10 июля 1942 года - 384 день войны
ЦК ВЛКСМ принял постановление о введении института помощников комиссаров по комсомолу в партизанских отрядах и бригадах. [1; 152]
СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли Постановление «О создании из урожая 1942 года хлебного фонда Красной Армии». Хлебный фонд создавался в размере 145 млн. пудов. [3; 219]
В Лондоне подписано «Соглашение об установлении дипломатических отношений между Советским Союзом и Голландией». [3; 219]
Ставка Верховного Главнокомандования дала указание о заблаговременном прикрытии подступов к Волге и Кавказу, выдвижении на западный берег Дона на рубеж Клетская, Суровикино. Верхне-Курмоярская резерва Ставки — 62-й и 64-й армий, об организации обороны по левому берегу среднего течения Дона в полосе Павловск, Клетская войсками Юго-Западного фронта и резервами Ставки, об усилении обороны левого берега нижнего течения Дона от Верхне-Курмоярская до устья — войсками Северо-Кавказского фронта и отдельными частями Южного фронта. [3; 219]
Советские войска вели тяжелые оборонительные бои в г. Воронеже. [3; 219]
На волчанско-россошанском направлении советские войска с боями начали отход к р. Дон. [3; 219]
Советские войска завязали оборонительные бои с танками и мотопехотой противника, прорвавшимися с воронежского направления в район Кантемировки. [3; 219]
Начались оборонительные бои войск Южного фронта на р. Миус западнее Ростова-на-Дону с перешедшими в наступление войсками 17-й немецко-фашистской армии. В результате этого советские войска оказались втянутыми в неравные оборонительные бои. [3; 219]
ЦК КП(б) Эстонии и Центральный штаб партизанского движения утвердили план организации и действий партизанских отрядов и групп в Эстонской ССР. Всего намечалось создать один отряд — Петсерский — в 53 человека и девять партизанских групп от 13 до 17 человек каждая. Этот отряд и группы должны были оперировать в районе Мустка — 20 км юго-западнее Нарвы. [3; 219]
Для руководства подпольной борьбой против немецко-фашистских захватчиков Луганский обком и Краснодонский райком КП(б)У по заданию ЦК КП(б)У оставили в Краснодонском районе коммунистов Ф. П. Лютикова, Н. П. Баракова, М. Г. Дымченко, Д. С. Выставкина, Г. Т. Винокура и С. Г. Яковлева, которые создали подпольную партийную группу, именовавшуюся партизанским отрядом. Группу возглавил Ф. П. Лютиков. В Краснодоне и селах района подпольная партийная группа Ф. П. Лютикова создала комсомольские подпольные группы. [3; 219-220]
Немецкие войска оккупировали г. Богучар, Кантемировка, Кременная, Рубежное Ворошиловградской области. [1; 152]
Хроника блокадного Ленинграда
Дальнобойные батареи врага снова произвели короткий, но интенсивный огневой налет на Ленинград.
На заводе подъемно-транспортного оборудования имени С.М. Кирова в 15 часов 55 минут разорвался первый снаряд, за ним в течение короткого времени еще 27. Снаряды попали в столовую, в несколько цехов. Убито 10, ранено 20 человек. Из-за повреждений, нанесенных обстрелом, приостановилась работа на 1-м участке 13-го цеха. Аварийно-спасательная команда быстро навела здесь порядок. Выполнение производственного задания продолжалось.
Тем временем наша контрбатарейная артиллерия нанесла ответный удар по орудиям, обстреливавшим Ленинград.
Досталось врагу и от артиллеристов, взаимодействующих со стрелковыми подразделениями. Едва командир батареи старший лейтенант С. И. Буфетов получил сообщение о том, что на передний край противника прибыло пополнение, как тут же орудия были изготовлены к бою. Правда, гитлеровцы успели уже укрыться в блиндажах. Но с наблюдательного пункта на батарею поступили их точные координаты. От прямых попаданий снарядов два блиндажа обрушились, похоронив под обломками так и не вступившее в бой вражеское пополнение.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 июля 1942 года пожарная охрана Ленинграда за доблесть и мужество, проявленные при ликвидации пожаров, награждена орденом Ленина.
После трехнедельного молчания в эфире прозвучали наконец позывные подводной лодки Щ-317. Ее командир капитан-лейтенант Н. К. Мохов передал существенную поправку к сведениям, упоминавшимся 19 июня шведским и датским радио. Лодка потопила не два транспорта, а пять. Все это время радист не выходил в эфир, чтобы не выдать своего местонахождения.
Радиограмма, принятая 10 июля, заканчивалась сообщением о том, что Щ-317 возвращается на базу. На этом радиостанция подводной лодки снова замолчала. Теперь уже навсегда. На базу Щ-317 так и не вернулась. Должно быть, на обратном пути она погибла на минах, которыми был усеян Финский залив. [5; 213]
Воспоминания Давида Иосифовича Ортенберга,
ответственного редактора газеты "Красная звезда"
«Ни днем, ни ночью,— говорится в репортаже наших корреспондентов,— не утихает гул большого сражения западнее Воронежа... Ценою колоссальных потерь врагу удалось перебросить часть своих сил на восточный берег Дона». В другом сообщении: «После того, как неприятель ввел в бой свежие силы и предпринял наступление в двух направлениях, наши войска были поставлены под угрозу фланговых ударов (читай: окружения.— Д. О.), по приказу командования они отошли и оставили Россошь... Одновременно другая вражеская группа прорвалась в район Кантемировки». Появилось Лисичанское направление...
Словом, обстановка на юге страны все больше ухудшается. Естественным было редакторское желание выехать в район сражений и самому посмотреть, как там развиваются события, решить, что ныне самое главное, важное для газеты. Вызвал фоторепортера Виктора Темина, сказал, что ночью мы выезжаем на Воронежский фронт и что я жду его к четырем часам в полной экипировке и с большим запасом фотопленки.
А пока надо вычитывать полосы завтрашней газеты и статьи для следующих номеров.
Прежде всего занялся статьей Виктора Смирнова «Тактическое использование противотанковых ружей». Смирнов поднял вопрос о серьезных недостатках в оборудовании позиций для ПТР, которые корреспондент назвал резко «дзотоманией». Не буду все объяснять. Укажу лишь, что эта статья особо важное значение имела именно сейчас, когда танковые сражения развернулись на открытых степных просторах. Кстати, в тот же день, когда статья появилась в газете, мне позвонил К. Е. Ворошилов, занимавшийся вопросами подготовки резервов для фронта, и сказал:
— Полезная статья. Дело простое, но важное. Дадим указание, чтобы и в учебных частях прислушались к советам газеты...
Другая статья, авторами которой были два авиатора — подполковник В. Алтайский и инженер-майор Н. Ленский,— называлась «Оперативный маневр немецкой авиации». В ней было прямо сказано, что немцам удалось к летней операции восполнить потери, понесенные за год войны. Названа численность самолетного парка противника. Охарактеризованы типы машин и перемены в структуре воздушных сил неприятеля. Указано на все новое, что внесли в минувшем году немецкие конструкторы, вплоть до оборудования для посадки вслепую (новинка того времени). Раскрыты маршруты, по которым совершает маневр немецкая авиация для создания превосходства в воздухе на горячих участках фронта, и т. п. Где авторы раздобыли все эти сведения? Они объяснили: допросы пленных летчиков, трофейные документы, данные иностранной печати и еще один важный источник, который не принято в открытой печати называть. Я не стал уточнять, вычитал статью и подписал ее в печать.
Поздно вечером у меня в кабинете появился Илья Эренбург с новой статьей «Дон зовет». Началось обычное для меня испытание. Печатал он свои статьи па портативной пишущей машинке «Корона», приспособленной для передачи текста по телеграфу прописными буквами, строчного шрифта она не имела. Интервалы между строками были минимальными, ноля узкие, бумага лощеная, привезенная им когда-то из Парижа. Все это было, видимо, рассчитано на то, что править его не будут. Эренбург очень ревниво относился к тому, что писал, к каждой фразе, к каждому слову. Он яростно отстаивал свой текст.
Он не признавал редакционную «лестницу» правки рукописи, и мы договорились, что он будет приходить прямо ко мне. Вот и сейчас он, попыхивая своей трубкой, начиненной каким-то третьесортным табаком, усевшись в кресло, бдительно следил за каждым движением моей руки, готовый броситься в бой, затеять жаркую дискуссию по поводу любой поправки.
«Дон зовет» — это как бы продолжение его статьи «Отобьем!».
«Велика и прекрасна русская река Дон. Она начинается, как ручеек, среди ветров и нолей. Она становится мощной рекой. Ее воды знают ретивость коня и тихую песню девушки, которая плетет венок. Кто скажет «Дон», вспомнит славу донского казачества как ходили в поход, как рубали. Кто скажет «Дон», вспомнит Дмитрия Донского, Русь, пошедшую па захватчика, первую нашу славу: Куликово поле. Теперь грязные немецкие фельдфебели хотят купаться в водах Дона. Может быть, генерал фон Вейх мечтает стать Вейхом — Донским? Бойцы не стерпят такой обиды: наберутся духу и отгонят немцев...
Нужно их побить как можно скорее: нельзя пропустить этих грабителей дальше... Мы хотим победы на живой земле, а не победы среди пустыни...»
Казалось, я уже должен был привыкнуть к стилю Ильи Григорьевича: редактору как будто не гоже поддаваться эмоциям, он должен оставаться строгим и холодным критиком. Меня же каждый раз глубоко волновали статьи Эренбурга.
В общем, статья вычитана, утрясены все поправки, текст отправлен в набор. А Илья Григорьевич все не уходит. Хитро поглядывая, словно собираясь меня в чем-то уличить, он вдруг спрашивает:
— А вы, говорят, уезжаете под Воронеж?
— Уезжаю. Через три-четыре часа,— ответил я и насторожился, догадываясь, что последует за этим вопросом.
— И я поеду с вами,— решительно заявил писатель. Я готов в дорогу.— Эти последние слова он произнес, заранее отрезая мне возможность ответить: «Вы не успеете собраться».
К подобным настойчивым просьбам я уже вроде привык, на фронт я старался Эренбурга не часто пускать, а тем более не хотелось это делать сейчас, когда его выступления нужны были в каждом номере газеты. С трудом отбился от него и, подписав в три часа ночи полосы, умчался на «эмке» с Теминым на юг.
В Оперативном управлении Генштаба мне вычертили маршрут к Воронежу. Он пролегал через Брянский фронт. В одной из деревушек, помеченной на карте флажком, я разыскал командный пункт фронта и командующего К. К. Рокоссовского. В просторной пятистенной избе с высоким крыльцом, за простым столом я увидел Константина Константиновича. Стройный, удивительно красивый, он ничуть, как мне показалось, не изменился со времени нашей встречи под Москвой. Он вышел из-за стола, протянул мне руку, усадил на стул и лишь тогда сел сам. Рокоссовский всегда был сама учтивость, сама вежливость, само внимание к любому человеку.
Знал я и других начальников — с другой повадкой. Они встречали человека, не поднимаясь со стула, не подавая руки, слушали, уткнувшись в бумаги, перебирая их, не глядя на посетителя. Знал я такого человека и в высокой должности, который на жалобу, что к нему трудно дозвониться, нимало не смущаясь, говорил: «Меня надо жалеть». И всегда, когда я сталкивался с такими, неизменно по контрасту вспоминал Рокоссовского.
Константин Константинович прибыл сюда всего лишь несколько дней назад. Дел у него невпроворот, поэтому я не рискнул надолго его отвлекать от дел. Прежде всего спросил, как он себя чувствует после Сухиничей. Рокоссовский понял, что именно я имел в виду. В боях за этот город он был ранен осколком снаряда. Наши спецкоры говорили мне, что Рокоссовский чувствовал себя плохо: ничего не мог есть, любые движения причиняли ему сильную боль. И все-таки взяли верх его выдержка и самообладание: тот, кто не знал, не догадался бы о его ранении. А всякие разговоры об этом генерал решительно отводил. Вот и сейчас он сказал:
— Да, бои были тяжелые...
И все.
Рассказал о делах фронта. Войска отходят. Утешением не может быть то. что они не бегут, отступают с боями.
— Как же будет дальше?
Что можно ответить на такой вопрос? Единственное, что теперь стало ясно,— главное направление ударов врага: на Сталинград и Кавказ. На этом пути надо его и сдержать, остановить. но силенок у нас пока все-таки мало...
Распрощавшись, я сразу уехал на Воронежский фронт. Создан он был несколько дней назад, в штабе еще организационная «суматоха». Шли ожесточенные бои за Воронеж, и мне посоветовали не терять времени и побывать в 60-й армии, отбивавшей атаки немецких войск на Воронеж.
Командующего армией генерала М. А. Антонюка я нашел на его КП, в лесочке. Он сидел у небольшого, размеров чуть больше табуретки столика, рядом с ним — начальник штаба армии. Они что-то горячо обсуждали, рассматривая карту. Хотя им было не до «гостей», но встретили добродушно. Командарм усадил меня рядом и, показывая линию фронта, я бы сказал, довольно рыхлую, объяснил обстановку. В это время из соседней палатки прибежал оператор и взволнованным голосом доложил:
— Передали — немцы нажимают, наши отступают...
Антонюк побежал на НП: он был рядом, у кромки лесочка.
Здесь было несколько человек и среди них генерал И. Д. Черняховский, командир только что сформированного 18-го танкового корпуса. Тут же — наш корреспондент Василий Коротеев.
Перед нами лежало широкое зеленое поле с рыжими пятнами. Даже невооруженным глазом видна была панорама боя: немцы наступают, а наши, рассыпавшись по полю, отходят, а кое-где и бегут. Антонюк огляделся и, повернувшись к Черняховскому, вдруг попросил:
— Дай танки, иначе не остановим...
— Не могу,—отвечает комкор.—Ты же знаешь, почему.
— Да, но видишь, какая обстановка. Сейчас немцы будут тут. Надо бросить танки... Дай танки.
— Не могу,— твердо сказал Черняховский. Сталин мне лично категорически приказал не бросать танки по частям, а держать их в кулаке. Он запретил распылять силы. Не могу...
Совершенно неожиданно командарм обратился ко мне:
— Скажите ему что надо дать танки, скажите, чтобы дал танки...
Память с поразительной отчетливостью воскрешает все, что я испытывал тогда. Что мог я сказать? Как я мог вмешаться в это дело, даже если бы не было приказа Сталина? Я промолчал. Нетрудно представить, как я себя чувствовал в тот момент...
Но в эти минуты, откуда ни возьмись, подошли «Катюши». Они дали несколько залпов, и немцы залегли. Залегли и наши и стали окапываться. Враг был остановлен. А вечером вместе с Антонюком мы пошли по окопам, и беседы с бойцами и командирами оставили впечатление, что нынешняя растерянность была все же только горестным эпизодом, что Воронеж не сдадут. Встретил я здесь и разговорился, сидя на бруствере окопа, с сержантом, оказавшимся моим земляком по Изюму. Не помню всего, о чем мы беседовали, но в памяти осталась одна его фраза, я бы сказал, афористичная:
— Немцы — сила, но дух наш сильнее...
Еще день я знакомился с войсками 6-й армии, где встретился с командармом генералом Ф. М. Харитоновым и членом Военного совета армии Л. З. Мехлисом. 13 июля днем я уже был в Москве, и на меня навалились новые бесконечные заботы: газета есть газета! [8; 250-254]
