16

6 ноября 1942 года - 503 день войны

 Состоялось торжественное заседание Московского Совета депутатов трудящихся совместно с партийными и общественными организациями г. Москвы, посвященное 25-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. [3; 277]

 И.В. Сталин выступил с речью в связи с 25-й годовщиной Великой Октябрьской Социалистической революции. [1; 174]

 Начался контрудар войск Северной группы Закавказского фронта в районе Орджоникидзе. Контрудар вынудил немецко-фашистское командование отказаться от дальнейших наступательных действий на грозненском направлении. [3; 278]

 Опубликовано письмо бойцов, командиров и политработников Сталинградского фронта Верховному Главнокомандующему. «Мы пишем Вам в разгар великого сражения, под гром несмолкаемой канонады, вой самолетов, в зареве пожарищ, на крутом берегу великой русской реки Волги; пишем, чтобы сказать Вам и через Вас всему советскому народу, что дух наш бодр, как никогда, воля тверда, руки наши не устали разить врага. Решение наше — стоять насмерть...». [3; 278]

 В приказе № 22 Черниговского соединения партизанских отрядов командир соединения А. Ф. Федоров отмечал, что за время существования соединения партизаны провели 70 крупных боев с немецко-фашистскими оккупантами, пустили под откос 42 железнодорожных воинских эшелона врага, уничтожили 40 железнодорожных и шоссейных мостов. [3; 278]


Хроника блокадного Ленинграда

В Актовом зале Смольного, где в семнадцатом году была провозглашена Советская власть, состоялось торжественное заседание Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся, командования Ленинградского фронта и Балтийского флота совместно с партийными и общественными организациями Ленинграда. С докладом о 25-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции выступил на заседании секретарь горкома партии и член Военного совета фронта А. А. Кузнецов.

В 17 часов 50 минут противник начал артиллерийский обстрел города, но выпустил только 7 снарядов. Мощный ответный удар нашей контрбатарейной артиллерии заставил врага замолчать. Позже, когда журнал боевых действий 768-го артиллерийского дивизиона противника попал в наши руки, в нем были найдены записи, относящиеся к 6 ноября 1942 года. Вот одна из этих записей: «Во время огневого налета батарей противника по району наших огневых позиций произошло два прямых попадания, причинивших потери в личном составе...»

Гитлеровцы пытались в этот день подвергнуть город бомбардировке с воздуха. Однако им удалось сбросить только одну бомбу. Она упала за Невской заставой, разрушив на Уездном проспекте два дома. Ранено 6 человек.

По-настоящему боевым был канун праздника для снайперов Ленинградского фронта. 6 ноября они уничтожили 288 вражеских солдат и офицеров. [5; 265-266]


Воспоминания Давида Иосифовича Ортенберга,
ответственного редактора газеты "Красная звезда"

Уже два дня подряд публикуются предпраздничные материалы. Это прежде всего выступления наших читателей, фронтовиков. Старший лейтенант В. Крюков, коренной ленинградец, а ныне защитник своего города, выступил со статьей «Моя жизнь». Это о жизни на войне. Полковник А. Федоров в статье «Семья и Родина» рассказывает о том, как воюет его семья; все взрослые — на фронте. Капитан П. Артюхов в статье «Боевой курс» повествует о двух своих курсах: один — на штурмовку врага, а другой... Впрочем, пусть он сам расскажет:

«Однажды пришлось мне пролетать над родным Заречьем, фронт уже близко надвинулся к Сухой Чигле, и захотелось мне хоть сверху, хоть на минутку взглянуть на дорогие моему сердцу места... Я кружился над селом, над самыми крышами, над полем,— люди пололи свеклу. Я сбросил вымпел. Всего несколько строк написал я своим землякам. Они узнали меня, махали мне руками, приветствуя, радуясь моему прилету, и я видел их лица, озаренные надеждой и верой в силу Красной Армии».

Напечатан очерк Василия Гроссмана «Сталинградская переправа». Кто там был, никогда не забудет ее. Не раз переправлялся через Волгу и писатель, испытал все, что полагалось там испытать; береговые «статистики» подсчитали, что за несколько последних недель октября немцы обрушили на переправу восемь тысяч мин, пять тысяч снарядов и пятьсот бомб.

В октябрьскую ночь Гроссман познакомился с человеком, который командовал баржей, служившей для переправы через Волгу. Это был Павел Власов, высокий, лет сорока, темнолицый сержант с карими глазами, отец шестерых детей, в мирное время — колхозный казначей. Узнал писатель и о его подвиге, совершенном накануне.

Во время одной из переправ па середине Волги снаряд пробил палубу баржи, проник в трюм и там взорвался, расщепив борт на метр ниже воды. Началась паника, крики: «Тонем, тонем!» В эти страшные минуты, когда в дыру хлынула вода, когда страх смерти охватил людей, Власов сорвал с себя шинель, свернул ее и невероятными усилиями, преодолев напор воды, плотной, словно свинец, втиснул шинель в пробоину, навалился на нее грудью и сдерживал напор воды, пока не подоспела помощь. Бойцы, орудия, боеприпасы благополучно достигли берега.

Писатель плавал на барже с Власовым, переправлялся на ту сторону, видел его нелегкую работу под огнем неприятельских пушек и авиабомб, слушал его неторопливую команду, обменивался репликами. Казалось бы, чего еще больше: есть готовая фабула, есть факты, личные впечатления, можно писать. Но для Гроссмана этого было мало. Он упросил паромное начальство отпустить Власова на сутки. Целый день и до утра сидел писатель с сержантом, и текла у них мирная беседа в эти немирные часы под вражеским обстрелом. И родился очерк «Сталинградская переправа».

В газете много и других писательских выступлений. Это прежде всего размером в полполосы статья Алексея Толстого «Русский и немец». Замечательно в ней сказано о Родине:

«Народы Советского Союза стойко переживают тяжелые испытания войны. Много жертв, много слез, много страданий. Но жертвы и слезы и страдания искупаются в одном слове — Родина. Родина — это наша надежда, наш путь в будущее, наша утешительница и наша слава. Родина — это тот тихий свет воспоминаний, от которых сладко сжимается сердце. Родина это тот рай земной, который мы должны построить своими руками,— самый человечный, самый справедливый, самый мудрый, самый изобильный. Вот почему русский солдат с сердцем, переполненным любовью к Родине, бьется под Сталинградом, и немецкие дивизии тонут в своей крови и не могут пройти».

Таким же оптимизмом пронизано и выступление Ильи Эренбурга. Его статья посвящена Югу. Она так и называется: «Кавказ». Это страстный призыв защитить его народы от гитлеровского ига: «Мы остановили год тому назад немцев у порога Москвы. Мы не впустили их в Ленинград. Когда немцы проникли в Сталинград, гнев и возмущение вдохнули новую силу в сердца защитников города, и немцев остановили — на улицах, среди развалин. За Москву умирали дети Армении, Грузии, Азербайджана и Дагестана. Неужели мы не остановим немцев на Кавказе?..

Защитники Кавказа, на вас смотрит вся страна в эти суровые кануны омраченного праздника. Вспомните ноябрь 1941-го. Тогда немцы были сильнее. Тогда некоторым казалось — не быть Москве, не быть России. Но защитники Москвы сражались... Мы все в долгу перед Кавказом. Настали дни, когда Кавказ говорит: «Защитите». Не горы должны встать перед немцами — люди. И люди не отступят. Люди станут горами...

Шумит поток. Слушай — он говорит: не отдадим! Дождь звенит: не отдадим! Ветер всю ночь шумит: не отдадим! И эхо отвечает: не отдадим! Это не эхо — это Россия: не отдадим Кавказа!»

Микола Бажан опубликовал в нашей газете стихи «На командном пункте».

...И вновь над столом тонконогим своим
Наклонится, среброволосый и сивый,
И смотрит на карту земного массива,
Раскрытого знаком скупым перед ним.

Он видит просторы равнины бескрайной,
Движенье колонн молчаливых в ночи
И тропы, где груз свой громоздкий, потайный
Без устали тянут, искря, тягачи.

И танки, которые сталью своею
Тревожат молчанье полночных пустынь,
И вросшую в свежие комья траншеи
Пахучую и голубую полынь...

Вот, дрогнувши, стрелка разделит собою
Кружок светлых цифр. И тогда настает
День новый гигантского грозного боя.
День гнева. Упорства. Движенья вперед.

Удар — и обрушился вал канонады
На склоны холмистых приволжских равнин.
На пункте командном в земле Сталинграда
Пульсирует сердце бессмертных руин.

Прочел я стихи и мысленно перенесся в те края и в тот день и в ту ночь, когда начнется наше контрнаступление. Поэту, бывшему на войне шестнадцать месяцев, уже видны были на фронтовых дорогах «движенье колонн молчаливых» и «свежие комья траншеи». Словом, это была поэтическая прозорливость. Так в стихотворной форме в какой-то мере была раскрыта подготовка к контрнаступлению.

Вот только— «среброволосые»... Не было у нас в ту пору среброволосых командующих фронтами: Рокоссовский, Ватутин, Еременко, осуществлявшие Сталинградскую наступательную операцию, были далеко не старыми. Никто из них в ту пору еще не перешагнул свое пятидесятилетие. А когда во время одной из встреч с Миколой Бажаном я сказал ему об этом, он ответил глубокомысленной репликой:

— Седина венчает мудрость...

В праздничном номере получилось иначе, чем обычно. Для него поступил официальный материал, занявший три полосы: письмо Сталину сталинградских воинов, Указы о награждении отличившихся воинов разных фронтов и другие. Хорошо, что поторопились юбилейные статьи и очерки напечатать загодя. А ныне в нашем распоряжении лишь одна — третья — полоса.

Я всегда считал и считаю, что всю газету «от корки до корки» мало кто читает. Но если в номере есть две-три публикации, которые все прочитают с интересом, значит, не зря делали газету. А сегодня напечатан лишь один такой очерк, но он оправдывает нашу работу. Расскажу по порядку.

В начале недели в редакции возникла идея дать на целую полосу очерк о Москве. Позвонил А. С. Щербакову и рассказал об этом. Александр Сергеевич горячо поддержал нас и, думаю, не только и не столько как секретарь ЦК партии и начальник Главпура, сколько как руководитель Московской партийной организации, секретарь МК. Он сразу же спросил: «Кто будет писать?» В Москве в эти дни был только Симонов, остальные — на фронте. Я и назвал это имя. Щербаков посчитал, что кандидатура вполне подходящая, и попросил прислать к нему писателя.

Долгая была у них беседа. Много Щербаков рассказал Симонову. А затем посоветовал ему побывать в разных местах столицы, даже наметил маршрут. Отправился Симонов по этому маршруту. Побывал на Воробьевых горах, на улицах и площадях Москвы. Посетил командование противовоздушной обороны, пожарников. Съездил на заводы, в райкомы партии, где формировались ополченские дивизии... Да он и сам многое знал.

Через пару дней Симонов принес очерк. Под заголовком «Москва» он и занял целую полосу в сегодняшнем номере газеты. Утром мне позвонил Щербаков:

— Полоса хорошая, нужная. Отпечатайте дополнительно 600 экземпляров и раздайте сегодня участникам торжественного собрания.

Так мы и сделали. Послали в Кремль, а когда я пришел гуда, передо мной предстала необычная картина — весь зал белый, словно в снегу. Людей не видно. Все развернули газету и уткнулись в симоновскую полосу. Кстати, я заметил, что сильно волновались распорядители зала: боялись, что из-за газеты люди опоздают встать, когда в президиуме появится Сталин. Но обошлось...

Такова история публикации симоновской полосы.

Хочу рассказать и о самом очерке. Не счесть книг мемуарных, документальных, художественных, посвященных битве за Москву. И все же очерк Симонова особый, неповторимый. Написанный около полувека назад, он мог быть забыт моими современниками, вряд ли его знает и новое поколение москвичей, тем более что он нигде не перепечатывался.

Особенность очерка прежде всего в эффекте присутствия, в причастности автора к событиям тех горьких и героических дней. Симонов написал то, что видел своими глазами, что сам пережил и что волновало его душу. Он сумел передать это с истинно эмоциональной напряженностью. Это — откровенный, честный, правдивый разговор писателя с читателями о страданиях и мужестве москвичей. Его невозможно пересказать, все интересно, все важно. Я ограничусь лишь несколькими выдержками, которые и дают возможность почувствовать дыхание того незабвенного времени.

О бомбежке Москвы:

Глухие взрывы бомб сотрясали улицы. То там, то здесь вспыхивали пожары... Немцы обрушили целую серию бомб туда, где были сложены главные запасы хлеба для всей Москвы. Загорелся один элеватор. Оперативная группа пожарников под командой Павлова помчалась на пожар. Немецкие самолеты снижались, старались помешать тушению пожара, обстреливая всю площадь из пулеметов... На людях загоралась одежда. Пожарные шли вперед, в огонь, развертывая шланги... Ствольщик, шедшей сзади, поливал водой ствольщика, шедшего впереди, и гасил на нем одежду... Потом вспыхивали вагоны, груженные бутылками с горючим. Вместе с водой выплескивалась горящая жидкость, обливая людей. Люди тушили горящую одежду, катаясь по земле... Рядом с пожарными работала вся Москва. Это были настоящие военные действия... Если бы москвичи не почувствовали Москву фронтом, не дрались мужественно и бесстрашно, то сейчас пол-Москвы было бы пепелищем.

С впечатляющей силой рассказано о народном ополчении:

«Белобилетники, люди подчас больные, давным-давно признанные не годными к строю, тоже хотели на фронт. Они писали заявления о том, что могут драться, о том, что они не так уж больны. Эти заявления были изложены простыми словами. Но когда-нибудь, когда будет писаться история этих дней, они войдут в нее как драгоценные документы простого, сурового мужества. Рядовыми бойцами шли профессора и аспиранты, шли начальники главков и директора трестов, шли люди, кончившие по нескольку институтов и изъездившие полсвета. Простыми бойцами шли москвичи, боровшиеся на фронтах гражданской войны, бывшие командиры и комиссары...

— Там разберемся.— говорили они,— а пока стране нужны солдаты, и мы идем солдатами».

И еще излучающие величие духа народа строки о московских подростках зимы 41-го и 42-го годов:

«В утренних трамваях появились новые пассажиры — 15 — 16-летние ребята. Ежась от утренней прохлады, кутаясь в отцовские пиджаки, куртки, едут на завод,на работу. Они по-взрослому поднимают воротники и заламывают кепки и, сойдя с трамвая, скрутив цигарки, солидно закуривают... Когда-нибудь хороший детский писатель напишет о них замечательную книгу. Они были всюду. Они заменяли отцов на заводах. Они делали автоматы, гранаты, снаряды, мины. Они дежурили в госпиталях, заменяя сиделок и сестер. Они дежурили во время воздушных тревог в постах местной противовоздушной обороны. Они в своих школьных мастерских клеили пакеты для подарков и посылок, делали жестяные кружки и вязали варежки и перчатки. Они были тоже защитниками Москвы, как и их взрослые братья, сестры, отцы. И если когда-нибудь в столице на площади будет воздвигнут памятник обороны Москвы, то среди бронзовых фигур рядом с отцом, держащим автомат в руках, должен стоять его 15-летний сын, сделавший ему этот автомат осенью 1941 года...»

Как бы хотелось, чтобы это вещее желание Константина Симонова сбылось...

Не могу удержаться, чтобы не привести и слова писателя о виденном им на Белорусском вокзале:

«Я помню темный Белорусский вокзал, маленькие синие лампочки и поезда, с деловым стуком один за другим отходящие от перрона на Запад. Я помню этот темный перрон — деловитый, молчаливый, спокойный. На нем прощались, и часто прощались навсегда, но на нем было мало слез, почти не было... Москвичи не хотели обнаруживать при всех свои чувства, тревогу за родных, щемящую тоску — вернутся или не вернутся? Они не плакали, не голосили, не причитали»...

Этот очерк, возвращая нас к событиям той давней грозы, волнует и ныне...

Торжественное заседание, посвященное 25-й годовщине Октября. Не передать того волнения, с которым мы шли в Кремль. Уже одно сознание, что оно состоится не в метро, как это было в сорок первом году, а в Кремле, окрыляло и вдохновляло.

 Доклад Сталина. Думаю, нет необходимости рассказывать о задачах, которые были выдвинуты тогда перед армией и народом в выступлении Сталина. Все, что делали,— об этом я расскажу дальше — было освещено этими задачами. [8; 404-409]