7 декабря 1941 года - 169 день войны
Южная оперативная группа 4-й армии Волховского фронта прорвала оборону противника на линии железной дороги и подошла к Ситомле, создав угрозу перехвата единственной коммуникации, связывавшей тихвинскую группировку противника с тылом. [3; 111]
Войска 10-й армии Западного фронта, ведя наступательные бон, вышли на железную дорогу Кашира — Павелец и продолжали наступление. Войска 1-го гвардейского кавалерийского корпуса успешно теснили врага из района Мордвес на Венёв. От вражеских войск был освобожден г. Михайлов. [3; 111]
Советские войска освободили г. Яхрома Московской области. [1; 97]
Советские войска эвакуировались с острова Гогланд. [3; 111]
Опубликовано сообщение о том, что колхозы Саркандского, Энбекши-Казахского, Илийского, Чиликского и Алма-Атинского районов Казахской ССР, выделили для новогодних подарков воинам 8-й гвардейской Краснознаменной стрелковой дивизии, обороняющей Москву, 11 тыс. кг табаку, 2 тыс. кг сахару, 2 т яблок, 25,5 т мяса, 3 тыс. пудов зерна. [3; 111]
Опубликовано сообщение о том, что трудящиеся Архангельской области внесли в фонд обороны 16 млн. 600 тыс. рублей деньгами, на 17 млн. 800 тыс. рублей облигаций государственных займов, а также 34 кг серебра, 1345 г золота и 153 г платины. [3; 111]
Немецкие войска оккупировали г. Дебальцево Донецкой области. [1; 97]
Хроника блокадного Ленинграда
Прорвав оборону противника на линии железной дороги Тихвин — Будогощь, наши войска вышли к Ситомле. Тихвинская группировка фашистских войск рисковала оказаться отрезанной. Маневрировать резервами враг не имел возможности — этому мешало наступление наших войск под Москвой. Противнику ничего не оставалось, как бросить под Ситомлю часть сил из-под Тихвина. Этим не преминули воспользоваться наши части. Они усилили нажим на Тихвин.
Как и накануне, вражеские самолеты не смогли пробиться к Ленинграду. И так же, как накануне, враг бил по нему из тяжелых орудий. Тем не менее в Большом зале филармонии состоялся концерт. Симфонический оркестр радиокомитета в сопровождении духового оркестра ленинградского гарнизона исполнил увертюру Чайковского «1812 год». В Театре музыкальной комедии шли «Три мушкетера». Во время спектакля от истощения умер артист хора А. Абрамов. [5; 101]
Воспоминания Давида Иосифовича Ортенберга,
ответственного редактора газеты "Красная звезда"
Хоть и не хватает в этом номере материалов о Московской битве, все-таки нельзя назвать его сереньким. В нем широко представлены наши писатели — Илья Эренбург, Федор Панферов, Константин Симонов...
Симонов только вчера вернулся с Северного фронта. Вечером мы встретились. Он стал рассказывать об увиденном там, о пережитом, но вдруг прервал этот свой рассказ:
— Хочешь, прочитаю тебе стихи?..
Я не успел ответить — он уже выхватил из полевой сумки пачку исписанных листиков и начал чтение. Громко, словно перед большой аудиторией. Это была поэма «Сын артиллериста». Прослушав все до конца, я молча отобрал у него рукопись и на уголке первой странички написал: «В номер». Симонов обрадовался, даже глаза заблестели. Обрадовался и я — давно у нас не было стихов Симонова.
До глубокой ночи затянулась наша беседа. Много любопытного рассказал мне Симонов о своем двухмесячном пребывании на Севере, но еще больше узнал я потом из его дневников, которые хранились у меня в сейфе.
Тут, наверное, требуется небольшое разъяснение. Во время войны всему личному составу действующей армии запрещалось вести дневники. Причины понятны. Понимали их и я и Симонов. Но писатель, очевидно, не может обойтись без каких-то записей своих впечатлений, наблюдений. Однажды Симонов принес мне целую пачку таких записей. Я прочитал их, они мне понравились. Больше всего — за честность суждений, за откровенность.
По всем правилам воинской дисциплины, я должен был бы наказать его за нарушение запрета и отобрать дневники. Я их и отобрал, но... по ходатайству самого Симонова. Он попросил меня хранить их «на правах секретных документов»; это, мол, будет безопаснее и для него, и для дневников. Я спрятал их в своем сейфе, и с тех пор по возвращении из каждой своей командировки Симонов приносил мне новые и новые записи, а я складывал их в сейф рядом с прежними.
Опубликованы они были лишь в 70-е годы в виде двухтомника под общим названием «Разные дни войны». На подаренном мне экземпляре этого двухтомника автор сделал такую надпись: «Давиду Ортенбергу — первому лорду-хранителю этих не печатанных тогда дневников — с любовью и дружбой. Твой Костя»...
А теперь вернусь к тому, на чем прервался.
...Глубокая ночь на 7 декабря 1941 года. Все хлопоты с очередным номером газеты закончены. Вот-вот должны принести из типографии сигнальный экземпляр. Я дожидаюсь его по обязанности. А Симонов, конечно, потому, что в этом номере идет его поэма.
Он сидит напротив меня в удобном кресле, попыхивает своей трубкой, начиненной каким-то третьесортным табаком, и все рассказывает и рассказывает мне о Севере, о Северном фронте, Северном флоте. Я смотрю на него и думаю: «До чего ж он отощал и измотался в этой двухмесячной командировке!» Спрашиваю:
— Тебя что, не кормили там?
— Головами сушеной трески кормили,— отвечает шутливо Симонов.
За этой шуткой — далеко не шуточная история. Получив наш вызов в Москву, Симонов и работавший с ним в паре фотокорреспондент Бернштейн добрались поездом до Кандалакши, а там пересели на лесовоз, следовавший в Архангельск. По пути этот лесовоз затерло льдами. На нем кроме команды и наших спецкоров было две с половиной тысячи жителей Архангельска, возвращавшихся домой с оборонных работ на Северном фронте. Восемь суток провели они во льдах. Запасы еды кончились. Съели все, включая несколько бочек голов сушеной трески, предназначавшихся для изготовления клея. Начался голод. Появились больные. Лишь на девятые сутки подоспел на выручку ледокол...
После этих злоключений и предшествовавшей им напряженной работы в суровых северных условиях надо было дать Симонову хоть чуточку отдохнуть. Я объяснил ему, что в ближайшие два-три дня нам не придется широко освещать Московскую битву. Вот эти два-три дня и предоставляются ему для отдыха, а заодно и для того, чтобы отписаться, если что-то осталось в запасе. Забронировали для него номер в гостинице «Москва» и отправили туда. Однако он только переночевал в гостинице, а затем собрал свои пожитки и перебрался в редакцию. Комната для него, конечно, нашлась; пустых комнат было тогда больше, чем занятых...
Итак, в газете от 7 декабря опубликована поэма Симонова «Сын артиллериста». Заняла она чуть ли не половину полосы. Нечасто мы бывали так щедры для поэтов. Помнится, только еще одна поэма заняла в «Красной звезде» два подвала — это «Мария» Валентина Катаева.
Сам Симонов отнюдь не переоценивал художественных достоинств той своей поэмы. Даже удивлялся, почему она после войны стала одним из наиболее популярных его произведений, особенно среди школьников. «Сына артиллериста» включили в школьные учебники, и к Симонову хлынул поток писем. В большинстве из них задавался вопрос: жив ли Ленька — главный герой баллады? Спустя много лет Симонов разыскал Леньку, узнал, что он по-прежнему служит в артиллерии, уже в звании подполковника.
Отмечу, между прочим, что в последующих изданиях поэмы автор исключил строки:
При свече в землянке
В ту ночь мы подняли тост
За тех, кто в бою не дрогнул,
Кто мужественен и прост.
За то, чтоб у этой истории
Был счастливый конец.
За то, чтобы выжил Ленька,
Чтоб им гордился отец,
За бойцов, защищавших
Границы страны своей,
За отцов, воспитавших,
Достойных их сыновей!
Так и было в тот вечер, в землянке на полуострове Среднем, где командир артиллерийского полка рассказал Симонову эту историю; там тогда они и подняли чарку за «счастливый конец».
Что ж, право автора переделывать и сокращать свои стихи. Но в тот день, когда поэма сдавалась в набор, ни у меня, ни у самого Симонова не было сомнений, что они и к месту, и ко времени.
Очерк Федора Панферова назывался «Убийство Екатерины Птенцовой». Об этой героической женщине из деревни Вилки писателю рассказали партизаны.
— Екатерина была богатырь во всех смыслах: на работе в поле первая, да уж если и на собрании сказать надо, скажет так, что и деваться некуда. Огонь-баба...
Когда трое ее сыновей ушли на фронт и туда же отправился и председатель колхоза, все единогласно утвердили Екатерину председателем.
Но вот в одно ненастное утро в деревню пришли гитлеровские солдаты. Сорок человек и с ними один штатский — господин Ганс Кляус, под власть которого был отдан колхоз. Этот господин потребовал, чтобы колхозники убрали и обмолотили хлеб. Екатерина подумала: «Чего ради какому-то мерзавцу достанутся все наши труды?» Пошла по избам, всем сказала: «На работу не выходить». Какими только способами не пытались оккупанты заставить Екатерину подписать бумажку, обязывавшую односельчан немедленно выйти на работу! Господин Ганс Кляус пригрозил, что, если колхозники не выйдут на работу, он отдаст двух дочек ее «на потеху солдатам». И это не помогло. Тогда раздели самоё Екатерину...
Услышав душераздирающие крики Пшенцовой, вся деревня снялась и скрылась в лесу. Под утро туда же принесли закутанную в одеяло мертвую Екатерину. Она была исколота штыками, изрезана. Волосы у нее были спалены. Но выражение лица оставалось суровым и непреклонным.
А на следующую ночь в деревню Вилки ворвались партизаны и забросали гранатами хаты, в которых расположились гитлеровцы.
Тему для очередного фельетона Ильи Эренбурга подарил Геббельс. 2 декабря он обратился к немецкому народу по радио с таким воззванием: «Наши солдаты изнывают вдали от Германии среди безрадостных просторов. Жертвуйте патефоны и побольше граммофонных пластинок».
Эренбург предлагает «повеселить» оккупантов, соскучившихся «среди безрадостных просторов». Прямо адресуясь к нашим бойцам, пишет:
«Товарищи бойцы, немцы соскучились по музыке. Придется для них исполнить на орудиях, на минометах, на пулеметах... траурный марш».
С того же числа — 7 декабря — начали мы публиковать путевые заметки летчика-инженера П. Федрови «Англия в дни войны». Это тоже был весьма актуальный материал: последние месяцы 1941 года проходили под знаком развития и укрепления антигитлеровской коалиции, расширения контактов с союзниками. «Красная звезда» старалась и тут сослужить посильную службу. Мы не могли ограничиться лишь очерком Симонова об английских летчиках, воевавших на нашем Севере, хотели продолжать разработку темы боевого содружества с прогрессивными силами Запада. Настойчиво искали для этого новых достойных авторов.
И вот на Центральном московском аэродроме произошла неожиданная встреча Саввы Дангулова с только что вернувшимся из командировки в Англию военинженером 1-го ранга Павлом Федрови. Они были давними товарищами. Федрови принадлежал к славной когорте летчиков-испытателей, работавших до войны в авиационном научно-исследовательском институте.
«На ловца и зверь бежит»,— обрадовался Дангулов, увидав на трапе самолета этого смуглого, рослого, стремительного человека, обладавшего широким кругозором и неплохо владевшего пером.
В августе сорок первого года Федрови послали в Великобританию для изучения английской авиационной техники и знакомства с боевой деятельностью союзнической авиации. Дангулов знал об этом и сразу же, еще на аэродроме, сказал товарищу как о деле, давно решенном:
— Надо тебе садиться писать. И немедленно.
— Полагаешь, что у нас может получиться что-то стоящее? — спросил Федрови своей обычной скороговоркой.— Не знаю, не знаю... Будет ли интересно?
У Дангулова на этот счет сомнений не было. Да, вероятно, и сам Федрови только скромничал. Он вернулся с богатым запасом впечатлений об английских авиационных заводах, о союзнических авиачастях, в том числе о польском авиаполке, участвовавшем в боях за Англию. Вместе с нашим послом И.М. Майским был на танковом заводе, выполнявшем «заказ сражающейся России», стал там очевидцем митинга с участием Черчилля. Побывал в Лондоне, Глазго, Бирмингеме, Манчестере. Словом, видел Великобританию в труде и военных бедах. Да, беды не миновали и ее. Это было время жестоких атак на Британские острова с воздуха.
Возвращался Федрови на Родину морским путем — на английском транспорте с боевой техникой для СССР. Об этом тоже было что рассказать читателям «Красной звезды».
Под энергичным нажимом Дангулова Федрови написал интереснейшие, эмоциональные и в то же время политически заостренные очерки. Они заняли в газете пять «подвалов».
— Конечно, дело не в Черчилле,— сказал как-то Федрови, когда цикл его заметок увидел свет.— Всегда благодарно рассказать о народе, тем более если у этого народа с тобой один враг, если народ этот твой союзник.
Федрови нашел верные слова: его очерк об Англии в дни войны был именно рассказом о народе.
Приведу здесь лишь несколько любопытных деталей.
Федрови увидел военный Лондон. На улицах противотанковые препятствия, вдоль улиц — бомбоубежища. Много людей в военной форме, почти у всех сумки с противогазами и каски. Часто встречаются женщины в серых комбинезонах, в шутку называемых здесь «костюмом воздушной тревоги»...
Однажды Федрови заглянул в кино на окраине Лондона. Там показывали советскую фронтовую хронику. Когда на экране появилось крупным планом лицо красноармейца, зал содрогнулся от аплодисментов. Раздались возгласы:
— Да здравствует красноармеец — наш брат!..
Братские чувства лондонцев к советскому народу Федрови испытал и на отношении к себе. Если узнавали, кто он, не было отбоя от просьб оставить на память автограф. «Пришлось,— рассказывает он,— расписываться на книгах, в блокнотах, на дамских сумочках, на чемоданах. Один шофер даже снял свою фуражку и попросил оставить автограф на тыльной стороне козырька».
В дни пребывания Федрови в Англии там издали напечатанные в «Красной звезде» очерки А. Полякова «В тылу врага». Одна из лучших фирм «Лондон-Путнем» выпустила их одновременно двумя изданиями, тиражом в 300 тысяч экземпляров.
Много интересного рассказал Федрови о своих встречах с английскими летчиками. Он не только увидел их профессиональную выучку, но и себя показал — сам слетал на «Спитфайере». Его, конечно, предостерегали: незнакомая, мол, машина, стоит ли рисковать? Но для такого опытного летчика-испытателя, как Федрови, риск в данном случае был минимальным.
«...Через семь-восемь минут полета,— пишет он,— мы с машиной перешли на «ты». Я бросал самолет из одной фигуры в другую. «Петля», «бочка», «иммельман», «штопор» возникали в воздухе. Наконец, снова набрав высоту, я ввел «Спитфайер» в пике. Стремительно завертелись стрелки альтиметра, скорость нарастала неудержимо. Когда до земли осталось 50 метров, я выхватил машину из пике и круто пошел в гору. Потом на высоте 1500 метров перевел ее в спокойный горизонтальный полет...»
Когда Федрови приземлился и выключил мотор, к нему бросились с поздравлениями все офицеры во главе с командиром части.
А вот что рассказывает Федрови о своих встречах с польскими летчиками:
«Я обратил внимание на старшего из них — маленького, очень подвижного, с пухлыми руками. Он был одет в обычный офицерский френч, только на отворотах виднелись кресты. Под френчем вместо светлой сорочки — черная блуза с крахмальным воротничком. Я узнал в этом человеке полкового ксендза... Он говорил по-русски, сохраняя темп польской речи:
— У нас сейчас общий враг, но не это одно связывает наши народы. Люди моего поколения хорошо понимают, что польская интеллигенция исстари формировалась под сильным влиянием русской общественной мысли. Сердцу каждого славянина такие русские имена, как Пушкин, Тургенев, Толстой, близки. Русский язык для многих из нас не менее дорог, чем язык наших предков. Вот, например, наш командир Рогоза. Он учился в петроградской гимназии и навсегда сохранил истинные симпатии к России...
Зашел разговор о создании польской армии в СССР, о ее кадрах, вооружении. Командир полка Рогоза — высокий светловолосый красавец, с лучистыми серыми глазами — произнес почти торжественно:
— Мои люди жаждут попасть в Россию. Предложите — все пойдут...
Беседу эту прервал сигнал тревоги. Рогоза сказал на прощание:
— Не теряю надежды встретиться с вами в России.
Через несколько дней Федрови снова побывал на том же аэродроме. Польские летчики встретили его радушно, но не было среди них Рогозы. Случилась обычная на войне трагедия.
— Он погиб на прошлой неделе во время полета к Эмдену,— сообщили его боевые товарищи.— Сопровождал бомбовозы. Над Ла-Маншем эскадру атаковала стая «мессершмиттов». Рогоза защищал бомбовозы яростно. Было сбито девять немецких машин, остальные обратились в бегство...
Трогательную минуту пережил автор очерков на одном из авиазаводов во время обеденного перерыва:
«К началу обеда в столовую прибыл солдатский оркестр из соседней воинской части. Он дал концерт, тепло встреченный рабочими. Когда концерт подходил к концу, на авансцену вышел капельмейстер — ив зал ворвались звуки нашей «Песни о Родине», такой близкой сердцу советского человека...» [7; 295-300]
Директива ставки верховного главнокомандования вооруженных сил Германии о суровых мерах наказания за выступления против оккупационных властей
7 декабря 1941 г.
Секретно
В оккупированных областях с самого начала русской кампании коммунистические элементы и другие враждебные немцам круги усилили свои выступления против империи и оккупационных властей. Масштабы и опасность этих выступлений принуждают по соображениям устрашения к самым крайним мерам против зачинщиков. В соответствии с этим следует руководствоваться следующими основными принципами:
1. В оккупированных областях гражданские лица ненемецкой национальности, выступающие против империи или оккупационных властей и ставящие под угрозу их безопасность или боевую готовность, подлежат принципиально смертной казни.
2. Наказуемые действия, упомянутые в п. 1, подлежат принципиально судопроизводству в оккупированных областях лишь в тех случаях, когда вполне вероятно, что преступники, во всяком случае главные преступники, подлежат смертной казни, и когда судебный процесс и исполнение смертных приговоров могут быть проведены в кратчайший срок. В противном случае преступники, во всяком случае главные преступники, подлежат отправке в Германию.
3. Преступники, доставленные в Германию, подлежат там военно-полевому суду лишь в тех случаях, когда этого требуют особые военные соображения. На запросы немецких и иностранных органов и инстанций о судьбе этих преступников следует отвечать, что они арестованы и ход следствия не допускает никакой дополнительной информации.
4. Командующие в оккупированных областях и судьи лично отвечают в рамках своих полномочий за осуществление этого приказа.
5. Начальник штаба верховного главнокомандования вооруженных сил определяет, в каких именно оккупированных областях следует ввести этот приказ. Он уполномочен разъяснять, вводить и дополнять этот приказ в дальнейшем. Имперский министр юстиции должен выпустить инструкцию по проведению этого приказа в границах своей компетенции.
По поручению: начальник штаба верховного главнокомандования вооруженных сил
Кейтель
[Впоследствии директива получила известность под названием «Нахт унд Небель эрлас» (приказ «Мрак и туман») - прим. составителей.]
[4; 120-121]
От Советского Информбюро
Утреннее сообщение 7 декабря
В течение ночи на 7 декабря наши войска вели бои с противником на всех фронтах.
* * *
Бойцы тов. Говорова за два дня боёв на одном из участков Западного фронта захватили 11 немецких танков, 13 орудий, 14 миномётов, 27 пулемётов и истребила 1.500 солдат и офицеров противника.
* * *
Наши лётчики, действующие на Южном фронте, за двенадцать дней боевых действий сбили 82 немецких самолёта, уничтожили 147 вражеских танков, 86 орудий, 23 миномёта, 24 зенитных установки, более 2.600 автомашин с пехотой и военными грузами и истребили свыше 8.000 солдат и офицеров противника.
* * *
Жители сёл и деревень Ростовской области, освобождённых Красной Армией от немецко-фашистских захватчиков, рассказывают о неслыханных муках и издевательствах, которые они претерпели от гитлеровцев. Фашисты ограбили всех дочиста, многих изувечили, убили. «Наше село Родионово-Несветаевка, — говорит колхозник Михаил Григорьевич Федоренко, — немцы заняли в начале ноября. Ко мне в дом ввалились 10 фашистских солдат и заявили, что они будут у меня жить. Они распоряжались моим добром, как хозяева, и брали всё, что им нравилось. Мне запретили запирать шкаф, сундук. Немцы забрали у меня муку, мясо, кур, сапоги, перчатки, носки и другие вещи». В селе Астахове немцы пробыли 12 дней. За это время они ограбили всех крестьян. У колхозника Леонида Осипова фашисты забрали все вещи, одеяла и подушки. У Антипа Стального отобрали всю одежду и обувь. В селе Маяки фашистские мародёры останавливали прохожих на улице и снимали с них полушубки, пальто и сапоги. Они раздели па улице Михаила Земляного, Марию Кириченко и других. В селе Нижне-Крепинское немецко-фашистские мерзавцы зверски замучили шахтёра Трофима Гончарова.
* * *
Показания немецких военнопленных, захваченных на Южном фронте, свидетельствуют о дальнейшем росте антифашистских и антивоенных настроений среди германских солдат. Пленный ефрейтор 230 полка 76 пехотной дивизии Иозеф Рунрат говорит: «Я ненавижу эту разбойничью войну, начатую Гитлером. Я выбрал подходящий момент и сдался в плен, захватив с собой и пулемёт. Настроение в роте очень плохое. Война солдатам страшно надоела. Они желают как можно скорее уехать домой. Недавно из нашей роты дезертировал стрелок Люкфельд. Солдаты не верят тому, что написано в немецких газетах, и говорят, что это сплошное враньё». Пленный обер-ефрейтор 64 полка 16 немецкой танковой дивизии Вильгельм Буш рассказывает: «Уже полтора месяца мы не мылись. Белья у нас нет, все завшивели. Особенно донимает сейчас холод. Шипели очень тонкие, да и мундиры поистрепались. За последнее время резко ухудшилось питание. Жиров почти не дают. Наша рота последние 14 дней вовсе не получала горячей пищи. Нет перевязочных материалов. Настроение на фронте у солдат скверное. Поговорят солдаты с оглядкой, ибо поблизости может оказаться наци, а за каждое неосторожное слово грозит обвинение в разложении войск и смерть».
* * *
Греческие партизаны совершили нападение на итальянских стрелков в районе города Коница. Во время перестрелки уничтожено 12 итальянских солдат и 2 офицера. Партизаны захватили 8 винтовок, 2 автомата и станковый пулемёт. В порту Керкира партизаны захватили небольшое итальянское судно, перебили команду и затопили его. Крупное столкновение между греческими патриотами и итальянскими солдатами произошло у города Флорина. Колонна итальянских солдат подверглась пулемётному обстрелу и понесла тяжёлые потери.
Вечернее сообщение 7 декабря
В течение 7 декабря наши войска вели бои с противником на всех фронтах. На ряде участков Западного фронта наши части, отбив ожесточённые атаки противника, своими контратаками нанесли немецким войскам большой урон в технике и живой силе и продвинулись вперёд.
За 6 декабря уничтожен 31 немецкий самолёт. Наши потери — 7 самолётов.
За 7 декабря под Москвой сбито 5 немецких самолётов.
За 6 декабря нашей авиацией уничтожено и повреждено 115 немецких танков, несколько бронемашин, более 750 автомашин с войсками и грузами, около 50 полевых и зенитных орудий, свыше 150 подвод с боеприпасами, более 40 мотоциклов, истреблено или рассеяно до 4 полков вражеской пехоты.
* * *
Гвардейская часть тов. Осликовского, действующая на одном из участков Сталиногорского направления фронта, за несколько дней упорных боёв выбила немцев из 20 населённых пунктов, истребив при этом более тысячи немецких солдат и офицеров. Бойцы уничтожили 2 немецких танка, 4 артиллерийские и миномётные батареи и захватили много трофеев.
* * *
Красноармеец Кващук оказался в окружении 8 немцев. Храбрый боец меткой очередью из пулемёта-пистолета сразил офицера и шесть фашистских солдат. Седьмого солдата тов. Кващук оглушил ударом приклада.
* * *
Успешно действуют советские партизаны в оккупированных районах Ленинградской области. Партизанский отряд товарища Д. разрушает железнодорожные коммуникации противника, задерживая тем самым переброску фашистских войск, боеприпасов и продовольствия к линии фронта. За короткий срок отряд организовал крушение 8 воинских поездов противника. Недавно партизаны сожгли склад, в котором немцы хранили 600 мешков зерна, отобранного у колхозников. Партизанские отряды под руководством товарищей М. и Т. истребили 105 немецких солдат и офицеров, уничтожили 15 грузовых автомашин и 2 вражеских танка. Партизанский отряд под командованием товарища М. за 3 месяца боевых действий истребил 16 немецких офицеров, 176 солдат, уничтожил 31 автомашину с боеприпасами и продовольствием, один штабной автобус и 24 мотоцикла.
* * *
Письма из германского тыла, найденные у убитых и пленных немецких солдат, проникнуты тревогой. Солдату Вилли Луки пишут из Лейпцига: «...Рухнула последняя надежда, что война окончится до наступления зимы. Уже пришла зима, а конца войны не видно. Это страшно угнетает. Люди ходят с поникшей головой. Фрау Опендорф убита горем. Её муж где-то под Петербургом отморозил ноги... Говорят, что каждый день из России приходят поезда с обмороженными солдатами. Многие, женщины ежедневно осаждают вокзал в надежде узнать от раненых что-либо о своих родных, но полиция всех разгоняет и никого не подпускает близко... Ты наверно тоже мёрзнешь...» Лейтенанту Вольфу Гертс пишет его мать: «К нам в последнее время приходит много тревожных известий. Посылаю тебе два объявления из газет о гибели твоих двух школьных товарищей. Их родители потрясены. Убитые ведь были единственными сыновьями... Все утверждают, что главная борьба с русскими ещё впереди, так как они неустрашимы и готовы всем пожертвовать для победы». Жена ефрейтора Адольфа Клейнбекера из Штеттина сообщает мужу: «...Все, о ком ты спрашиваешь, уже не здесь. Кто на фронте, кто в казармах в разных городах и странах. Даже такие калеки, как Роберт Кеппер и Эмиль Бюлер, на что-то понадобились. Их забрали с месяц назад. Вообще в городе не видно совсем мужчин».
* * *
Близ города Бергена (Норвегия) взлетел на воздух немецкий склад боеприпасов. Взрывом уничтожено 15 немецких солдат и 2 офицера. Это уже третий склад, взорванный норвежскими патриотами за последний месяц. [21; 396-398]
