал через село с грозным названием Буреломы. Там Петр Андреевич увидел человека в солдатской гимнастерке и пилотке на вороном коне. В левой руке у него был костыль. Заинтересовался писатель фронтовиком. Остался в Буреломах на целый день и привез для сегодняшнего номера газеты очерк «Инвалид войны». Рассказал о том, как Выродов — так звали героя очерка — возвращался домой с сомнением и тревогой, что теперь, мол, придется перейти на иждивение жены. Но его избрали председателем Буреломского сельсовета, и он развернул кипучую деятельность по устройству жизни на селе, организации помощи фронту.
Мы, как и Петр Андреевич, сразу почувствовали, сколь важна эта тема, мимо которой, надо признаться, газета до сих пор проходила. Напечатали очерк Павленко, а над очерком поместили фото Выродова.
Думаю, не надо объяснять, какое значение для фронтовика имела такая публикация. Человек идет в бой. Он знает, что не всем суждено вернуться из него живым. Он готов стоять насмерть ради святого дела — защиты своей Родины. А если он будет ранен, искалечен? Что ему делать, чем заниматься, как жить дальше?
Не зря, выходит, задержался Павленко в Буреломах! [8; 300-306]
